Дата 22 июня — день начала Великой Отечественной войны — навсегда останется в истории России как день великой скорби и печали. Нет и не было в истории ХХ столетия события более страшного и трагического для нашей страны. И очень хочется надеяться, что не будет никогда.
Но в черной тени 22 июня скрывается другая, не менее значимая, трагическая и героическая дата — 24 июня. В этот день (по новому стилю) в 1812 году — 210 лет тому назад! — началась война, которую впервые назвали Отечественной. «Нашествие двунадесяти языков» имело для Российской империи такое же колоссальное значение, как Великая Отечественная — для Советского Союза. Неслучайно в течение всего позапрошлого столетия каждый военный конфликт и каждую войну, в которой участвовала Россия, прямо или косвенно сравнивали с войной 1812 года. Неслучайно число установленных по всей бывшей Российской империи памятников героям и событиям тех грозных лет уступает лишь числу памятников воинам и битвам Великой Отечественной.
В чем же феномен этих двух войн? Отчего именно они носят названия Отечественных? И почему именно их опыт сегодня как никогда прежде актуален?
Дважды за последние четыре столетия наша страна стояла перед угрозой не только утраты суверенитета или целостности, но полного исчезновения. Дважды Россия поднималась на войну вся — от мала до велика, от первого до последнего человека, мужчины рядом с женщинами, отцы и матери рядом с детьми и внуками. И дважды нашей стране доводилось побеждать, потеряв перед тем значительную часть территории и понеся колоссальные людские и материальные потери.
Слишком очевидна аналогия между двумя Отечественными войнами и нынешним противостоянием России всему «цивилизованному» миру. Те же двунадесять языков, те же территориальные потери, та же угроза существованию. Но любое сравнение работает в обе стороны. Дважды наша страна сумела победить в таком противостоянии. Победит и в третий раз.
О повторении чужих ошибок
Велик соблазн предположить, что Адольф Гитлер, назначая дату начала войны с Советским Союзом, имел в виду день начала наполеоновского нашествия. Но никаких документальных свидетельств тому нет. Напротив, судя по архивным данным, день начала операции «Барбаросса» не раз переносили. Окончательно дату наступления на СССР Гитлер назвал только 30 апреля 1941 года.
С этим, кстати, связана разноголосица в агентурных донесениях, которые поступали в распоряжение разведывательных управлений НКВД и Наркомата обороны СССР. Не стоит сбрасывать со счетов и активно проводившуюся немцами кампанию по дезинформации. Именно ею, а отнюдь не патологической подозрительностью Сталина, объясняется знаменитая резолюция: «Товарищу Меркулову. Можете послать ваш “источник” из штаба германской авиации к <…> Это не “источник”, а дезинформатор. И. Ст.», наложенная на сообщение агента «Старшина». Под этим псевдонимом скрывался обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзе — один из советских агентов в Германии, которому удалось узнать точную дату начала войны.
Первоначально нападение на СССР должно было начаться на месяц-полтора раньше. Определялось это тем, что боевые действия Германия планировала закончить до наступления осени: состояние русских дорог всегда внушало немцам обоснованные опасения. Но бои на Балканах вынудили отложить начало войны с Советским Союзом и назначить его на самую короткую ночь в году. В этом тоже была своя логика. Длинные световые дни позволяли максимально активно использовать германскую авиацию, сыгравшую ключевую роль в событиях первых месяцев Великой Отечественной войны.
Примерно те же соображения двигали и французским императором Наполеоном, когда он назначал дату начала кампании против России. Намереваясь как можно быстрее разделаться с русской армией, Бонапарт сделал ставку на крупное приграничное сражение. Если бы удалось навязать его русским, дальнейшее продвижение Большой армии вглубь России сделалось бы беспроблемным, считал французский император. Русский же император Александр I, напротив, делал все, чтобы не допустить такого развития событий. «Я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой», — заявил он в мае 1811 года послу Франции Арману Коленкуру. Такая политическая откровенность сегодня кажется невозможной, а вот для XIX столетия она была делом обычным.
Россия хорошо понимала, что стоит на пороге большой войны; неслучайно военные расходы в 1811–12 годах составляли половину всего государственного бюджета. Русская разведка точно знала, к чему и как готовится вероятный противник. В руки дипломатического агента в Париже полковника Александра Чернышева попадала даже копия отчета о состоянии армии, который два раза в месяц командование представляло Наполеону.
И все-таки и в 1812, и в 1941 году начало войны привело к тяжелым поражениям и стратегическому отступлению. Почему? Обороняющийся, даже если он знает о готовящемся нападении, вынужден в первое время в основном отвечать на чужие удары, нежели наносить свои. Перехват наступательной инициативы — дело не дней и даже не недель, а зачастую месяцев. Но такое развитие событий неизбежно, если у страны достаточно материальных и людских ресурсов для ведения долгой войны. С этой точки зрения две Отечественные войны как нельзя более похожи. Оба раза Россия навязывала своему противнику долгие боевые действия, вынуждая его бросать в бой последние резервы, тогда как ее собственные не были задействованы и наполовину. Как показывают сегодняшние события, это справедливо и в условиях экономических войн с русскими: они все равно оказываются сильнее, чем о них думали.
Почему русские не сдаются
Войны XIX столетия обоснованно считают куда более цивилизованными, чем кампании ХХ века. Никаких пулеметов, никаких аэропланов, никаких танков, никакого оружия массового поражения — исключительно личный военный гений, личная храбрость и физическая сила. Противника нужно уважать, с ним можно заключать перемирия ради обмена телами погибших. Можно даже, как полковник Харьковского драгунского полка Дмитрий Юзефович, подскакать к колонне отступающего врага, привстать в стременах и крикнуть, разумеется, на французском: «Друзья, не стреляйте; дарю вам жизнь!» — а потом провести весь полк перед строем противника.
По-своему использовалось знание языка противника в годы Великой Отечественной. Не раз хорошо владевшие немецким командиры проводили своих подчиненных через передовую немцев, выдавая себя за диверсионные отряды. А совсем недавно нечто подобное произошло и в зоне специальной военной операции. Наткнувшись на противника, российские разведчики выдали себя за украинских военнослужащих. Благо, вооружение и экипировка похожи, а командир сносно говорил по-украински. Остальное решил фактор внезапности: растерявшийся от неожиданной встречи противник дал себя уболтать и отпустил неожиданных визитеров, которые благополучно завершили разведывательный рейд.
И все-таки считать Отечественную войну 1812 года образцом джентльменского отношения к противнику не стоит. Поначалу так и было, но по мере того, как таяли ряды Большой армии, с ее стороны сошло на нет и джентльменство. Скажем, во время отступления из-под Можайска вместо того, чтобы увести раненых и больных русских пленных с собой, наполеоновские солдаты жестоко расправились с ними: чтобы не тратить дефицитные уже порох и пули, закололи штыками и забили прикладами. Когда наступающие войска фельдмаршала Кутузова наткнулись на убитых товарищей, ненависть к противнику дошла до крайней точки. Известны и другие подобные случаи, когда убийства пленных совершались ради продовольствия или одежды: отступавшая армия Наполеона жестоко страдала от голода и холода.
Приводить примеры бесчеловечного отношения немецкой армии и ее сателлитов к населению СССР и советским военнопленным нет смысла — увы, они слишком хорошо известны и неизмеримо, неизмеримо многочисленнее, чем случаи пристойного отношения с их стороны. Хотя и они были. В начале войны немцы могли похоронить с воинскими почестями советского артиллериста, в одиночку сумевшего остановить вражескую колонну.
Но весь ход войны был таким, что советский поэт должен был сказать про врага: «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» — финальные строчки из стихотворения Константина Симонова «Если дорог тебе твой дом» стали неофициальным лозунгом Великой Отечественной войны. Стали потому, что иного способа спасти свою страну от уничтожения у советского народа не было.
Тем же объясняется и феномен неограниченной партизанской войны, роднящий Отечественную войну 1812 года и Великую Отечественную. А ведь (и тогда, и потом) находились люди, считавшие, что «цивилизованные европейцы» не способны опуститься до тотального уничтожения населения оккупированных территорий. Прозрение наступало быстро. Как только французской армии потребовались все скудные припасы, еще сохранявшиеся на разоренном пути от Ковно до Москвы, она забыла обо всяком джентльменстве.
О поведении немецких войск, особенно СС и айнзацкоманд на территории оккупированного СССР и говорить не приходится. Согласно плану «Ост», население западных областей Советского Союза подлежало практически полному уничтожению, а оставшиеся низводились до положения рабов. Так что «пить баварское», как в столь же расхожем лет 30 назад, сколь и ложном выражении, не довелось бы пить никому.
Родина = свобода
В начале Отечественной войны 1812 года французы искренне удивлялись тому, что русские солдаты предпочитают смерть сдаче в плен. Образованные европейцы объясняли это самыми причудливыми причинами: жестоким обращением с пленными русскими воинами в Османской Порте, варварством самих русских, как-то еще... Мысль о том, что для большинства наших соотечественников существует единственная альтернатива — свобода или смерть — почти никому из завоевателей России в голову не приходила.
А зря. Со времен Золотой Орды каждый русский хорошо знал: если его не уничтожат, он все равно оклемается, соберется с духом, возьмется за меч (саблю, фузею, винтовку, автомат) — и начнет освобождать себя и своих соплеменников. Со своими правителями население России могло быть в самых труднообъяснимых для иностранцев отношениях. Но то со своими. Незваных пришельцев это не касалось, особенно если они начинали заявлять какие-то права на русскую землю и русских людей.
«Русские не начинают войн. Они их заканчивают», — этот очень популярный сегодня афоризм точно отражает историческую правду. Две Отечественные войны тому доказательством. Франция и Германия привели в Россию гигантские массы вооруженных людей: в 1812 году — свыше 450 тысяч человек (среди которых собственно французов было не больше половины), в 1941 году — 5,5 млн, в том числе почти 2 млн граждан германских союзников, вассалов и порабощенных стран. Русские завершили эти войны безоговорочными победами и освобождением захваченных врагами территорий.
Вопроса, чем заплатить за свою свободу и независимость, для русских никогда не было. Россия не платит за свое право на существование — она его завоевывает и отстаивает. Об этом при необходимости, а также в соответствующие даты стоит напоминать всем тем, кто хочет «поставить Россию на место», «вернуть ее на цивилизованный путь развития» и так далее.
Путь у русских свой, и как по нему идти, они никого не спрашивают. Тем более тех, кто готов прийти на нашу землю с мечом. К чему это приводит, известно. Первая Отечественная закончилась для Русской армии в Париже, в столице поверженного врага. Вторая, для Советской — в Берлине.
