Месяц пандемии задрал порог чувствительности публики и рынков к другим новостям до невообразимых высот. Венский скандал в начале марта, когда Россия отклонила ультиматум Саудовской Аравии о снижении добычи нефти, обрушил нефтяные цены. Когда же 9 апреля сторонам удалось согласовать куда более значительные объемы сокращений в формате ОПЕК+ (будем надеяться, что заартачившуюся Мексику все же удастся склонить к консенсусу), ценовой отклик был кратким и почти незаметным.
Черствость рынков объясняется просто: проявившийся к середине марта, по мере разворачивания карантинов в Европе и США, дефицит глобального спроса превысил любые рациональные ожидания — 30 млн баррелей в день, треть выпуска мировой нефтяной отрасли невозможно вывести с рынка, во-первых, быстро, во-вторых, не нанеся ей потерь, которые придется долго и дорого восполнять по мере восстановления спроса, когда схватка человечества с заразой все же закончится, и, будем надеяться, в нашу пользу.
Согласованное в рамках ОПЕК+ сокращение, само по себе беспрецедентное в шестидесятилетней истории картеля, втрое меньше текущего дисбаланса. Мы не знаем пока итогов переговоров по нефти в формате «большой двадцатки» (они завершились в пятницу поздно вечером по московскому времени), но маловероятно, чтобы эти консультации принесли какие-то обязывающие договоренности. Тем более что Дональд Трамп, проявивший нешуточную активность в брокерстве сделки ОПЕК+, когда речь зашла о вкладе его страны в балансировку рынка, предложил считать таковым естественное снижение сланцевой добычи при нынешних бросовых ценах.
Итак, главными балансирами рынка станут Россия и Саудовская Аравия. Ценовая война закончена, во всяком случае, достигнуто перемирие. Наступает пора болезненного привыкания к новой реальности. При сопоставимом уровне накопленных золотовалютных резервов чувствительность бюджета к цене нефти у Саудовской Аравии гораздо выше, чем у России. По расчетам Rystad Energy, при среднегодовой цене на нефть 34 доллара за баррель наша казна недосчитается 75 млрд долларов нефтегазовых доходов и 110 млрд долларов — при цене 20 долларов за баррель. Для Саудовской Аравии эти потери значительно больше — 105 и 150 млрд долларов соответственно. К тому же российский рубль не привязан накрепко к доллару, в отличие от саудовского риала, поэтому мы имеем возможность, пусть неприятным девальвационным путем, но обеспечивать хотя бы номинальное рублевое обеспечение бюджетных расходов.
Что касается самого нефтяного сектора, то глушить и размораживать скважины саудовцам гораздо проще, чем нам, по ряду сугубо технологических причин (количество скважин меньше, они высокодебетные, многие фонтанирующие). Так что и сворачивание, и особенно постпандемическое оживление выпуска в российской нефтяной отрасли потребует значительных инвестиций и наверняка будет сопровождаться, учитывая лоббистский потенциал отрасли, масштабными притязаниями на господдержку.
Сегодня семь литров нефти тратится на производство ста долларов глобального ВВП. Тридцать лет назад, чтобы произвести сопоставимую «сотку» товаров и услуг, надо было добыть, переработать, а потом использовать или сжечь 10 литров. Энергоэффективность мирового хозяйства постепенно растет, но мы все еще очень сильно зависим от этого углеводорода.
