К партийно-политической системе (ППС) России можно задать массу вопросов, но мы зададим всего пять. Пять вопросов, ответы на которые позволят определить вектор ее дальнейшего развития. Мы не предлагаем готовых решений, а включаемся в общественную дискуссию и призываем наших читателей присоединяться — эта тема будет фигурировать на страницах «Эксперта» в ближайшие месяцы. В своем анализе мы также будем прибегать к материалам масштабного кабинетного и экспертного исследования фонда ИНСОМАР, которое помимо прочего содержит представления о модернизации партийно-политического института нескольких десятков известных политиков, политологов, экспертов.
1. Зачем России нужна перезагрузка партийно-политической системы?
К задаче перезагрузки ППС России мы подошли на фоне давнего кризиса партийного института во всем мире. Сегодня можно воочию наблюдать, к чему привели негативные тренды, зародившиеся в 1980–1990-е в Старом Свете. Именно тогда традиционные большие партии начали уверенный дрейф от четкого электорального и идеологического позиционирования в сторону размытых повесток и программ. Процесс глобализации, социального расслоения привел к элитаризму в большой политике, партийные элиты перестали ориентироваться на запросы низовых общественных звеньев и избирателя как такового и тесно вплелись в бюрократическую машину. Электорат ответил радикализацией повестки и антиэлитным бунтом, что привело к популярности крайне левых и крайне правых движений, а также движений «популистских», причем в трактовках западного мейнстрима «популистских» — значит «врунов», что совсем не соответствует действительности. Идеологии новых партий основываются на принципах социальной экологии, антиисламизма, антииммиграции и евроскептицизма. Наблюдается рост популярности национализма и консерватизма. И этот тренд уже большая политика: брекзит, Трамп, новая электоральная карта Европы.
В России пока ничего нового не родилось, есть лишь отмирание прежней системы. ППС сегодня стабильная, но малоэффективная. Очевиден кризис представительства: электоральное ядро политических движений стремительно сужается, люди не видят различий между ними. Парламентские партии воспринимаются как несамостоятельные и зависимые от исполнительной власти, а непарламентские не имеют ни ресурсов, ни сторонников, ни мотивации. В итоге мы наблюдаем дефицит политической конкурентности, кадровую нищету, нарушенный принцип разделения власти. Единый день голосования в 2018 году показал: люди в ряде регионов готовы голосовать за неизвестных кандидатов от оппозиции, лишь бы насолить партии власти за непопулярные реформы. Если этот тренд будет масштабирован, вся система серьезно деформируется накануне важнейшего транзитного президентского цикла.
Собственно, угроза нестабильности и есть тот главный фактор, который сегодня буквально вынуждает власть и общество поднимать вопросы о редизайне партийной системы. Сегодня мы отмечаем несколько кризисных сценариев деградации ППС. Первая группа рисков может реализоваться снизу, поскольку партийная система перестает решать задачу обратной связи с населением и канализации протестных настроений. Эти ее функции деградируют с самого начала «крымского консенсуса», поскольку в результате консолидации уровней власти вокруг национальных интересов страны произошла разбалансировка системы, заметно снизилась политическая альтернатива и свобода выбора для людей. Уже во время пенсионной реформы население, показавшее высокий протестный потенциал, затруднялось с определением выразителя своих интересов. То есть народ не желал идти митинговать под знамена КПРФ или Навального, предпочитая копить злость на кухнях. В момент, когда неэффективные реформы и низкий уровень жизни прорвут плотину народного гнева, власть просто не найдет посредников для мирного диалога.
Другая группа рисков сосредоточена в экономико-хозяйственной и бюрократической элите, часть которой в критический период транзита власти может соблазниться посулами внешних игроков или разыграть собственную партию борьбы за власть. Майданный сценарий способен пошатнуть архаичную конструкцию ППС, не уничтожить, но вынести в лидеры новое движение, вероятнее всего популистского, прозападного, либерального и глобалистского толка. Так это случилось, например, во Франции с внезапным и малоизвестным Эммануэлем Макроном. Или в Бразилии, где очень «вовремя» закончился левый марш и победил правый кандидат Жаир Болсонару. Правда, наши силовики такой разворот к дорогим «западным» партнерам могут и не поддержать — и здравствуй, военная диктатура.
Риски ясны. Но не будет ли правильно задуматься о позитивной мотивации, которая должна лечь в основу задачи по редизайну партийной системы? Возможно, что подходить к вопросу о реформе мы должны исходя из тех целей, которые страна ставит перед собой в ближайшие годы. Многие эксперты убеждены, что становление в России суперпрезидентской модели и вертикали власти сделали партийный институт органом декоративной демократии, поскольку при его активной работе политическая борьба лишь тормозила бы работу исполнительной власти или даже полностью ее блокировала в случае системной турбулентности. Однако пристальный взгляд на историю партийного института в России показывает, что партии всегда выполняли важнейшие функции в деле развития страны.
Так, расстрел Белого дома в 1993 году, как считают, положил конец самостоятельности партийной системы, а выборы в 1996-м убили ее мотивацию. В то же время все 1990-е годы парламент был главным местом межэлитных баталий в стране, при этом партии стремились опираться на реальные социальные группы электората, так или иначе используя этот ресурс для политического влияния. Мы вряд ли найдем добрые слова для этих процессов, тем не менее партийная система 1990-х сыграла свою историческую роль. Это была платформа для публичного поиска элитой и обществом оптимального пути выхода из кризиса постсоветской модели.
В 2000-е мы наблюдали постепенное снижение уровня партийной конкуренции на фоне усиления государства (бюрократии). Из парламента выдавили несистемных заказчиков политики, отказались от выборов губернаторов. Партии консолидировались вокруг задач развития, которые определил Владимир Путин. Функция ППС в эти годы заключалась в экспертной проработке законов для корпоративной системы госуправления.
Можно предположить, что наметившийся застой в партийно-политической системе 2000-х отчасти привел к событиям 2012 года, когда на фоне кризиса и легкой либерализации общественно-политического поля власть (и парламентские партии) внезапно обнаружили слой населения, который требовал честных выборов, а также конкурентности и открытости системы. Ответом стала большая политическая реформа. Но события на Украине и в Сирии спустя два года привели к существенной консолидации политикума на фоне внешних угроз. Оппозиция окончательно становится «системной», продолжается деформация институтов представительства, снижается политическая конкуренция. Но это понятная жертва. В этот период партии придают системе устойчивость на фоне внутренних и внешних угроз, реализуют охранительные функции.
Что дальше? В 2018 году Владимир Путин поставил акцентированную задачу: совершить модернизационный рывок с опорой на гигантскую программу развития инфраструктуры и социально-экономической сферы. Исполнителями выступят госкапиталисты и технократическая номенклатура, получившая обязательство повысить эффективность своей работы. В то же время перед политической системой стоит задача беспроблемного прохождения транзитного периода президентской власти в 2024 году. Эти два пункта не антагонистичны, а накрепко спаяны: именно эффективность госуправления в предстоящие годы позволит доказать состоятельность нынешней властной конструкции.
Поэтому, на наш взгляд, задачи, стоящие перед партийно-политической системой, должны быть амбициозными и модернистскими, а не заключаться всего лишь в обновлении «фасада» во избежание рисков. И включать в себя весь набор функций, выполнявшихся парламентским институтом за четверть века. Партии должны сформировать платформу для дискуссий о путях развития страны, присоединиться к пресловутому поиску образа будущего вместе с элитами и народом. Партии должны вернуть предметное содержание в свою деятельность и свои программы, и на основе этого каркаса вновь акцентировать функции института представительства, дабы придать устойчивость системе на ближайшие непростые годы. Партии должны стать кадровым инкубатором не только для политического института, но и для чиновничьей вертикали. Наконец, партии должны завершить отход от статуса «бешеного принтера» и сосредоточиться на экспертной функции оценщика и разработчика законов, связанных с работой экономики и социальной сферы.
Это те задачи, которые нельзя оставлять на 2024 год. Исходя из них и стоит выстраивать архитектуру партийного поля страны.
2. Есть ли у населения запрос на обновление партийно-политической системы?
Надо сказать откровенно: последовательное снижение конкурентности политического процесса практически уничтожило доверие населения к партийной системе, которая в большей степени воспринимается не как самостоятельный институт, а как часть вертикали власти, что приводит к соответствующей пассивной реакции на избирательные кампании и вопросы, связанные с реформированием этого института. Люди все так же ориентируются на лицо, на лидера, на личность — это приводит к всплеску явки на президентских и губернаторских выборах. Однако в целом существующая политическая система не предполагает конкурентности, интриги, реальной борьбы, итог выборов предсказуем и предопределен и поэтому неинтересен. Лояльная часть общества продолжает поддерживать «Единую Россию» как партию президента и как единственную структуру, способную, прежде всего в силу своих административных ресурсов, как-то влиять на принимаемые решения. Остальные партии, как считают люди, лишены возможности проводить в жизнь свои обещания, и именно этот фактор (фактор реальной власти и полной зависимости от Кремля) определяет отношение к партийному институту. Именно здесь кроется ресурс повышения доверия избирателей к партиям.
Остальные параметры вторичны. Ценностная система современных избирателей характеризуется довольно высокой степенью эклектичности, отсутствием четкой идеологической окраски. Она сочетает и зачастую переплетает в себе как элементы консерватизма, патриотизма и традиционности, так и либеральные идеи. Главная идеологическая ценностью современного российского общества —справедливость. Причем обращает на себя внимание многоаспектность ее понимания. В идеологии консерватизма возрастающая потребность в справедливости скорее ближе к терминам патернализма, поддержки государства в сфере здравоохранения, образования, социального обеспечения, справедливого распределения благ, то есть выраженной социальной политики. Потребность обусловлена колоссальной социальной дифференциацией людей по уровню и качеству жизни, расслоением на богатых и бедных. В идеологии либерализма справедливость трактуется скорее в терминах всеобщего равенства перед законом, справедливости в судах.
Есть даже целая социальная группа, которая, по мнению большинства специалистов, выпадает из политического пространства и не представлена партиями. Это средний класс. Официальная партийная риторика, основанная на ценностях патриотических, патерналистских, коллективистских, не отражает потребности людей, которые сформировались в постсоветский период и не являются носителями советской идентичности. Запросы среднего класса выше, они чаще склонны разделять западные, европейские ценности и оценивать государство как аппарат на службе общества, а не как «сакральное явление». Этот социальный сегмент настроен более критически по отношению к действующей власти и имеет активную гражданскую позицию. С другой стороны, сам средний класс долгое время активно не участвовал в политической жизни страны, не проявлял к ней интерес и был апатичен, причем не в силу своей аполитичности, а из-за ощущения невозможности повлиять на происходящие процессы.
Конечно, эти отвлеченные данные вовсе не говорят о том, что людям нужны партии как независимый демократический институт даже в их обновленном виде. Косвенно об этом могут свидетельствовать результаты региональных выборов в сентябре 2018 года, когда для выражения протеста против пенсионной реформы и надоевшей власти люди избрали голосование, а не митинги. Однако люди просто использовали доступный формат трансляции своего негативного мнения о правительстве страны на местном уровне и по факту поступились самим смыслом представительной модели.
Есть другая гипотеза. Если отталкиваться от самого простого определения партии как добровольного объединения людей с общим интересом для его продвижения, то представление об уровне низовой активности и динамике низовых объединений позволит выявить потенциал участия сограждан в общественно-политических процессах. Согласно приблизительным оценкам (точной статистики нет), в России примерно четыре-шесть миллионов деятельных активистов, которые участвуют в тех или иных разовых или постоянных движениях и сохраняют потенциал к продолжению активной низовой деятельности. Это очень много. И потенциал вовлечения остального населения в активную гражданскую низовую деятельность остается высоким. Следует обратить внимание на то, что почти 60% жителей участвуют в благотворительной деятельности и жертвуют деньги на различные общественные цели. Условно это базовый потенциал выхода населения из частного интереса в общественную плоскость. Своими локальными инициативами активисты формируют общественно-политический запрос, частично выполняя функции политических движений.
Сегодня нет никаких предпосылок для того, чтобы какое бы то ни было общественное движение выросло до полноценной политической партии даже регионального масштаба. Для этого у него нет денег и лидеров, достаточного числа сторонников, институциональных возможностей, собственно желания и политической воли самих активистов. Да и с государством у многих отношения сложные. Низовые движения не доверяют чиновникам и депутатам, предпочитают оставаться в неформальном поле, даже несмотря на гранты и прочую господдержку. Но общественная жизнь на этом уровне бьет ключом, а значит, есть запрос на активных представителей низовой среды. Партии могли бы выступать посредниками между активистами и государством, контролером обещаний власти, наконец, втягивать низовые движения в свою политическую орбиту.
В связи с этим будет правильным вновь разрешить общественным организациям участвовать в муниципальных выборах наравне с партиями. Это позволит актуализировать локальную повестку, создаст условия для конкуренции идей и кадрового роста молодых активистов, концептуализирует повестку низового поля и создаст предпосылки для использования готовых проблемных кейсов и местного актива партиями федерального уровня.
Использование низовой повестки существующими партиями кажется единственно верным вариантом эволюции партийной системы страны. Похоже, в условиях деградации партийного спектра самим партиям такая работа нужна даже больше, чем активистам.
3. Каковы результаты большой политической реформы 2012 года?
Для того чтобы начать обсуждение вариантов редизайна партийной системы, необходимо проанализировать, чем же закончилась предыдущая большая политическая реформа 2012 года. Напомним, после так называемых болотных протестов власти решились на либерализацию политического пространства. Были смягчены условия создания партий, возвращена выборность губернаторов, появился муниципальный фильтр, запрещены зарубежные финансовые активы и банковские счета для кандидатов, модернизированы параметры госфинансирования партий, введена смешанная система формирования нижней палаты парламента, снижен проходной барьер в Госдуму и заксобрания. Главная цель — усиление конкуренции политических элит, поиск свежих идей и новых лиц, а также особая ставка на регионы и акцентирование региональной повестки дня на федеральном уровне.
По некоторым пунктам реформа прошла себя очень успешно. Главное достижение — ликвидировано представление о российской системе выборов как о нелегитимной, нечистой, непрозрачной. Конечно, нарушения не прекратились и случаются по сей день (как показали недавние выборы в Приморье, хотя в итоге фальсификации выявили, а результаты признали недействительными). Однако в Кремле из года в год настаивают на реальных электоральных показателях, и губернаторы стараются поднимать результат любыми методами, кроме открытых фальсификаций. Знаменитый КОЛ — лозунг про «конкурентность, открытость, легитимность» — перестал быть актуальным политическим брендом, но дело его живет.
Сработала и идея о переносе части актуального содержания партийной политики с федерального уровня на региональный. По крайней мере, все крупные партии озаботились созданием или восстановлением региональных ячеек, а локальная повестка все чаще поднимается в топ федеральных новостей. Развернуть доминирование «Единой России» в одномандатных округах и муниципалитетах не удалось (партия власти помимо административного ресурса запускала довольно эффективный кадровый пылесос под названием «праймериз»). Однако потенциал для борьбы оппозиционные движения сохранили.
Минусов, впрочем, больше. В результате административной и политической реформы был тотально выхолощен муниципальный уровень. В городах и районах исчезли выборы мэров и глав администраций. Муниципалитеты лишили последних крох полномочий, собственных средств и поставили в полное подчинение региональному центру. Это немедленно убило всю политическую конкуренцию на местах, внизу образовалась кадровая пустыня. Вкупе со старением партийных элит кадровый вопрос становится для парламентских движений определяющим.
Муниципальный фильтр стал серьезным барьером для реальной политической конкуренции. Оппозиция спустя два-три года потеряла всякую мотивацию для борьбы за реальную власть в регионах и занялась расторговкой мест в рамках межэлитных договоренностей с единороссами и федеральными корпорациями. А местные элиты отодвинуты на вторые роли, что влечет за собой риски дестабилизации регионов.
Так и не взошли ростки малых партий, которые не нашли своего избирателя и своей повестки. Зато частично справились с функцией спойлеров для оттягивания протестного электората, прежде всего от КПРФ. Истории с «Гражданской платформой» и «Правым делом» доказали, что любая низовая инициатива по раскрутке партий, не синхронизированная с властью, будет немедленно уничтожена. А собственно кремлевский проект с «Партией роста» показал свою неэффективность. Новый же закон о госфинансировании партий завершил отрыв крупнейших политических сил страны от населения и среднего бизнеса, поскольку лишил парламентские партии мотивации для работы с источниками средств и поставил эти движения в прямую зависимость от доброй воли бюджета. В то же время любая внесистемная политическая инициатива обречена на финансовые страдания, поскольку бизнес опасается силовых преследований.
Так ли задумывали ход событий и их результат авторы реформы? Возможно, консервативный сценарий развития партийной системы был сломлен внешними угрозами и ситуация потребовала консолидировать и дисциплинировать политическое поле, а не заниматься экспериментами.
4. Способна ли нынешняя партийно-политическая система к консервативной эволюции?
Еще недавно казалось, что время для плановой перезагрузки партийной системы страны упущено, но выборы в сентябре 2018 года показали, что сила главных оппозиционных брендов страны еще велика. Да, голосование было протестным, а победителями становились политики, на которых и сами партии не делали ставки. Тем не менее люди отдавали голоса или КПРФ, или ЛДПР, а не третьим движениям. Что позволило вновь актуализировать вопрос о мягком апгрейде системы, то есть, по сути, вернуться к консервативному сценарию бесконфликтного сопровождения транзитного периода. На нем настаивает часть элиты, извлекающая ренту внутри страны и заинтересованная в максимальной стабильности условий бизнеса. Но есть и альтернативные проекты.
По состоянию на ноябрь 2018 года самыми обсуждаемыми моделями редизайна ППС стали консервативная система блоков политических движений и смелый вариант с формированием сильной левой партии и переходом к двухпартийности. Прежде чем мы перейдем к этим вариантам, давайте оценим состояние отдельных партийных движений страны.
«Единая Россия» последние полгода теряет рейтинг, поскольку становится заложницей своего позиционирования как части бюрократического аппарата и вынуждена дисциплинированно поддерживать непопулярные реформы правительства, не решаясь на их содержательную оценку. Однако значительная часть рядового состава партии поддерживать новации кабинета министров отказывается, что провоцирует внутрипартийный раскол. При этом обозначился отрыв партии от рейтинга президента, скорее, ее стали связывать с формальным лидером Дмитрием Медведевым, который тоже теряет поддержку населения. От партии дистанцируются видные политические фигуры и новые губернаторы. Заметен дрейф в правоцентристский сектор, хотя программа по-прежнему ориентирована на все фланги. «Единая Россия» по-прежнему самая сильная, но ее будущее зависит от состояния власти, а не от собственных отношений с электоратом.
Оппозиционные партии по своим программам и антиправительственным выступлениям естественно и синхронно дрейфуют влево, что и позволяет фиксировать состояние «левой консолидации». КПРФ по-прежнему остается главной левой и оппозиционной силой. По крайней мере, партии удалось ухватить знамя ведущего организатора митингов против пенсионной реформы. На фоне коллег у коммунистов есть устоявшееся электоральное ядро, которое в первую очередь ориентировано на ценностный социалистический профиль. Роль лидера второстепенна, в отличие от ЛДПР. Компартии в наследство достались сильные идеи, у нее понятная для электората повестка дня. Тем не менее необходимо обновить идеологию, при том что традиции, скажем, социал-демократии у нас не развиты. Очевидны все проблемы переходного периода. Результат Павла Грудинина на президентских выборах показал запрос на новое лицо, однако терять власть старая партийная элита не желает. При этом столичным руководством и постоянным отказом от реальной борьбы с единороссами очень недовольны ячейки КПРФ в регионах.
ЛДПР, по сути, держится на харизме партийного вождя. Проблема старения Владимира Жириновского и отсутствия явного сменщика ставит вопрос о перспективах партии, поскольку на ее поле могут сыграть многие. ЛДПР удерживает статус движения «против власти, но не против Путина» и антизападную повестку. Программа скорее популистская: простые решения сложных проблем. При этом именно ЛДПР дозволено фокусироваться на «национальном вопросе». А еще у партии есть сильная региональная сеть сторонников, потенциально очень выигрышный актив.
«Справедливая Россия» — партия с самым слабым позиционированием среди думских игроков, при том что у нее есть интересные и сильные депутаты. Как показали последние события, у лидера Сергея Миронова еще сохраняются амбиции объединить вокруг себя левые силы, но объективных предпосылок к этому не видно. Справедливороссы пытаются действовать на поле более человечного подхода к социальной политике, чем у правительства, но не оппонировать так жестко, как коммунисты. Проблемы с программой и лидером заставляют их с беспокойством смотреть в свое пятипроцентное будущее.
Остальные партии так и не выросли до перспективных движений. Несистемная оппозиция изничтожена ввиду слабости лидеров, повестки, недоговороспособности, непопулярного прозападного позиционирования. Все малые движения справа — деградируют. Слева — собирают крохи с пирога антиэлитного протеста. Малые партии будут использоваться для размывания голосов, но найти стоящих спонсоров на долгую перспективу даже среди региональных элит непросто — последним сейчас выгоднее вкладываться в тех же коммунистов или либерал-демократов.
Если говорить о предельно консервативной перезагрузке ППС в ближайшие два года, то партии в любом случае должны начать выполнять программу-минимум: приступить к кадровому обновлению, прежде всего управленческой верхушки, заняться подготовкой кадров в регионах и реально конкурировать на губернаторских выборах с властью, усилить работу с региональными ячейками, обновить программную составляющую, добиться более заметного присутствия в информационном поле, пересмотреть подходы к финансовой политике.
Вариант с возвращением избирательных блоков действительно может быть интересен самым разным силам. «Единая Россия» получит возможность избавиться от имиджа главного защитника правительственных реформ, слившись с активистами ОНФ. Оппозиционные партии могут сбить блоки с малыми движениями, причем как на одной левой поляне, так и на разных ее частях: та же «Справедливая Россия» с малыми союзниками могли бы составить конкуренцию КПРФ. Перспективно появление блока на «зеленую», экологическую тематику. Будет дан еще один шанс для консолидации вечно раздробленной несистемной оппозиции.
Ситуативно это решение может встряхнуть партийную систему при сохранении привычного каркаса и управленческого контроля. Однако если оценивать вдолгую, такая хаотизация может привести к дальнейшей деградации партийно-политической системы, поскольку не решается главный вопрос — формирования деятельных и идеологически цельных политических движений для преодоления кризиса доверия населения.
5. Каковы варианты модернизационной эволюции партийно-политической системы?
Мало кто будет спорить с тезисом, что нынешняя полуторапартийная модель парламента не способствует развитию политической системы страны. При этом любая перемена дизайна ППС грозит серьезной встряской элит и бюрократии, и именно это препятствует прорывным решениям. Бюрократия не будет добровольно отказываться от власти, и ее интересы следует учитывать при моделировании различных вариантов будущего партийной системы. Пожалуй, центральным вопросом подобных упражнений остается следующий: сохранит ли номенклатура доминирующее влияние в парламенте в рамках одной партии либо волевым решением сверху равномерно распределится между несколькими партиями?
Так, одним из самых популярных ныне сценариев остается переход к двухпартийной системе, которую считают более управляемой и сбалансированной. Одна партия будет представлять интересы предпринимателей или собственников, а также, видимо, бюрократии (правая), а вторая — наемных рабочих или «несобственников» (левая). Занятно, что запрос на справедливость легко может быть распределен между обеими партиями.
«Единая Россия» уже сегодня дрейфует к правому флангу, но невольно, без оформления программной повестки. А сильное левое движение может сформироваться путем консолидации всех оппозиционных парламентских партий с дальнейшим присоединением более мелких, например партии «Пенсионеры за справедливость», партии «Родина» и т. д. Эксперты считают, что на реализацию этих процессов необходимо пять-семь лет. На первом этапе формирования двухпартийности система должна быть в определенной степени управляема, с заданными границами конкурентной борьбы.
Как вариант сохранения позиций бюрократии в партийной системе можно рассмотреть трехпартийную модель, в которой условная «Единая Россия» останется в центре, а слева и справа будут сформированы партии соответствующего спектра. Проблема в том, что такая «партия власти» будет неизменно залезать в программной повестке как на левую, так и на правую сторону, то есть мешать формированию равновеликих политических сил. Эксперты считают, что партийная структура гипотетически может состоять из таких величин: левая партия (30–35% голосов), центристы (40–45%) и правая партия (20%). Есть точка зрения, что трехпартийная система может зародиться, так сказать, естественным путем после «гибели» эсеров, когда в парламенте останется всего три партии — ЛДПР, КПРФ и «Единая Россия».
Наконец еще один популярный вариант — система «двух с половиной партий»: будут две крупные партии с большим потенциалом и поддержкой электората, и две-три небольшие партии, которые будут вступать с ними в коалицию, договариваться. Причем мелкие партии смогут играть значительную роль, потому что именно они будут определять политический ландшафт. Их коалиция с большими партиями будет подстегивать конкуренцию. Есть оригинальный вариант с трансформацией «Единой России» в две партии (или даже фракции) — «консервативную» и «либеральную». А роль главного оппонента отводится коммунистам. При таком сценарии ЛДПР может примкнуть к ЕР. А «Справедливая Россия» рассредоточится между единороссами и коммунистами.
Реформаторы задаются и вопросом, есть ли место на российском олимпе для новой партии. Если на левом фланге наблюдается столпотворение игроков, то на правом уже давно простирается пустыня. Именно там может найти свое место новая партия, которая откажется от либеральной и прозападной повестки в пользу консервативных идей. Например, будет исповедовать консервативные фундаментальные ценности и модернизационный подход к экономике. Причем в идеологическом смешении российской политики вполне может быть востребован подход, когда традиционные национальные ценности (семья, религия, патриотизм) переплетутся с европейскими представлениями о свободе, демократии, равноправии. А либеральные взгляды на экономику могут означать сильное госрегулирование с проактивной промышленно-экономической политикой и ставкой на малый и средний бизнес. Новая партия должна вобрать в себя электорат, не представленный сегодня в парламенте, например средний класс, буржуазию, представителей малого и среднего бизнеса, активных горожан.
Для стимулирования перезагрузки партийно-политической системы и повышении ее статуса в глазах населения было бы целесообразно рассмотреть некоторые институциональные изменения в краткосрочной или среднесрочной перспективе. Исследование ИНСОМАР дает представление о самых популярных новациях такого рода.
Так, эксперты предлагают начать с изменений непубличного характера: постепенно снимать модерацию партийно-политического пространства центром и на региональном уровне. Еще одно предложение, вызвавшее консолидированную поддержку, — отмена муниципального фильтра. Или хотя бы его смягчение (чтобы один муниципальный депутат имел право ставить подпись за несколько кандидатов). Вообще, предложение оживить региональный уровень политики звучало повсеместно. Тут и возвращение выборности мэров и глав крупных муниципалитетов, и расширение полномочий муниципальных депутатов, и наполнение локального уровня деньгами и кадрами, и снижение проходного барьера в региональные парламенты до 3%, чтобы дать дополнительные возможности маленьким партиям.
Звучали также предложения ликвидировать партии-спойлеры, повысить планку максимального размера избирательного фонда кандидатов, снизить минимальный возраст для участия в выборах до 16 лет, обеспечить всем игрокам действительно равный доступ к СМИ и другим ресурсам. Часть экспертного сообщества предложила наделить партии возможностью определять состав правительства или кандидатуру премьер-министра. К слову, всплыла и японская модель, в которой доминировала правящая партия, однако избирательное законодательство давало возможность выбирать премьера не от партии, а от фракции. Это стимулировало внутрипартийную конкуренцию и позволяло менять курс развития страны при сохранении стабильности системы. Избиратель видел перемены и понимал вес своего голоса.
Главный вопрос, который объединяет и сторонников, и критиков этих идей, — готовность нынешней партийной системы к участию в госуправлении с точки зрения кадрового содержания и экспертного наполнения. Первые считают, что к усилению парламентской модели можно двигаться постепенно, апробируя ее, скажем, на региональном уровне. Вторые убеждены, что российские партии в нынешнем виде вообще не готовы определять федеральную политику и делегировать своих представителей в исполнительную власть, а значит, стоит подождать с надеждами.
