Жанровые эксперименты режиссер намерен продолжать. Мы поговорили с Александром о том, как именно он это планирует делать, а также обсудили судьбу иммерсивных постановок. В частности, что именно сменит постмодернизм и как будет развиваться современная российская культурная повестка.
— «Пиковая дама» — это иммерсивная опера-променад. Как вы пришли к такому жанру? Кто был вашим ориентиром?
— Иммерсивная опера — это уникальный жанр, который существует только в единственном месте в мире — Московском оперном Доме. Начали мы пять лет назад с оперы-променада «Пиковая дама», это наш флагманский спектакль, потом уже появились «Иоланта» и «Ужин с графом Калиостро». Пять лет назад об иммерсивности уже активно говорили, но мысль о том, чтобы перенести это на оперный материал, никому, кроме нас, в голову не приходило. И мне помог случай. Однажды я оказался в Большом театре на «Пиковой даме» на сцене. Мне открылся совсем другой мир, возникло ощущение причастности к творчеству и истории. Сейчас уже мы играем в особняке Гончарова-Филипповых, который будто переносит зрителя в пушкинскую эпоху, где Пиковая дама владела секретом трех карт. И таким мистическим образом мы нашли идеальное место, чтобы показать нашу оперу. Сложились все «карты», осталось только разыграть их. Иммерсивная опера-променад — это максимально удачная форма для этого спектакля. Для зрителя реальность стирается, все действие происходит рядом с тобой, актеры поют на расстоянии вытянутой руки, Германн сходит с ума возле твоих ног… Зрители осознают, что опера — это не далекое академическое действо, а квинтэссенция искусства, жанр, который способен трансформировать, особенно в сочетании с гениальной музыкой Чайковского. Мы изменили только формат восприятия.
— Спектакли «Пиковая Дама» и «Иоланта» вы называете первыми в России и в мире иммерсивные оперы. Но ведь у нас на слуху несколько иммерсивных дорогих шоу в особняках, в основу которых положены произведения мировой классики. Или это «облегченные» оперы для тех, кто не осилит классические постановки в традиционном театре?
— Все эти шоу были основаны на декомпозиции сюжета, часто зритель не понимал, в какой точке он находится, и что происходит. У нас же зритель передвигается за героями по особняку последовательно. По поводу, получилась ли у нас редуцированная опера, скажу следующее. Когда я готовил постановку, я пошел за Мейерхольдом и его концепции пушкинизации «Пиковой дамы» Чайковского. Мы начинаем с масонской сцены, когда у всех в то время было стремление попасть в это закрытое общество. Пушкин выносит свой вердикт не в пользу масонства. Все это позволяет нам выразить свое отношение к опере. Но не к тому произведению, которое мы можем увидеть в традиционном театре — Большом, Мариинке, театре Станиславского, а к тому, что в текст вкладывал Пушкин. Постановка идет тоже не по классическому временному стандарту, а в немного усеченном варианте, 1 час 40 минут. Но на мой взгляд, мы ничего не теряем, напротив, подсвечиваем пушкинских персонажей, которых он называет только по фамилии — Германн (а это, между прочим, не имя, а фамилия, и у Пушкина ударение ставится на второй слог), Томский, Елецкий, Сурин, Нарумов. И лишь одна Лизавета Ивановна, имя которой переводится как «божье создание», называется по имени. Пушкин ставит большие вопросы перед читателем — что тебя делает личностью? Должен ли ты следовать своей судьбе или нужно пройти испытания, которые трансформируют тебя раз и навсегда, как это происходят у Лизаветы Ивановны? Или остаться в прошлом, как Графиня, отягощенная тайной трех карт и которая символизирует темное начало? Германн же — это метафора будущего с «грудами золота». И вот эта первая сцена в особняке позволяет нам буквально нырнуть в глубину пушкинского текста намного глубже, чем это происходит на площадках больших театров.
— «Пиковая дама» идет уже пять лет. За это время многое изменилось: пандемия, современная геополитическая ситуация. Насколько спектакль актуален сейчас для современного зрителя?
— На мой взгляд, спектакль развивается, он жив, дышит полной грудью и стал даже более актуальным, чем в 2017 году. Зрители часто говорят о катарсисе, когда видят иммерсивную оперу. Например, у нас много искушенных зрителей, которые видели известные постановки в мировых оперных театрах. Когда они впервые приходят к нам, то испытывают самый настоящий катарсис, говорят, что именно здесь, в Московском оперном Доме они поняли суть пушкинского произведения. Представляете, у нас есть зрители, которые видели спектакль по 20 раз, есть даже так называемый золотой зритель, который приходит на наш каждый спектакль. И мы понимаем, почему. В спектакле несколько слоев для понимания, начиная от масонского уровня, заканчивая тайной карт, которой владел Сен-Жермен. Эту оперу можно открывать не один раз, настолько она многослойна. Особенно это актуально сейчас, когда на мировых сценах запрещают произведения только потому, что они созданы русскими авторами! Если мы пытаемся организовать импортозамещение в промышленности, авиастроении, то в культуре этого делать не надо, настолько мы самодостаточны и духовно богаты. Нашу культуру ждет серьезный ренессанс, у нас есть все шансы еще раз осмыслить лучшие образцы нашего искусства, не гоняясь за западными образцами.
— В чеховской «Чайке» Треплев искал новые формы, и как художник он провалился. По-вашему, к чему сегодня приведет поиск? Разве постмодернисты не все еще сказали? Какое оно, ваше художественное высказывание?
— Я периодически обращаюсь к книге Василия Кандинского «О духовном в искусстве», где он говорит на эту тему. К сожалению, сейчас художник зачастую уходит от содержания и стремится поразить зрителя формой. Постмодерн постепенно сдает свои позиции, и ему на смену приходит метамодерн, в котором художник ищет новые островки искренности и красоты. В постмодерне балом правила ирония, но, на мой взгляд, сейчас эта манера смеяться над всем и вся уходит, тем более это неорганично для русской культуры. Художник XXI века должен стремиться к архетипу, мифологии, а не пускаться в поиск новых форм. Поэтому когда мы говорим об иммерсивности «Пиковой дамы», мы имеем в виду оптимальное «золотое сечение» для этой оперы. Иммерсивность, в нашем случае, это не погоня за модой, а поиск правильной формы для выражения идеи. Когда актер играет возле вас, а не на далекой большой сцене, то у зрителей происходит настоящий катарсис.
— К иммерсивным спектаклям зритель уже успел привыкнуть, для него это уже не в новинку. Что придет на смену иммерсивным театрам?
— В театральном пространстве Москвы мы остались лучшим и, пожалуй, единственным масштабным иммерсивным спектаклем. И мы будем двигаться дальше в этом направлении, делая основной упор не на произведения, а на авторов. Я предвижу в Москве спектакль «Чайковский» или «Чехов», а в Петербурге — «Достоевский». Сейчас оптимальное время для того, чтобы вспомнить наши великие имена и прикоснуться к ним.
— В современной повестке — способны ли мы быть культурно-независимыми? И нужно ли это?
— В новом мире, который формируется на наших глазах, сейчас, будет остро стоять вопрос культурной безопасности. Всем нам нужно предельно внимательно относиться к потребляемому контенту, к идеям, которые нам активно навязывала до сих пор западная культуры. Например, я считаю, что совершенно незаслуженно забыты такие советские композиторы, как Николай Мясковский, Борис Чайковский, Кирилл Молчанов с оперой «А зори здесь тихие». Я настолько вдохновился этой оперой, что хотел бы сделать спектакль, мы участвует в гранте Президентского фонда культурных инициатив. Мы не отрываемся от мирового искусства, а приходим к своим истокам. Сейчас время острого взгляда. Время, когда любой перформанс или публичный акт художника называли искусством, прошло.
События, которые происходят сейчас, обнажили очевидную проблему: художники постмодернистского толка оказались с «западной» прошивкой, они продемонстрировали свою позицию четко и однозначно. Сейчас самое время пересмотреть культурную парадигму России, и это не пропаганда. Этого не нужно бояться. Единственное, чего нужно опасаться — это остаться в этом постмодернистском «болоте» без собственного лица.
