Изменения произошли радикальные
Глава Роспотребнадзора Анна Попова предупредила, что после карантина нас всех ждет новая нормальность. Что это за термин, откуда он произошел и что под ним понимают?
- Вообще словосочетание «новая нормальность» - это не термин и не понятие. Тем не менее оно довольно часто используется в экономике, в языке политической публицистической риторики, и у него есть некоторые основания в социологии, хотя там оно переводится несколько иначе. Новая нормальность в период экономических рецессий чаще всего означает, что экономика, мировая или страновая, находится в ситуации резкого снижения экономического роста, высокой безработицы, и самое главное, это ситуация, в которой основные инструменты государственной политики и государственные средства воздействия на экономику оказываются неэффективными. Поэтому если вы слышите от экономиста словосочетание «новая нормальность» - это, как правило, означает, что страна находится или в ожидании очень серьезного кризиса, или уже – в очень серьезном экономическом кризисе. В языке публичной риторики «новая нормальность», как правило, – это указание на то, что кризис полностью не закончится никогда.
- Ну и когда эти слова употребляют в Роспотребнадзоре, вероятно, они хотят сказать, что эпидемия никогда не кончится?
- Если интерпретировать это высказывание в обывательско-политическом смысле, то это означает то же самое, что говорит большинство социологов сегодня: даже когда все закончится, даже если будет несколько волн и несколько волн закончатся, по-настоящему это не кончится никогда. Нам придется продолжать жить с этим вирусом и с теми мерами, которые останутся и после того, как острая фаза эпидемии будет пройдена. И это более-менее нормально. А вот если было сказано «новая нормальность» в экономическом смысле слова, значит, нам надо готовиться к чудовищной экономической рецессии, невероятному росту безработицы, к замедлению и падению экономического роста. Непонятно что страшнее.
- А что значит новая нормальность для социологов?
- В социологии у новой нормальности есть собственная логика. На самом простом уровне это означает, что существует набор коллективных представлений, которые мы все разделяем, не отдавая себе иногда в этом отчета. Что правильно – что неправильно, как надо себя вести – как не надо себя вести, что допустимо, а что недопустимо, и до тех пор, пока эти нормы, разделяемые по умолчанию, не ставятся под сомнение, мы даже можем не отдавать себе отчета в наличии у себя таких. У этих норм еще одна забавная вещь – они меняются незаметно или, наоборот, лавинообразным образом. Но уже после того, как утвердилась новая нормальность, новый набор коллективных представлений, мы уже даже не помним, что еще десять лет назад нам такая ситуация могла бы показаться абсурдом. И наоборот, вещи, которые казались абсолютно нормальными десять лет назад, сейчас могут показаться очень странными. Нам, например, сейчас не кажется странным, когда Джастина Трюдо и других политиков начинают помещать под серьезный пресс из-за того, что они в юности покрасили лицо в черный цвет, выдавая себя за негров на студенческом капустнике. И нам уже не кажется чем-то странным, что они извиняются.
- Что вы сейчас наблюдаете в обществе? Происходят ли сейчас какие-то глобальные сдвиги, с точки зрения социологии?
- Об этом сложно судить. О том, что это был глобальный сдвиг, мы узнаем спустя годы: «А, так это был гло-баль-ный сдвиг!» Слово «общество» больше не используется в социальной науке, оно используется в публицистике, потому что нет никакого общества, есть разные формы социальных связей. Разные модели социологического наблюдения поставят в центр внимания к этим происходящим изменениям либо коллективные представления (то, как меняется наш способ восприятия и оценки происходящих событий), либо социальные связи (насколько мы сохранили или потеряли контакты с другими людьми), либо повседневные практики (то, насколько по-другому мы стали ходить по улицам). Вот эти три фактора – это то, что могут наблюдать социологи.
Дюркгейм в прямом смысле
- Изменились ли коллективные представления о том, что правильно и как себя вести? И если да, то как?
- Изменение коллективных представлений мы видим через публичную риторику. Произошли радикальные изменения в стилях аргументации, в стилях подачи материала, в способах интерпретации некоторых общих событий.
- Можете привести пример?
- Ну, один из примеров, на протяжении первого месяца эпидемии мы наблюдали радикальную политическую поляризацию, которую в какой-то момент назвали эффектом ионизации – когда самые обычные действия начинают интерпретироваться через призму политических противостояний, когда градус политизации обывателей был невероятно высок. Вдруг, на первом месяце эпидемии, люди, которые пытались продолжать транслировать определенную информационную повестку через свои фейсбуки или при личных встречах, которые произносят, на мой взгляд, вполне осмысленные вещи. Например: «А что, у нас коронавирус отменил поправки к Конституции что ли?» Или: «Раз мы все заперты по домам, теперь типа власть критиковать нельзя что ли?» Но в этот момент самая лояльная этим говорящим аудитория, их собственная аудитория, начинает закрывать рот и затаптывать в панике. «Потому что не время сейчас. Это вот о Московском деле надо было говорить зимой!» Весной – уже нельзя. Весной максимум, что можно критиковать, это несогласованность действий властей. Мы все оказываемся в ситуации экзистенциального противостояния, и стандартная политическая риторика, со своим набором метафор и утверждений, что правильно, а что неправильно, которая консолидировала довольно большую часть общества, вдруг перестает работать. И точно так же перестают работать стандартные отработанные пропагандистские приемы, которые отрабатывались годами. Противостояние с Западом, героический лидер, сплотиться против пятой колонны. И вдруг – все. Ни то, ни другое не работает. Ни с одной, ни с другой стороны баррикад.
- Почему? Потому что людям кажется гораздо более серьезной опасность заболеть?
- Потому что изменилась структура коллективных представлений. Сейчас говорят: «Не время, не время, тысячами будем умирать через несколько недель». Такого рода кризис политического языка – это свидетельство того, что устойчивые решетки классификации добра и зла дали трещину. Они дают трещину в ситуации тотальной угрозы. Но эта эрозия не только справа или слева, она во всех отношениях. РПЦ берет на себя функции оппозиции. Провластные СМИ звонят мне и говорят: «А как же экономика? Сколько людей покончит с собой? А сколько людей умрет от голода? Мы правда считаем, что эпидемия самоубийств менее важна, чем эпидемия коронавируса?» А либеральные СМИ, которые мне звонят с просьбой об интервью, начинают задавать вопросы: «А вам не кажется, что недостаточно решительно и авторитарно действуют московские власти?» «Нужно больше авторитаризма!» - говорят люди, которые несколько недель назад говорили, что мы живем при авторитарном режиме. Вот такого рода смена позиции, такого рода кризис публичных языков – это та ситуация, которую Эмиль Дюркгейм называл ситуацией коллективного бурления, которая происходит в ситуации контагиозности, заражения. Правда, он имел в виду эмоциональное, символическое заражение, а у нас тут – в прямом смысле. Вот такая вот ирония. Какая будет новая повестка, какой будет новая структура коллективных представлений, мы не знаем. Но она меняется на наших глазах.
Те, кто делает прогнозы от коллективных представлений, как правило, крайне пессимистичны. Потому что происходит нормализация новых мер контроля. Те меры контроля населения, которые существовали в дремавшем виде, например, тотальное распознавание лиц, сейчас будут использованы на полную катушку. Мы сами в этот момент даем кредит доверия властям для того, чтобы взять нас под еще больший контроль.
- Да, ведь мы не хотим заразиться и заболеть. Как и в Южной Корее, граждане которой поддержали эти меры. Наверное, в будущем это будет иметь какие-то последствия, но сейчас, во время эпидемии, это важно.
- Вы для меня все – наблюдаемые. Вы мне скажите, что вы хотите, потому что в этот момент все, что я делаю, - изучаю. Как журналисты, обыватели, владельцы фейсбуков производят разные высказывания. Вот это вот: «Давайте, как в Швеции! Давайте, как в Южной Корее. Надо поддержать власть. Или – нет, это способ власти взять нас под контроль!» - это объект моего изучения. Я не становлюсь на сторону ни одних крыс, ни других. И те, и другие для меня просто бегают по лабиринту.
- Вы изучаете лабиринт фейсбука, а ведь большая часть людей не находится в фейсбуке. Что с ними происходит?
- Я не изучаю лабиринт фейсбука, я два раза в год делаю исследование по шеститысячной выборке под названием «Евробарометр в России».
- А сейчас у вас есть доступ к этим инструментам?
- Есть, конечно, потому что это телефонный опрос.
- И есть какие-то свежие данные?
- Результаты будут в июне.
«Из-за этого проклятого Зума люди никогда не захотят преподавать онлайн»
- Что происходит с людьми в самоизоляции? Ведь все ее проживают по-разному, есть самоизоляция бедных и самоизоляция богатых, и разные слои населения оказываются в разной ситуации.
- Они по-разному ее проживают. Ну да, по-разному.
- Как меняется их жизнь, система их социальных связей, как меняются их взгляды и ожидания?
- На уровне социальных связей есть три сценария их изменения. Первое – это атомизация, это то, что мы наблюдаем сейчас. В России, по данным Евробарометра, за последние пять лет произошел существенный скачок социальных связей. Количество близких доверительных контактов увеличилось в два раза, количество слабых – это тех, кому можно позвонить и попросить об одолжении – в два раза. Атомизация – это когда вы их начинаете терять. Сидя дома, вы ставите их на паузу. Другой сценарий, по которому это может пойти – это сценарий поляризации. Третий сценарий – это сценарий солидаризации. В июне посмотрим, сколько людей потеряют друзей и знакомых, сидя дома.
- Но есть и другие краски. Не появляются ли новые социальные связи благодаря общению людей в соцсетях, таким явлениям как Изоизоляция, использованию новых инструментов для общения через интернет и буквально застольям в Zoom?
- Узнаем. Это сценарий солидаризации, не самый плохой вариант. Но вы можете быть невероятно одиноким человеком, которому никто не одолжит пять тысяч до получки, и при этом иметь большое количество подписчиков. И наоборот. Раньше онлайновый и офлайновый мир не были связаны друг с другом в терминах социального капитала, конвертации социальных связей. Сейчас, может, появится.
- Изменились ли повседневные практики от постоянного сидения дома?
- Повседневные практики радикально изменились на наших глазах. И все, кто делает самые оптимистичные прогнозы, они как раз мыслят от повседневных практик. Они уверены, что привыкнув общаться в Зуме, читать лекции в Зуме, давать интервью и проводить планерки в Зуме – мы не захотим возвращаться к себе на работу. Вчера в прямой эфир выходил – все так довольны: звукорежиссер на даче сидит, ведущий программы чуть ли не в гамаке на природе, и только несчастный человек, который выводит все это из студии в эфир, говорит: «Как же я вас всех ненавижу!» Но те кто верит, что все эти изменения останутся, и у нас будет исключительно онлайн-торговля, онлайн-образование и онлайн-управление проектами, раньше все не доверяли онлайну – а теперь только ему и будут доверять... Сомнительная идея. Повседневные практики стремительно меняются в ситуации кризиса и потом стремительно возвращаются в свои пределы. Это не коллективные представления, которые поменялись – и все. Кстати, первые забили тревогу исследователи онлайн-образования. Они говорят, что из-за этого проклятого Зума, когда все кончится, люди никогда не захотят преподавать онлайн. Потому что эти коммуникации воспринимаются как замещение во время чрезвычайного положения.
- Что, с Зумом у преподавателей много проблем?
- У многих. Не всем нравится видеть черные квадраты вместо лиц своих студентов. Не всем нравится планерка, когда ты не можешь увидеть реакцию человека. Не всем нравится выпивать с друзьями, чокаясь по камере. Сейчас Зум больше воспринимается как признак лишений, нежели освобождение от присутствия других людей. Конечно, сохранятся какие-то инструменты, которые используются сейчас, но верить в то, что мы так привыкнем сидеть дома – вот этого точно не будет.
- Привьется ли привычка не здороваться за руку и сохранять дистанцию?
- Этот ритуал занимает разное место в разных культурных ситуациях. Если там, где вы живете, принято здороваться за руку один раз при знакомстве, то очень вежливый полуяпонский поклон или шутливая форма здороваться локтями по примеру голландского премьер-министра – она вполне может сохраниться. У нас ритуал рукопожатия гораздо более укоренен, мы все-таки здороваемся за руку каждый день, и здесь, конечно, избавляться от него гораздо сложнее. Но он, скорее всего, никуда не денется.
- А что сейчас испытывают социологи?
- Социологи в таком же шоке, как и все.
