Вопрос о том, каким законам подчиняется сегодня интеграция на постсоветском пространстве, пережившем в этом году столько потрясений, во многом связан с историей этого региона. А если точнее — с историей российской политики на своей периферии. Изначально это пространство объединялось и оформлялось логикой жизни империи — то есть приращением все новых и новых территорий. В точно такой же логике действовала и «красная империя» СССР.
При этом оба государства удерживали территории главным образом не за счет привязывания к себе их экономических интересов и тем более не вследствие какого-либо политического конструирования, а буквально подключая идентичности народов, населявших эти земли, к единому российскому культурному полю.
В нынешних условиях Россия не имеет возможности действовать так же. Непосредственное включение новых территорий сопровождается сейчас, в отличие от начала XX века и тем более от XVIII—XIX веков, международными скандалами и санкциями.
Но главная проблема состоит в том, что интеграционные процессы на постсоветском пространстве не просто находятся в состоянии стагнации, они все очевиднее деградируют. Бывшие советские республики дистанцируются от России. Не говоря уже о прибалтийских странах, которые отмежевались от России еще даже до распада СССР, многие, если не все, новые государства выстраивают свою идентичность на противостоянии с Москвой.
В ход идут старые флаги, гербы, символы, герои, использовавшиеся как эмблематика «самостийности» зачастую еще с имперских времен. Особенно ярко это проявляется на Украине, где культ УПА, Бандеры и других коллаборационистов сначала просто сдвигал украинскую идентичность все дальше и дальше от России, а затем — после событий «русской весны» — сущность этой страны стала принципиально антироссийской.
Разумеется, украинская государственность и до того была нам в высшей степени враждебна, но тогда она хотя бы притворялась неким самостоятельным конструктом. Теперь же Украина выстраивает свой образ как анти-Россию, настоящую, в отличие от «Татарии», Русь, независимую от Московии. Для Украины это был довольно умный пропагандистский ход, который, по сути, создал единственную скрепу, кое-как удерживающую это государство. Ничего другого у него нет.
Без «принуждения к партнерству»
Фактически каждая бывшая советская республика оказывалась или в настоящее время находится перед однозначным выбором: быть с Россией или против нее. Нейтралитет или неопределенность в этом вопросе в принципе невозможны. При этом полностью пророссийских государств на постсоветском пространстве нет, если не считать частично признанные или непризнанные республики.
Зато есть государства абсолютно антироссийские. И даже целые коалиции — здесь уместно вспомнить тихо почивший ГУАМ. Каждый член этой коалиции и сейчас в той или иной степени противостоит Москве.
Между тем и Россия не бездействует, она все явственнее возвращается к привычному для нее имперскому конструированию. При Путине такая установка обрела черты своеобразного повторяемого алгоритма. Выжидается удобный момент, когда та или иная страна сталкивается с кризисом, и ее руководство «убеждают» в неизбежном: единственный возможный вариант остаться у власти — это переориентироваться на Россию.
Москва иногда пробует действовать точно таким же образом и в дальнем зарубежье, однако чаще всего подобные шаги оказываются безуспешными. В качестве примера здесь можно привести поддержку, оказанную Эрдогану в критический для него момент летом 2016 года, во время неудачной попытки государственного переворота. Чем обернулась протянутая турецкому лидеру рука помощи, показали последующие события.
России пока что удается лавировать, более или мене удачно решать текущие вопросы, но при этом она совершенно не смотрит вдаль: «текучка» отнимает все силы, а для мобилизации нужны сильные побудительные мотивы наподобие агрессии Грузии против Южной Осетии в 2008 году или присоединение Крыма. Но даже оба этих случая неодинаковы.
В 2008 году речь шла о защите де-юре независимых государств, а в 2014-м Крым присоединился непосредственно к территории Российской Федерации — судя по всему, в последнем случае не было ресурсов действовать и дальше под знаменем «русской весны». Поэтому донбасская проблема подвисла и были придуманы Минские соглашения.
Однако 2020 год показал исчерпанность подобного сценария «принуждения к партнерству», неважно — в мягкой или в жесткой форме. Взять хотя бы недавние карабахские события. Невозможно сказать, кто на этот раз первым спровоцировал эскалацию конфликта, однако совершенно ясно, что собственно постсоветская повестка является здесь фактором вторичным. Главное, что на Южном Кавказе пересеклись интересы сразу нескольких крупных региональных игроков.
Для Азербайджана и для Алиева победа в карабахской войне означает не только существенные территориальные приобретения, но и демонстрацию мощи своей армии, что не могла не оценить по достоинству Турция — основной союзник Азербайджана. Иран же занял, скорее, проармянскую позицию: Исламскую Республику беспокоит усиление Анкары, а также волнует появление израильтян прямо у своих границ. Израиль неожиданно оказался союзником Азербайджана именно потому, что пытается как можно ближе подобраться к Ирану.
России удалось сохранить остаток Республики Арцах и закрепиться в регионе, где нашего военного присутствия не было уже около 30 лет. Можно не сомневаться в том, что в скором времени правительство Пашиняна, получившее в глазах армянского общества клеймо предателя, сойдет с политической сцены, а следующее руководство страны неизбежно окажется пророссийским. То есть Россия в результате в отложенном режиме приобрела союзнические отношения с Ереваном, но произошло это не по отработанной веками схеме «дожимания», а как бы само собой.
Белоруссия для России — пример формально дружественной страны ближнего зарубежья. Де-юре мы существуем в рамках Союзного государства. Фактически же как белорусский официальный истеблишмент, так и бело-красно-белая оппозиция рассматривают Россию как проблему. Другое дело, что делают это по-разному.
Если первый воспринимает себя как осколок Советского Союза и потому дистанцируется от «предавшей идеалы» России, то у второй все менее экзотично и укладывается в западноевропейский либерально-демократический шаблон. Когда противостояние дошло до точки кипения, Лукашенко оказался заложником созданной им же самим ситуации — лавировать оказалось невозможно, а отступать — поздно.
В тот момент Кремль, в том числе через СМИ, явственно дала понять белорусскому президенту: играть в самостоятельность больше не получится, альтернатива свержению — только углубленная интеграция с Россией. На данный момент все остается на прежнем месте, никаких подвижек в этом вопросе не происходит, но думается, что это — вопрос ближайшего времени. Однако и в этой истории Москва лишь воспользовалась моментом, но отнюдь не создала его.
Получается, что имперско-советская модель вбирания в себя территорий и привязывания их к себе сбоит и России, несмотря на отсутствие сколько-либо серьезных утрат на постсоветском пространстве, требуется новая модель экспансии. Другой вопрос: какой должна быть такая экспансия?
«Мягкая сила» и осторожное военное присутствие
Дело в том, что и в имперский период, и в советское время все вновь включающиеся в страну государственные образования обладали собственной ярко выраженной субъектностью. Абсолютно все, включая даже такой специфический регион, как Бухарский эмират.
Различие между имперской и советской стратегиями заключалось только в том, что до Октября 1917 года инициатором или основным проводником идеи об интеграции служила местная аристократия, а после — та же самая местная аристократия, только на этот раз с партийным билетом.
Сегодня все иначе. Россия как обладатель наиболее сильной и суггестивной на постсоветском пространстве идентичности в той или иной степени «переварила» более слабые идентичности бывших советских республик или же — как в случае с Украиной — обеспечивает «сырье» для негативной, от противного, идентичности этой страны. За столетия нахождения в составе империи, включая сюда и советскую эпоху, страны, ставшие теперь ближним зарубежьем, утратили собственную онтологическую основу.
Именно поэтому всем им пришлось в 1990-е годы «придумывать себя», плодить более или менее нелепые и неправдоподобные мифы о собственной древности и утраченном величии. Кое-где, например, в среде белорусской оппозиции, такое «самоконструирование» артикулируется почти напрямую, и из этого не делается никакого секрета. Иными словами, наши ближайшие соседи руководствуются принципом: лучше нафантазировать себе несуществующую историю, чем стать частью истории российской.
И за это бессубъектное ближнее зарубежье и борются в настоящее время Россия и другие внешние крупные игроки. Победитель в этом противостоянии наделит эти территории собственной идентичностью, что на практике будет означать либо воссоздание в том или ином виде новой имперской России, либо сжимание вокруг нее кольца конкурентов.
Пока что происходит второе. Кольцо сжимается, и мы находимся в безальтернативно оборонительной позиции. Последнее по времени событие, иллюстрирующее эту тенденцию, — победа Санду в Молдавии, которая практически мгновенно спровоцировала рассуждения о выводе российского контингента из Приднестровья. Если такое случится, то независимость этого непризнанного эксклава будет окончательно потеряна.
Тем более, что в этот раз — в отличие от 1992 года — на стороне Молдавии-Румынии будет и Украина, которая сможет решить этот вопрос всего лишь установлением блокады. Поэтому для России сохранение Приднестровья, а через него Молдавии, — это вопрос, который будет решаться в непосредственной связке с вопросом о дальнейших отношениях с Украиной.
Максимум, что возможно в такой ситуации, — это удержать хотя бы имеющиеся позиции. То же самое можно сказать и в более амбициозной формулировке: вернуть с помощью мягкой силы и осторожного военного присутствия то, что некогда было приобретено силой оружия или агрессивной политической игрой. Прямо как в китайской игре в Го, в которой камню соперника перекрывают «дыхание».
