Действие романа разворачивается в 1970-е годы в Ялани, родной деревне Аксенова. В центре сюжета — старшеклассник Олег, которого настигла первая страстная любовь к Тане, девочке из соседней деревни. Его встречи с возлюбленной чередуются с картинами подростковой жизни: самоубийство товарища, смутные чувства к другой девушке, предательство…
Режиссер Мурат Абулкатинов определяет жанр постановки как «сцены из вчерашней юности». Чтобы глубже понять поэтические образы писателя создатели спектакля ездили в гости к Василию Аксенову, на его малую родину, туга, где начинается действие романа. Сам Аксенов говорит, что написал «Десять посещений моей возлюбленной» от тоски по родным местам, изолированным от остального мира тысячами километров тайги.
— Василий Иванович, вы уже давно уехали из Ялани. Живете в Петербурге, но продолжаете писать «деревенскую прозу». Почему вам так близка эта тема?
— Есть такое выражение: «Можно вывезти девушку из деревни, а деревню из девушки — нет». И ко мне такое применимо. Не представляю, по складу своему, как можно уехать с родины и оставить там отца, мать, друзей, детство, первую влюблённость? Вот и возишь всё это с собой в душе, как в рюкзаке, туда-обратно. И у меня такое чувство, что я из Ялани и не уезжал. Просто бываю в длительных командировках и возвращаюсь.
Если серьёзно, «деревенская проза» — термин условный. Так же, например, как «Киевская Русь». Киев был, Русь была, а Киевской Руси не было. Ввели его литературные критики в 60-х годах прошлого столетия, когда появилась яркая плеяда писателей, выходцев из деревни, ввели для удобства «чёрных» отделить от «белых», «славянофилов» от «западников» и расставить всех по полочкам. На мой взгляд, есть просто хорошая литература, а есть не очень. К какой прозе, например, отнести «Антоновские яблоки», «Суходол», «Деревню»? Тема, антураж и место действия могут быть, конечно, «деревенскими». Но это не существенно.
Я не пишу о деревне так, как писал о ней, к примеру, Глеб Успенский, меня не интересует — так уж сложилось — экономическая и социальная сторона сельской жизни, интересует человек сам по себе, с его радостью, горем, душевно-духовным состоянием, и с его главным вопросом — отношением к жизни и к смерти.
Беру деревню как хорошо знакомую мне среду (сцену), где у меня меньше возможности сфальшивить. А радость, любовь, зависть, смерть — всё это одинаково свойственно как деревенскому жителю, так и городскому.
Мои книги — «Зазимок», «Блики, или Приложение к основному» и «Пламя, или Посещение одиннадцатое», кстати, с очень большой натяжкой можно отнести к «деревенской прозе». События, описанные в этих книгах, происходят, в основном, в городе, конкретно — Ленинграде.
— Как часто вы приезжаете в Ялань? Что вас туда влечет помимо ностальгии.
— Стараюсь приезжать туда каждое лето. Месяца на два, то и на три. И исключений пока не было. Раньше не позволяли археологические экспедиции и разведки (Аксенов окончил отделение археологии исторического факультета Ленинградского государственного университета, — примечание редакции). Но всё равно выкраивал неделю-две, чтобы навестить родителей, побыть в Ялани. Место «намоленное». Бывал в Ялани (другое название Сретенск) и протопоп Аввакум, и Лука Войно-Ясенецкий, и историк Миллер, и дипломат Спафарий, и Ерофей Хабаров, и Дзержинский, и Каменев, и Сталин, и прочие известные люди. Что влечёт — трудно назвать и точно обозначить. Были живы родители — приезжал к ним, не мог позволить себе не повидать их. Теперь — на их могилы. Остался большой дом, который мы построили с братом. Надо поддерживать его. Без хозяина, без присмотра, постройки скоро разрушаются, будто с тоски.
Предки мои, с отцовской стороны, дети боярские, люди служивые из Архангельска, по материнской, беломестные казаки, прибыли в Сибирь в начале 17-го века, во время правления царя Михаила, и проживали на одном месте четыре века. Может, и это подспудно на меня влияет. Разберись-ка.
Ну, и совсем уж если честно, — рыбалка. Енисей, Кемь и таёжные «харюзинно-тайменные» речки. Это же радость неподдельная — проплыть с друзьями по живописной реке, между красивейшими сопками, поесть ухи на вкусном, настоянном на кедровой хвое воздухе. Не мало.
Слышал, рассказывал Александр Яковлевич Михайлов телезрителям, как он каждый год выбирает время, садится в самолёт и летит на малую свою родину в Забайкалье, где от его родительского дома осталось только нижнее звено. Посидит Александр Яковлевич на бревне этого звена, погрустит, повспоминает, а потом идёт к друзьям. И что его туда влечёт? Влечёт же что-то. Кроме ностальгии.
Но знаю и таких людей, много-много лет назад сорвавшихся с родины, приехавших в большой город и на родину так ни разу и не съездивших. Счастливцы.
— Роману «Десять посещений моей возлюбленной» уже больше 10 лет, и уже второй раз он ставится на сцене. Как вы считаете, в чем его притягательность для театральных режиссеров?
— Роману «Десять посещений» почти пятнадцать. В чём его притягательность для театральных режиссёров? Вопрос к ним, к театральным режиссёрам, не ко мне — я человек не театральный. И сам диву даюсь, что они там находят? Возможно — искренность. Но это разве важно для театра?
— Что чувствует писатель, когда видит, как его персонажи обретают свое воплощение через молодых артистов? Меняются ли они, проходя через призму сегодняшнего дня?
– Что чувствует писатель? Я — ничего особенного. Иногда узнаю в молодых актёрах своих персонажей, иногда нет. Повторюсь — я человек, увы, не театральный. Порой ловлю себя на желании какую-то сцену с театрального языка перевести обратно на литературный. Всё это от моей непосвящённости в эту сложную сферу.
— Когда артисты Театра Наций приезжали в прошлом году в экспедицию к вам в Ялань, что вам важно было до них донести?
Мы с артистами договорились, что они сами будут вникать и напитываться воздухом Ялани. Им, как мне показалось, всё понравилось. Особенно ночные посиделки возле костра. А донести до них мне хотелось одно: если идти от Ялани на север и не приближаться к Енисею, то до Северного полюса не встретишь ни одного населённого пункта. Такая вот уединённость, но не оторванность от мира. И показать нашу северную красоту.
— Чем они вас удивили?
— Сплочённостью и добрыми отношениями между собой. Ну и конечно — артистичностью.
— Насколько ревностно вы относитесь к своему тексту, утверждал ли Мурат Абулкатинов инсценировку с вами?
— Ничуть не ревностно. Считаю, что спектакль — это отдельное, самостоятельное произведение. Мурат сам должен всё решать, на нём теперь ответственность. Как художника. Не считаю нужным и возможным вмешиваться в его творческий процесс.
— А как вы относитесь к экранизациям литературных произведений? Сейчас вот все обсуждают «Мастера и Маргариту»…
— К экранизациям нормально отношусь. Если хорошо сделано, почему бы нет. Англичане умеют это делать. А вот к костюмированным фильмам на исторические темы имею претензию — как историку, смотреть такое кино больно.
— Какую из своих книг вы хотели бы увидеть на экране?
— Все бы хотел увидеть. Из любопытства. Но это невозможно. Мои книги держатся не на сюжете, а на языке. Перенести язык на экран очень сложно.
— В романе «Десять посещений моей возлюбленной» речь идет о 1970-х годах. Как вы считаете, возможно ли, чтобы появился аналогичный роман о сегодняшней деревенской жизни, сохраняющий и колорит, и особый язык, и суть взаимоотношений между людьми?
– Каждому времени — свой роман. И деревни изменились, в основном обезлюдили. И жизненный уклад в них изменился. Интернет и телевидение всех и всё, в том числе и особый язык, подравняли. С другой стороны, сам-то человек не меняется, третья рука или нога у него не выросли, уши не отпали. Всё те же чувства, те же страсти. Так что роман такой возможен, но с характерными особенностями. Будем надеяться и ждать.
— Сейчас много говорят о роли искусства в государственной культурной политике России. Как вы считаете, способна ли художественная литература влиять на формирование общества так, как это было в XX веке?
– Думаю, что нет. «Влияние» ушло в другие русла. Литература заняла свою, более скромную нишу. В ХХ веке она пела в полный голос, сейчас тихонько подпевает, и больше для себя, чем для читателя. Мало кто её и слышит. Не говорю тут о «раскрученных» романах. Но это бизнес, лишь в редких случаях — литература.
— Сегодня издательское дело на подъёме, читательская аудитория растёт. Следите ли вы за современными авторами?
Я не сказал бы, что издательское дело на подъёме, а читательская аудитория растёт. Процент во все времена, примерно, одинаков. Как и истинно верующих, не «захожанцев».
Такой пример. Допустим, моя книжка уходит из издательства в магазин по цене 250-300 рублей. А в магазине её выставляют уже за 1100-1200. Разве это способствует подъёму издательского дела? И сам магазин от этого вряд ли выигрывает. А про читателя и говорить нечего — кто же отважится платить такие деньги. В Сети, возможно, и прочитают пиратскую версию. Но и тут — ни автору, ни издательству проку никакого. Инерция это, капиталистическая наглость или специальная политика, не знаю. Но делу это не служит никак.
Книги современных авторов специально не ищу — времени на это не хватает, — но, когда попадают в руки, читаю с интересом. И ближе мне, конечно, «петербургский текст». Он глубже.
— Каково ваше отношение к литературным премиям? Отражают ли они реальное положение дел в литературе?
— Ровное. Иной раз премия попадает в цель. Бунин, Набоков. Шолохов. Иной раз совсем мимо. Авторов не стану называть. В процесс политика вмешалась. И часто — просто вкусовщина. Много ли вы вспомните лауреатов современных премий? А их, на самом деле, тьма. Много ли их книжек вы читаете и перечитываете? Ответ известен. Но премии нужны, считаю. Нынче — особенно.
