В прокат вышел документальный фильм Юлии Вишневецкой «Катя и Вася идут в школу» (премия «Лавр» 2020 года в категории «Лучший кинофильм») о двух молодых учителях, закончивших хорошие вузы, которые из идеалистических соображений идут работать в обычную районную школу маленького городка. Такой поход «в народ», конечно, породил множество конфликтов, смешных, трогательных и драматичных ситуаций, благодаря чему фильм смотрится на одном дыхании. Юлия Вишевецкая рассказала «Эксперту» о том, как из многих месяцев документальных съемок рождается киноистория, и почему мы в России так боимся всего нового.
Фильм с такой фабулой мог получиться «в одну дуду», и так бывает — вот вам хороший герой, а вот система-левиафан. А в какой момент его создания конфликт стал усложняться?
Я думаю, что как только мы разглядели отдельных людей. Сначала ты приходишь в школу и там — как бы серая масса. Ну, с главными героями, учителями Катей и Васей мы знакомы, они с самого начала были индивидуальны. А вот остальные... очень много лиц, детей и взрослых, которых ты не знаешь. Я знаю несколько таких документальных фильмов и сюжетов, в которых показана как раз масса. Официальная церемония в провинции, например, всегда описывается с едким удручающим чувством безысходности.
Но у нас была другая ситуация — мы были вместе с учителями, а они были заинтересованы в том, чтобы всё-таки добиться успеха в своей работе, чтобы вызвать доверие детей. И поэтому они были вынуждены с детьми и взрослыми взаимодействовать индивидуально, по-человечески. И мы вслед за ними пытались разглядеть этих ребят, учителей и школьную администрацию. Нельзя сказать, что прямо как-то щёлкнуло, это постепенно произошло. И поэтому, кстати, во время монтажа нам очень сложно было монтировать начало года, первую часть. Потому что тогда ни мы, ни Катя и Вася ещё не разглядели своих учеников, они все сливались в одно. И потом нам пришлось ретроспективно пересмотреть весь материал в поисках того, что делал в начале кто-то из «наших» детей, восьмиклассник Никита, например, который отлично раскрылся в конце года и в конце фильма. Но вначале он был просто одним из этих хулиганов, которые шумят и хамят. Это была совместная очень интересная работа — вместе с Катей и Васей увидеть в массе — людей.
А вообще большое доккино — что это за жизненный опыт для тебя?
Опыт, сравнимый с зачатием, вынашиванием, рождением и воспитанием ребёнка. Зачатие (решение снять фильм, появление замысла), понятно, происходит легко и безрассудно. Но после этого… Съёмки, которые можно сравнить с вынашиванием, в нашем случае даже длились где-то девять месяцев — от 1 сентября до 25 мая, немногим дольше. Пока фильм вынашивается-формируется, ты ещё не знаешь, какой он. Твоя задача — просто быть очень терпеливым, стараться не мешать ему формироваться. Фильм, наверное, родился в тот момент, когда весь материал был сброшен монтажёру Оле Бадиной. Во время монтажа фильм начал что-то поначалу невнятное лепетать как ребенок, а мы пытались разобрать это, дать ему самому про себя что-то сказать.
Но как тогда проявляется воля автора в документальном кино?
Для меня самой это загадка. Считается, что за реализацию творческого замысла фильма несёт ответственность в первую очередь режиссёр. Но что я делала как режиссёр, я сама не очень понимаю. Снимали фильм операторы — один профессиональный (Костя Саломатин) и две девочки-студентки Даша Сеничева и Юля Ланцова. У Кости было задание — всегда держать в кадре учителя, а девочки снимали просто всё, что их заинтересует. На съёмках документального фильма у режиссёра, при всём желании, нет возможности, если что-то происходит, добежать до оператора и сказать ему: «Снимай вот это». Потом монтировал монтажёр. Организацией всего процесса съёмок занималась продюсер Женя Венгерова. В чём мое творческое авторское начало — это большой вопрос. А что делает родитель? Ну варит кашу, разговаривает, укладывает спать. Он не может «сделать» человека.
Может быть, тогда попытаемся найти ответ на него? Начнем с самого лёгкого периода, с замысла. Как ты решилась? Ты зачем решилась?
Мне было любопытно. Вообще, мне всегда была интересна школа. Это связано с моим собственным прошлым. Я училась в очень хорошей привилегированной московской школе. Я всегда комплексовала по этому поводу, вроде как не знаю жизни. Мне был очень интересен конфликт между нашими главными героями, которые такие романтичные, можно даже сказать — прекраснодушные хипстеры из Москвы, и сообществом, в которое они попали.
И еще это связано с проклятыми вопросами, типа, как нам обустроить Россию. Вот что получится, если пойти в народ, к детям, пока они еще дети и все им объяснить самое лучшее?
То есть все же твои симпатии в ключевом конфликте фильма были на стороне Кати и Васи заранее ввиду твоей классовой близости?
Ввиду классовой близости — да, чего там скрывать. Но при этом я же еще и журналист. И я всё равно не могу просто занять одну сторону конфликта, мне надо разобраться. Я хорошо знаю, что я не знаю, как надо жить. Я всегда стараюсь разглядеть другую сторону, как могу, даже при том, что у меня есть какая-то собственная классовая слепота. Я стараюсь, как могу, всё-таки попытаться увидеть и понять другу сторону тоже. И это прямо очень важно для меня.
Эпизод с празднованием 23 февраля в школе, где Вася смешно танцует с на сцене с автоматом Калашникова, как ни удивительно, тоже получился не злым. Это чья тонкость — ваша, Васина? Видно было, что, с одной стороны, у Васи официозность вызывает иронию, с другой стороны, это был момент его инициации, вписывания в школьный социум, он должен был всерьез приобщиться к святыням, чтобы стать своим.
Конечно! И это ему удалось. Он должен пройти через это смешное унизительное действо, для того чтобы стать частью коллектива. И как у нас часто в России бывает, это был ритуал с оружием.
А откуда взялись герои фильма?
Я знала Васю и до фильма. Мы познакомились с ним по журналистским делам, когда Шура Буртин готовил репортаж про юкагиров. Вася — лингвист, он занимается популяризацией редких языков. И сейчас, когда он ушёл из школы, он продолжает этим заниматься. Он довольно известная публичная фигура в среде языковых активистов, которые спасают языки малых народов. И они в школе встретились с Катей и оказались отличной парой. То есть они не пара, у них не было никакого романа, но как главные герои отлично дополняли друг друга. Вася серьезный, основательный, понимающий, а Катя — феминистка с зелёными волосами, которая хочет внушить детям всё правильное про абьюз, уважительное отношение к мигрантам и новую этику.
А тебе с самого начала не казалось, что стратегия Кати как раз является путем к неизбежному провалу? Даже не в том, что она новую этику пыталась внушить детям, а в том, что она вообще хотела что-то внушить?
Я, конечно, не представляла себе масштабов её, как это сказать — упертости. Я видела, что герой пребывает в иллюзиях. Это было задано с самого начала самой ситуацией. Но и сами герои понимали, что, возможно, они пребывают в иллюзиях. Но я думала, что, скорее всего, эти иллюзии постепенно разрушатся, и они подстроятся под школьную традицию, привнеся, тем не менее, в нее что-то новое и живое. То, что Катя окажется настолько неприспособленной и настолько негибкой, я не ожидала. И конфликт не смягчался со временем, а усиливается. Это для учительского дела не очень, а для фильма — хорошо, нам в этом смысле повезло, потому что именно конфликтные ситуации лучше всего раскрывают жизнь. И, конечно, катины уроки было очень интересно снимать, в отличие от васиных, которые, впрочем, иногда были суперуспешными. Но, как правило, они были просто хорошими уроками, которые становились всё лучше.
Мы увидели роль режиссера в замысле и понимание конфликта до начала съемок. А дальше, когда съемки начались, что ты делала?
Спала. Серьезно, иногда я спала на уроках. Сидела на задней парте, и это было невыносимо скучно. Вообще, большая часть времени в школе — это невыносимая скука. Конечно, я не всегда спала. Я смотрела, какие сегодня уроки у Кати и у Васи. И куда нам в связи с этим лучше пойти снимать. Например, я помнила, что, например, на этом уроке Катя собирается обсудить с детьми что-то важное, а вот это можно пропустить, в это время сходить пообедать. Мы наснимали на самом деле очень-очень много всего, большая часть материала, конечно, не вошла в фильм. Мы снимали не только восьмой класс — самый сложный, мы снимали ещё 11-й, иногда 6-ой, и я всё время пыталась прикинуть, в каких ситуациях может произойти что-то, имеющее отношение к нашей драме. И ещё я всё-таки иногда и сама снимала, когда кто-то из девочек не мог, либо уставал. Иногда я ещё писала звук —у нас же это либо Женька (продюсер) делала, либо я. Это очень интересно, ты ходишь в наушниках, у тебя такая большая палка, к которой привешен очень хороший микрофон, и нужно, чтобы он не попал в кадр. Если ты обращаешь внимание, что кто-то там из детей перешёптывается, ты к нему так подходишь тихонечко и подслушиваешь. И хорошо, если это будет снято в этот момент. Иногда удавалось интересное поймать.
А, кстати, как быстро привыкли все, что вы там присутствуете? И не отвыкали ли они за то время, пока вас нет?
Отвыкали. У нас понедельничные съёмки обычно были гораздо хуже четверговых. Было так, что дети просто начинают кривляться на камеру. Но и сентябрьские съёмки у нас хуже, чем майские, то есть в целом, конечно, к нам привыкли. Понятно, что были моменты, когда нас видят, когда нам хамят, когда нас избегают, когда нас просят что-то не снимать.
Например, что?
Например, как дети копали клумбу во дворе. Высунулась из окна учительница немецкого языка и сказала: «Вы что это снимаете?» Хотя мы считали, что это, наоборот, образцово-показательный момент — дети занимаются садоводством во дворе школы. Но почему-то учительница немецкого языка решила, что это компрометирует школу, и запретила.
А интересно, каким образом директор и все остальные решились на это всё это?
Мы им сразу объяснили, что мы снимаем фильм про молодых учителей и их первые шаги в профессии, и что это фильм про трудности профессии. А то, что профессия трудная, с этим были согласны все в учительской. И, в общем-то, я не считаю, что мы кого-то обманули, потому что мы действительно сняли фильм про то, какая это невероятно трудная профессия. И — да, мы сразу пообещали, что нас интересуют только Катя и Вася в качестве учителей, и мы не будем ломиться к другим на уроки. И там школьные праздники, что-то такое общественное, что и так все снимают, значит, можно и нам.
Всё равно это поразительно. Иногда трудно просто комментариев добиться, педагоги, как и медики, всё время опасаются административных проблем, они требуют разрешений из вышестоящих инстанций.
Да ещё очень важно было собрать письменные разрешения родителей детей, потому что в школах очень часто проблемы у журналистов и документалистов возникают именно из-за этого. Учителя говорят, что вот сейчас родители нас засудят, потому что нет разрешений. И мы их собрали. Мы ходили на родительские собрания, мы давали детям эти бумаги с просьбой отнести домой к родителям подписать. От родителей практически всех детей, которые у нас в кадре, мы получили письменные разрешения родителей.
Но были такие, которые не хотели разрешать?
В нашем ключевом классе все подписали в итоге. Мама одной девочки долго никак не хотела подписывать, и Женька ходила к ней домой, показывала фрагменты фильма, где есть эта девочка. Это невинные кадры, ее вообще мало в кадре, но эти кадры были нужны. И Женька убедила маму девочки, что можно подписать.
А дальше в процессе съёмок были моменты, когда ты принимала какие-то содержательные решения?
Главное решение было про наш главный «проблемный» класс, что мы в первую очередь снимаем его.
А почему он проблемный? Там же в итоге оказалось столько интересных детей!
Как раз в восьмом классе у подростков наступает пик переходного возраста. Это известно. При этом в школе было два восьмых класса — «А» и «Б». Класс «Б», как правило, хуже, и это был класс «Б». Я когда-то в «Русском репортёре» на эту тему делала исследование, как происходит разделение детей в школах по классам. Если в параллели 5 классов, то в «Д» будут, как правило, дети из проблемных семей, а в классе «А» будут дети академиков. И, понятно, что и в нашем «Б» были дети более шебутные. К 9 классу это всё, как правило, устаканивается, потому что все сдают ОГЭ. В старших классах — в 10 и 11 — остаются, как правило, только дети самые спокойные и самые благополучные, потому что после 9 все шебутные уходят в ПТУ, в колледжи, в железнодорожный техникум, как, собственно, в нашем классе большинство и сделало. Как минимум, половина детей в этой школе уходят после 9 класса. Поэтому мы выбрали такой класс, в котором ещё не наступила дисциплина, в котором ещё много непростых детей. И там было больше всего проблем у наших учителей и, соответственно, конфликт был более выраженным.
А как выделилась группа замечательных детей, которая стала ходить на дополнительные неформальные занятия?
Это удивительная история. Кружок настольных игр был в школе до Кати и Васи. Дети просто собирались сами и играли в настольные игры типа «Монополии», «Манчкина». Не Катя и Вася взрастили таких вольнодумцев, они уже были такие. Но когда появились Катя и Вася, эти ребята, разумеется, сразу к ним потянулись, заинтересовались, нашли с ними общий язык и были очень рады. Я еще удивлялась, откуда взялись такие умные дети. Я думала, что они из каких-то специальных семей, думала, у них более образованные и состоятельные родители. Нет! У одного папа — охранник, мама — бухгалтер, у другого папа — шахтёр, мама — воспитательница детского сада. У кого-то отец работает на заводе сварщиком. Один из этих мальчиков, Олег (после съемок летом мы с ним виделись), :рассказал «Я на летних каникулах работаю в банке в колл-центре, подрабатываю». И Катя его спрашивает: «А на что ты тратишь деньги?» Он говорит: «Я собираю библиотеку. Я покупаю себе книги. Я уже купил себе две книги. Одну Макиавелли «Государь», а вторую «Мифы Древней Греции». Катя говорит: «Мифы Древней Греции»— ты чего, мог бы у меня ее взять почитать». Он говорит: «Нет. Я хочу, чтобы у меня была своя библиотека с собственными книгами. Сначала это будет полка, потом это будет шкаф, потом это будет комната, но это должны быть мои книги». И тут мы понимаем, что он реально первый в своём поколении, у которого будут свои «Мифы Древней Греции».
Дорвался до чтения...
Первый, судя по всему, в роду. И это всё просто какое-то чудо и волшебство.
Когда вы поняли, что второго года не будет, вы приступили к сборке? Или ты ещё не понимала, получилось кино или нет? Не было ли такого ощущения, что фильм не удался, раз всех уволили?
Нет, не было. Всё-таки я уже была достаточно к тому моменту дистанцирована, чтобы воспринимать их увольнение как величайшую режиссёрскую удачу. Конечно, это было в сто раз лучше, чем, если бы они остались на следующий год. Особенно Катя. По поводу Васи на самом деле у меня ещё был надежда… Когда Катя уволилась, я думала, вот как классно, мы сейчас снимем только следующее 1 сентября, покажем Васю на линейке, и это будет такой отличный финал. Кате не понравилось в школе, она не встроилась, а Васе понравилось, и он встроился. И я поэтому, когда Васю стали увольнять, я стала прямо его горячо убеждать попытаться остаться, то есть хотела повлиять на сюжет фильма. И Вася попытался уговорить директора, но на прямой конфликт не пошел. Он говорил: «Ну, нет, ты представляешь, как я буду дальше с этими людьми работать после того, как я отказался подписывать заявление по собственному?» И мне пришлось принять, что Вася неконфликтный человек. В фильме я для зрителя оставила немножко надежды на то, что Вася может остаться, потому что он такой хороший учитель. На самом деле Вася всё-таки ушёл. Но от этой надежды даже на этапе монтажа мне было трудно отказаться.
А дальше? По репортерскому опыту мы понимаем, что для того, чтобы сложилось из большого репортажа, из хаоса материала что-то внятное, нужна очень определенная тема, какая-то красная нить.
Бала нить. Вернее, нашлась. Сначала Оля отсмотрела все 250 часов отснятого материала и собрала его в сцены, взяв из каждого 45-минутного урока по минут 5-7. В результате у нас получился 20-часовой фильм. Потом вы выбросили из него все что не относится к ключевой линии и к нашему 8Б классу. В том числе пришлось выбросить и некоторые интересные линии. Например, в 11 классе была девочка Маша, которая хотела стать певицей, а родители заставляли её идти в мединститут. Она приходила к Кате и жаловалась и советовалась, а на всех школьных праздниках пела трогательные песни со сцены. Был в материале еще момент, когда Катя привела в школу парня с ВИЧ-инфекцией, для того чтобы познакомить ребят с этой темой, но и эту сцену мы не взяли, чтобы не запутать зрителя, нам хотелось, чтобы он следил за всеми героями и не хотели добавлять еще одного.
Потом мы на карточках написали названия самых хорошие сцен и попытались их выстроить максимально драматично — чтобы у Кати по ходу становилось все хуже и хуже, а у Васи всё лучше и лучше. Получилась красивая двухмерная схема. Смонтировали — и поняли, что нет — какая-то фигня, схема не работает. (А, надо понимать, это всё — месяцы труда). Потом мы вместе с Олей и редактором Валей Барышниковым попробовали собрать материал максимально естественно, в хронологическом порядке от сентября к маю. Потом мы смонтировали каждый месяц отдельно, переставляя сцены внутри четвертей, что-то постоянно выбрасывая, потом укрупнили по четвертям, переставляя сцены внутри четвертей, и уже на этой стадии получился фильм часа на два. Этот вариант мы показывали друзьям, в нем было еще много ерничества и мало смысла. Я смотрела на их реакцию, когда друзья отвлекались на телефоны (они часто отвлекались, особенно в начале фильма). А еще был момент, когда Шура Буртин разозлился и вышел, хлопнув дверью.
Почему?
Ему как раз не понравился очевидный хронологический порядок, он хотел от нас более авторского монтажа, считал, что надо переставить все. Мы потом многое переставили, но не все. В частности, мы резко сократили начало, где мы ещё ни в чём не разобрались, где дети еще — серая масса. Наши умные герои-дети раскрылись в материале ближе к концу года, но, чтобы зритель их узнавал и следил за их судьбой, мы часть сцен переставили в начало.
Ты рассказываешь историю про то, как фильм вырастал как бы сам. А бывает в документальном кино авторское вдохновение?
Мне кажется, что документальное кино — само по себе такой кайф, что оно не требует вдохновения.
А что ты в результате создания этого фильма поняла нового про нашу социальную реальность, про школу, про Россию, про детей?
В России очень много проблем от страха. Государство то и дело борется с опасностями и угрозами. В одном из интервью у меня спросили: в чём смысл существования школьной системы. Я придумала такой ответ: в том, чтобы обезопасить детей из неблагополучных семей, чтобы у них был гарантированный обед, чтобы защитить их от явного насилия, чтобы у них был распорядок жизни, чтобы они не шлялись по улицам, их родители могли в это время работать. А если кто-то придёт в школу побитый и с синяками, то кто-то из педагогов это заметит. И это на самом деле важный и очень хороший смысл. Для многих детей жизнь в школе на порядок лучше, чем вне её. Школа следит за тем, чтобы дети были в безопасности. И это все! В начале нашего фильма директор говорит учителям: «Вы — государевы люди, вы — как ФСБ». Школьная система заточена на безопасность. Поэтому в ней не должно быть слишком много экспериментов, слишком много бардака, слишком много свободы. Но именно из-за этого в школе так много скуки и безнадеги. И это бы я сказала про всю Россию тоже.
А про себя лично, как выходца из хорошей школы, которая вне этой системы, что ты поняла? Жалеешь ли ты, что не прошла через горнило опыта и инициации системой?
Не жалею. Я же из благополучной семьи, а детям из благополучных семей в обычных районных школах делать нечего. Это нужно детям из неблагополучных семей, чтобы они нормально доросли до 18 лет, и, может быть, у них ещё случились бы какие-то открытия и прорывы, как у наших умных ребят. Это возможно. И в этом смысле школа для них точно социальный лифт. А для детей из благополучных семей это просто пустая трата времени.
Тогда напрашивается неприятное решение — зафиксировать социальную сегрегацию, одним — хорошие школы, другим — безопасность.
Это неправильное решение. Сегрегация — это плохо. Но, честно говоря, сегрегация уже есть. Есть школы хорошие и плохие. И разница между ними как между Манхэттеном и Камбоджей.
И что же делать?
Меньше бояться, больше любить и поддерживать все искреннее и человеческое. Хотя бы чуть-чуть меньше бояться. Хотя бы чуть-чуть позже бить тревогу. И не надо бить тревогу, когда ещё ничего страшного не случилось. Дать немножко больше простора для экспериментов и интересных дел.
