Почти два миллиарда людей по всему миру находятся сейчас в условиях социальной самоизоляции. Это беспрецедентные в истории человечества цифры. Впрочем, столь же беспрецедентен и сам опыт каждодневного стресса, который испытывает человек в таких условиях.
И никто точно не знает, как долго будет продолжаться изоляция и какие новые ограничения могут ввести власти, чтобы остановить распространение эпидемии. Неясно и то, как долго человек способен вынести такую жизнь — в условиях фактического домашнего ареста, без непосредственного общения с близкими, с усиливающейся тревогой за свое экономическое благосостояние и угнетающим повседневным однообразием, когда даже самая креативная и творческая личность может умолкнуть перед монотонным и молчаливым хронотопом изоляции.
Как пережить этот опыт и остаться личностью? Какие опасности таит в себе ситуация изоляции и страха за свое будущее? И какой психологический ответ мы может выработать в ситуации тотальной неопределенности, в которой оказались? Об этом «Эксперт» поговорил с двумя известными учеными-психологами.
«Оставаться личностью в это время — один из главных стресс-тестов»
Александр Асмолов, доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова:
— Любое прогнозирование по поводу способности человека пережить изоляцию — занятие неблагодарное. В таких условиях предел человеческих возможностей невозможно измерить количеством дней и часов. Все зависит от того, с какой личностью мы имеем дело, какие у нее установки, какие мотивы и отношения связывают ее с миром.
Существуют личности, которые даже несколько недель изоляции воспринимают как некоторую безальтернативность, которые внутри себя начинают продуцировать этот период как нескончаемый. В таких случаях начинается депрессия и запускаются сложные процессы деструкции поведения личности. Это та ловушка, которую психологи называют «смерть от страха ожидания смерти», который ставит человека в тупик.
Абсолютное зло, как известно, — отсутствие альтернатив в твоем существовании, когда будущего как бы уже и нет, когда оно ничего личности не «обещает». И такая установка даже за несколько дней изоляции может погрузить человека в настоящий психологический ад: начинается эмоциональное истощение, экспоненциально растет тревожность, возникает бессонница, фиксируется злоупотребление психоактивными веществами.
Но есть и иное. Огромный человеческий опыт, а вместе с ним и целый пласт исследований показывают, что человек способен пережить чрезвычайно длительные периоды одиночества и изоляции, что даже в таких условиях он способен открывать и создавать для себя новые реальности, находить силы для того, чтобы быть личностью, усиливая и концентрируя ее.
И здесь вспоминается уникальный ансамбль религиозных практик одиночества, который существует в самых разных конфессиях и ценностных религиозных системах. Этот опыт показывает, что очень часто именно те, кто выбрал путь общения с самими собой, превращается в гуру, мудреца, ребе, учителя, о котором так много писал Достоевский и к которому мы затем идем, чтобы чему-то научиться.
Сама религия — это одна из культурных и великих ценностных практик психотерапии неопределенности. Она обладает огромным арсеналом различных антропологических культурных практик, которые, я думаю, станут вновь крайне востребованы в наш сетевой век после того, как эта пандемия закончится и мы вступим в длительный экономический и социальный кризис.
Поэтому весь вопрос о прогнозировании — когда наступит тот час, после которого улицы вновь наполнятся людьми, — в конце концов зависит от каждого конкретного человека, от его личностного выбора. Близкий моему сердцу Эрих Фромм часто говорил о том фундаментальном выборе, который стоит перед каждым человеком: жить в модусе «иметь» или жить в модусе «быть». И именно от того, каким будет этот выбор, зависит и характер его коммуникации, как в мире изоляции, так и в обычном мире, как в реальной культуре, так и в онлайн-культуре, которая все глубже вплетается в ткань нашей повседневности.
И такая внутренняя бдительность — постоянное личностное мужество — особенно важна для нас потому, что сейчас мы находился между «Сциллой алармизма» — паникерства — и «Харибдой пофигизма». Строго говоря, и то и другое — две разные деструктивные реакции людей на один и тот же стресс. Первые реагируют на внешнюю угрозу импульсивно, слепо, разрушая тем самым свою личность. Вторые используют психоаналитические механизмы защиты, прячут свою личность и также незаметно ее ослабляют.
Ведь сама специфика страха, который человек испытывает перед эпидемиями, заключается в том, что вирус в сознании демонизируется — он невидим. А когда противник невидим, когда он не улавливается и четко не локализуется сознанием, то этим и провоцирует самый сильный страх: коронавирус относится к категории так называемых невидимых стрессоров.
Усиливает же этот стресс и то, каким образом освещается пандемия в СМИ, ставшие своеобразной «фабрикой тревоги», ежесекундно производящей новости о всё новых и новых жертвах, случаях заражения, новых доселе неизвестных симптомах. Театр ужасов буквально переместился в каждый дом. СМИ окончательно превратились в носителей панических установок, а пандемия стала неотрывна от инфодемии.
И потому вместо единения, кооперации, взаимопомощи, конструктивности нам предлагают разъединение ужаса. «Эй, друзья, не надо паники. Это последний день на “Титанике”» — вот та песнь, которую сегодня часто поют телеканалы и издания. И я еще раз убеждаюсь в истинности слов знаменитого американского психолога Гордона Олпорта: «Куда легче человечеству расщепить атом, чем преодолеть собственные предрассудки».
Конечно, в ответ на эту повсеместную панику человеческая психика включает так называемые механизмы страхования, мобилизационные по своей сути. В частности, это выразилось в стремительной скупке гречки, которую мы наблюдали в Москве несколько недель назад, к чему я, как психолог, отнесся с полным пониманием: механизм страхования делает человека спокойнее и увереннее, он помогает обрести почву под ногами. Потому такая реакция вполне нормальна и рациональна, особенно для тех, кто помнит тяжелые времена дефицита.
Однако сама паника, выраженная ли в виде реакции алармизма или реакции пофигизма, — прямая угроза для личности, которая, если ей поддаться, утрачивает свою самобытность и автономность, начинает заниматься группомыслием, растворяется в массе. А нет более рискованного и разрушающего одиночества, чем одиночество в толпе. Поэтому оставаться личностью в наше время — один из главных стресс-тестов, который мы все должны пройти для того, чтобы встретить новое будущее во всеоружии.
К этому же относится и проблема безработицы, которая с особенной силой заявит о себе в ближайшие месяцы. При этом мужество быть личностью окажется не только главным условием сохранения внутренней психологической устойчивости. В том мире, который наступит после пандемии, где элементарные виды работы постепенно будут переданы во власть алгоритмов искусственного интеллекта, рутинное заменится творческим, и на руинах прошлого возникнет новая сетевая жизнь, с качественно новой коммуникацией и новыми профессиональными запросами — в первую очередь адресованными свободным и автономным личностям. Как сказал замечательный антрополог Клод Леви-Стросс, «двадцать первый век будет веком гуманитарных наук либо его вообще не будет».
Этот же вызов — услышать каждую индивидуальность, беречь и сохранять личностную свободу — стоит и перед государствами всего мира. В ситуации пандемии ценность личности не падает, а нарастает, и потому возникает потребность в новом менеджменте — социолог Григорий Юдин очень точно назвал его «менеджментом доверия». Те государства, которые в ситуации этого экономического и социального разлома будут наиболее восприимчивы к разным голосам, открыты к разным точкам зрения, сумеют обрести доверие и сплоченность, благодаря чему и найдут оптимальные пути преодоления этого кризиса.
«Нужно найти смысл в том, что происходит»
Дмитрий Леонтьев, доктор психологических наук, профессор, заведующий Международной лабораторией позитивной психологии личности и мотивации НИУ ВШЭ:
— Существуют значительные различия как по ситуации, в которой тот или иной человек проживает период изоляции, так и по индивидуальным особенностям, которые могут облегчать или, наоборот, затруднять адаптационные процессы. Условно на сегодняшний момент можно выделить три группы.
К первой группе можно отнести тех, кто сверхомобилизован, — это главным образом, но не только, сотрудники медперсонала и службы доставки. Для них самый большой стресс — опасность заражения и сопутствующие их перегрузке проблемы, связанные с психологическим истощением.
Ко второй группе можно отнести тех, кто изолировался со своей семьей. Для них главная проблема — принудительное общение с теми людьми, с которыми обычно приходилось коммуницировать меньше. На это может накладываться и пресловутый квартирный вопрос, который подчас лишает человека возможности побыть хотя бы немного наедине с собой.
И наконец, существует категория людей, оказавшихся в изоляции в полном одиночестве. Тут тоже все индивидуально: для одних такое состояние вполне нормально, для других переживается болезненно и порождает целый комплекс психологических проблем.
Согласно результатам исследования, посвященного факторам качества жизни, которое мы проводили в одном из сибирских регионов, психологическое благополучие людей напрямую зависит от степени активности и организации их свободного времени прежде всего вне дома. Люди намного лучше чувствуют себя тогда, когда активно и с пользой проводят свой досуг в городском пространстве. В нынешних условиях отсутствие такой возможности, очевидно, еще больше углубляет стресс и усиливает депрессивные состояния.
Однако ключевой момент в ситуации, которая сложилась на сегодняшний день и объединяет все описанные выше группы, связан с той совершенно беспрецедентной неопределенностью, которая пронизывает этот кризис. Если во время Второй мировой войны — наверное, последнего столь же глобального стрессора — по крайней мере, была понятна общая картина, сколь бы ужасной и катастрофичной она ни была, то сейчас на первый план выступают тотальная неопределенность и бессмысленность.
Мы просто не можем понять, что происходит, не можем соотнести это ни с прошлым, ни с будущим. Эта «подвешенность» усиливается еще и тем, что у людей в массе своей часто нет никакого доверия официальным представителям власти, как нет и развитой культуры критической оценки информации. Более того, сама власть сегодня никак не может выбрать правильную тональность в общении с гражданами.
То она выступает в качестве «командира», который властно отдает «вниз» приказы или спускает все новые и новые угрозы, то с позиции равного, где гражданин — это взрослый и ответственный человек, с которым нужно вести диалог, а не приказывать. К сожалению, все это мешает налаживанию коммуникации, усиливает неопределенность и в перспективе может привести к реакциям, обратным ожидаемым.
Накладывается на эту неопределенность еще и проблема безработицы, которая сейчас все сильнее начинает выглядеть как наиболее очевидная опасность в мире после пандемии. Уже в тридцатых годах прошлого века впервые был всесторонне описан так называемый невроз безработицы. И здесь интересно отметить, что для человека, лишившегося работы, главная проблема также сопряжена с утратой понимания происходящего, что порождает самые глубинные неврозы. Более того, не столько недостаток экономической устойчивости, сколько избыток свободного времени переживается человеком наиболее болезненно.
Что же делать в такой ситуации тотальной неопределенности? Известные исследования последних десятилетий, касающиеся посттравматического стрессового расстройства, свидетельствуют, что в ситуации глубокой психологического травмы, связанной в нашем случае с изоляцией и безработицей, шанс на ее преодоление есть только у тех, кто сумел найти для себя смысл в том, что происходит. Это, быть может, и есть главная задача, которая стоит перед нами сегодня: обрести этот смысл и вернуть с его помощью ориентир, понимание, власть над собой и над течением событий в нашей жизни.
