Выход из кризиса и последующий рост экономики во многом зависят от того, насколько быстро и эффективно удастся перенастроить промышленную политику. Какие акценты стоит сделать России в условиях жестких внешних ограничений? Об этом мы говорим с соавторами доклада НИУ «Высшая школа экономики» «Новые контуры промышленной политики» директором по экономической политике НИУ ВШЭ Юрием Симачевым и заместителем заведующего Центра исследований структурной политики Анной Федюниной.
Чего хотят цепочки
— Какие факторы определяют развитие глобального производства в мире?
Ю.С.: Важнейший тренд — перераспределение экономического потенциала в сторону быстро развивающихся экономик, таких как Китай, Вьетнам, Малайзия, Таиланд. Сейчас они обеспечивают 50% мирового выпуска продукции, требующей высокой квалификации. Второе важное изменение — усложнение глобальных цепочек создания стоимости (ГЦСС). Если раньше цепочки были инструментом поиска дешевых ресурсов в мире, то сейчас это все больше инструмент приобретения специфических компетенций. Многое, конечно, поменяла и четвертая промышленная революция, в результате которой вытесняется труд совсем простой и плохо автоматизированный. Наконец, повышение роли малого и среднего бизнеса. Малый бизнес стал эффективен в секторах, которые раньше были представлены исключительно крупными игроками. Успех передового производства, например, в области искусственного интеллекта, электроники, в существенной мере связан с наличием большого числа стартапов в национальной экономике той или иной страны.
К тому же сегмент МСП стал глобальным, что отчасти является следствием развития ГЦСС.
— Почему российская экономика попала в сильную зависимость от импорта?
Ю.С.: У нас появилась возможность встроиться в систему мировой торговли, мы этим воспользовались. Между тем это не происходит автоматически, все равно нужно было заниматься развитием человеческого капитала, повышением технологического потенциала, улучшением восприимчивости компаний к инновациям. Страна у нас вроде бы и расширяла участие в ГЦСС, но реализовывалось это через восходящие цепочки, то есть от сырья. Если же речь шла о финальном производстве, то часть элементов для создания конечного продукта мы чаще всего импортировали в расчете на будущее расширение национальных цепочек стоимости. Однако расширение это было медленным и тормозилось из-за сильной вертикальной координации, а также неразвитости субподряда. Попросту говоря, у предпринимателя не было выбора, с кем локализовать проекты. Локализация работает, когда у вас много разных поставщиков, и они на конкурсной основе осваивают выпуск промежуточных товаров.
А.Ф.: Действительно, зависимость российской экономики от иностранной добавленной стоимости высока. В среднем доля иностранной добавленной стоимости в конечном потреблении в промышленности составляет 43%. При этом зависимость еще и географически концентрирована. Например, половина добавленной стоимости в импорте приходится на страны Евросоюза и Северную Америку, вторая половина в большинстве отраслей во многом основана на импорте из Китая. Поэтому, когда мы говорим о продолжении участия России в глобальном производстве, мы должны думать о том, где искать новых поставщиков.
— То есть вы не поддерживаете идею тотального импортозамещения?
Ю.С.: Акцент на концепции импортозамещения как полного отказа от импорта не совсем правильный. Если мы ставим задачу развития национальных цепочек при полном отказе от импорта, мы подтачиваем потенциал развития конечных отраслей, потому что они сразу становятся потребителями неэффективных промежуточных товаров. В силу такой базы они априори не могут производить конкурентоспособную продукцию. Поэтому надо заставлять себя учиться работать в новых условиях. Это принципиальная развилка, мы уже видим, что процесс будет непростым. К примеру, сейчас часто звучат предложения отступить на минус один в технологическом уровне. На наш взгляд, иногда стоит подумать как раз об обратном и перешагнуть на стадию выше, задействовав научно-технологический комплекс. Такая тактика возможна в ряде секторов общественного характера,
например, так можно развивать связь, медицину, дороги. Возможным инструментом в этом случае могут быть обязательные технические требования, задающие модернизацию на долгосрочную перспективу, но без определения конкретных технологий. Распространение технических требований дает ориентир, а рыночные субъекты экономики ищут и применяют разные технологические решения. Эти ниши могут быть не интересны крупным компаниям, так давайте поменяем политику в отношении малого и среднего бизнеса, и он с удовольствием будет эту продукцию производить, потому что на нее будет спрос.
А.Ф.: Ставка на импортозамещение не может быть всеохватывающей, по ряду направлений нужно, наоборот, больше внимания уделять стратегическим иностранным инвесторам и поиску новых партнеров. Сегодня в мире достаточно стран с формирующимся рынком, которые добились успехов в промышленной и научно-технической сферах. Они довольно привлекательны для установления новых стратегических связей, с ними можно выстраивать кооперации в быстрорастущих сегментах глобального производства, вместе добиваться проработки регулирования, вместе противостоять глобальным монополиям. В отдельных областях, где есть реальный потенциал создания уникальных российских технологических решений, может быть, и стоит временно выйти из глобальных цепочек, но с обязательной ориентацией в будущем на включение в эти цепочки уже на более выгодных стадиях.
— Если кооперироваться, то с кем?
А.Ф.: В качестве партнеров для развития внешнеэкономического сотрудничества, которые с высокой вероятностью могут превратиться в новые локомотивы роста мировой экономики, можно рассматривать страны Африки (Нигерию, Египет, ЮАР), Ближнего Востока и сопредельные с ним государства (Турцию, Иран, Пакистан), страны Азии (Вьетнам, Филиппины, Индонезию). Потенциал России и ЕАЭС, по нашему мнению, остается под вопросом. Экспорт России в ЕАЭС хоть и постепенно растет, но не способствует технологическому обновлению через запрос на новые типы продукции. Импорт из ЕАЭС средне- и высокотехнологичной продукции часто отстает по уровню сложности от импорта из развитых стран и, таким образом, имеет ограниченную сферу применения. Пришло время обсудить логику формирования кооперационных цепочек между странами содружества. Для России одним из направлений кооперации могло бы стать развитие «бесфабричных производств». Это модель организации бизнеса, при которой российские компании используют накопленный в России человеческий капитал и специализируются на этапах цепочки, связанных с более высокой добавленной стоимостью: разработке, продаже и постпродажном обслуживании конечного продукта, но при этом основное производство размещено в других странах ЕАЭС.
А вот перспективы БРИКС, по-нашему мнению, довольно ограничены по разным причинам. В частности, в странах БРИКС отсутствуют единые взгляды по вопросам выбора технологических приоритетов, подходов к гармонизации правового регулирования.
Игры по-взрослому
— Вы говорили, что нужно изменить политику в отношении малого и среднего бизнеса, какие параметры следует пересмотреть?
Ю.С.: У нас к малому и среднему бизнесу относятся не как к фактору структурных изменений, а как к сектору, который будет обеспечивать занятость, но в этом случае нам от него и не нужна высокая производительность труда. Следует эту политику разворачивать и делать ставку на быстрорастущий бизнес. И политика должна быть в большей степени нацелена на перспективу, на поощрение динамики, на содействие включенности малого и среднего бизнеса в национальные и глобальные цепочки создания стоимости. Но самое главное — надо относиться к сектору как к взрослому, а не как к меньшему брату, который поможет людям, если что-то случится.
— Можно ли выстроить внутреннюю политику стимулирования роста стартапов, когда глобальные рынки для них по многим позициям закрыты?
Ю.С.: Я бы не рассматривал стартапы в отрыве от внешнего рынка. На российском рынке некоторые сегменты слаборазвиты, а раз так, стартапы объективно заинтересованы идти туда, где соответствующие рынки больше. Поэтому глобальная ориентация все равно должна оставаться, иначе мы сделаем эту категорию бизнеса неконкурентоспособной.
А.Ф.: Иногда на стартапы смотрят довольно узко, ожидая от них какой-то космической инновационной продукции. Но часто рынку нужны элементарные продуктовые инновации, например, идея, как по-другому завернуть товар. Внедрение даже небольших цифровых сервисов, поддерживающих использование продукции, может кардинально изменить позиции производителя на рынке. Поэтому стартапы и представляют собой широкую группу фирм. Заметьте, в последние годы в России появилось много стартапов, которые предложили уникальные решения именно в потребительском сегменте, это разнообразные платформы и сервисы, которые сейчас вырастут, в том числе в связи с уходом иностранных компаний.
— Как будут строиться взаимоотношения государства и бизнеса в новых условиях?
Ю.С.: Применительно к крупному бизнесу, полагаю, сохранится очень плотная связка по взаимодействию с решениями государства. Мы, вероятно, увидим сильное государственное влияние на сектор, может быть, даже близкое к мобилизационной экономике. Но у нас есть прослойка бизнеса, который несколько выше среднего, при этом не является сверхкрупным. И таких игроков достаточно много, чтобы начать создавать для них условия. Для этого сегмента необходимо как раз резкое сокращение необоснованного вмешательства контрольных органов в деятельность. Мы же не зря говорим о том, что во всем мире идет охота за талантами, а таланты реагируют не только на уровень заработной платы, но и на комфортную среду. Если нет экосистем, таланты будут уходить, при этом они даже могут никуда не уезжать, но работать для компаний, находящихся в других юрисдикциях. Чтобы их удержать, нужны интересные задачи и нормальный бизнес-климат.
— Какие типы бизнеса в санкционный кризис пострадают больше всего?
Ю.С.: Обычно в кризис страдают наименее конкурентоспособные, специфика этого кризиса в том, что больше всего просядут сильные игроки: компании, ориентированные на экспорт, гораздо более производительны.
— Каков должен быть инструментарий их поддержки?
Ю.С.: Сейчас принимаются решения, связные с компенсацией потерь, чтобы избежать резких социальных всплесков. Это даже обсуждать бессмысленно, потому что они очень быстро принимаются, и актуальность проблематики также быстро устаревает. Но наряду с этими компенсационными решениями следует думать о будущем, о том, какую экономику мы хотим строить, в какой мир мы собираемся встраиваться и в качестве кого.
К сожалению, эти вопросы пока обсуждаются слабо, но именно отталкиваясь от ответов на них, мы и сможем выстроить новую промышленную политику. В любом случае нужно опираться на широкую трактовку промышленной политики. Это не перевод словосочетания industrial policy, это политика, касающаяся всех секторов экономики, направленная на структурные изменения, которые выгодны с позиции долгосрочного, экономического и социального развития.
