Польша уже много лет очень активно и целенаправленно проводит политику изменения восприятия событий Второй мировой войны, причем со стороны как собственного населения, так и международного сообщества. Ей не нужно было пересматривать историю — иная версия, чем та, что была принята в Польской Народной Республике, десятилетиями оттачивалась в заатлантических интеллектуальных центрах. Вся американская так называемая советология создавалась после войны представителями главным образом польской диаспоры и несла на себе сильный отпечаток специфически польского восприятия России — страны, которая там не считается «таким же нормальным явлением, как и другие», но «преступным государством» и воплощенным злом. Освободительная миссия Красной армии, победившей другое общепризнанное зло — немецкий нацизм, никак не вписывалась в эту картину и тем самым ударяла в самое сердце польского самосознания. Поляки всегда считали именно себя первым борцом со злом — «форпостом христианства», «стеной Европы» и даже «Христом народов», как называл свой народ Адам Мицкевич. Мотивация к действию, исходящая из проблем в идентичности, — самая сильная и настойчивая. Она не требует каких-либо дополнительных аргументов в виде соображений о прагматике и общей целесообразности. Зато та политическая партия, которая лучше всего почувствует «тоску народной души» и сумеет лучше всего ее выразить, будет ближе всего к власти.
В начале ХХI века поляки изобрели такое явление, как «историческая политика». Конечно, как таковая она существовала всегда: когда князь указывал летописцу, как описывать вчерашнюю битву, он тоже проводил историческую политику. Но поляки создали ее теорию и вскоре — большую инфраструктуру, поставив всем органам власти в обязанность так или иначе участвовать в ее проведении. И, что интересно, сделала это тогда та самая партия «Право и справедливость» братьев Качиньских, которая и сегодня у власти. Только если в 2005 году мы видели ранние и очень неоднозначно воспринимавшиеся в самой Польше шаги в этом направлении, то теперь можно говорить о мощной политической машине, ставшей одной из важнейших отраслей государственного управления. Более того, полякам удалось навязать своего рода моду на историческую политику соседям по региону — теперь страны Центральной и Восточной Европы копируют польские разработки.
Россия долго оставалась безучастной. Чиновники и дипломаты лишь призывали «оставить историю историкам». Этот лозунг уже много лет выглядит примерно как призыв «оставить мечи кузнецам» посреди Куликовской битвы. Между тем «историческая война», которую Польша развернула против России, мягко говоря, не безобидна.
Во-первых, мощная кампания по международной дискредитации России ведет к сильнейшему усложнению ее международного положения. Современным политикам на Западе уже приходится каждый раз публично оправдываться, соглашаясь на тот или иной контакт с нашей страной. Россию сделали «токсичной», а связи с ней — политически порочащими.
Во-вторых, лишение России статуса страны — победительницы Второй мировой войны лишает ее прав на занимаемое место в послевоенном миропорядке, и в первую очередь на постоянное членство в Совбезе ООН. Вместо истории совместной победы стран-союзниц над Третьим рейхом и его сателлитами с признанием преступного характера их идеологии поляки предлагают совсем иной нарратив. Согласно ему, два тоталитарных монстра — сталинский СССР и гитлеровская Германия — развязали мировую войну против демократических государств и заодно друг с другом. Уступка Москве, сделанная после 1945 года, считается вынужденной, и с ее наследием нужно бороться, как и со всеми последствиями «проклятой» Ялты.
Такую версию Второй мировой войны Варшава не без успеха продвигает на международном уровне. На кону — вся система современных международных отношений и место в ней России. И просто заявлениями российского МИД и Госдумы с выражением недоумения и сожаления по поводу сноса памятников благодарности солдатам нашей армии тут не отделаться. Идет «гибридная война», и по своим последствиям поражение в ней может стоить не меньше, чем в войнах старого типа.
Ответы и реакции
В польском обществе все эти события переживаются как очень живые и актуальные, так как в его представлениях Вторая мировая война, начавшаяся с Польши, так и не закончилась, а Варшава так и не вернула себе достойное положение в мире. Польской культуре уже несколько столетий свойственна традиция мессианизма в отношении того, что поляки называют «Востоком», то есть русских земель. Как польские рыцари считали своим священным долгом нести к нам «свет истинной веры» и разумный порядок, так и сейчас Польша видит своей священной миссией «привести русских к правде» — заставить признать свою равную с Германией вину и понести за нее международную ответственность.
В 2019 году Россия решила наконец сменить тактику и заняться вопросами истории на политическом уровне. Однако это случилось лишь после того, как поляки одержали решительную победу на европейском театре «военных действий»: 19 сентября с подачи польских депутатов была принята резолюция Европарламента «О важности европейской памяти для будущего Европы». Формально она была приурочена к 80-летию начала Второй мировой, но основное содержание касается не нацизма, а оценки действий Советского Союза и современной России. В ней полностью отождествляются нацистский и советский режимы как «тоталитарные», на них возлагается равная ответственность за совместное начало мировой войны в результате заключения пакта 23 августа 1939 года. Более того, говорится о преступности тоталитарных и заодно авторитарных режимов не только прошлого, но и настоящего, и из обвинительного в адрес современной России контекста понятно, кому дана такая характеристика.
Однако у этой резолюции оказался и полезный результат: наконец-то Россия дала ответ кампании по ее шельмованию. Декабрьская лекция президента Владимира Путина на встрече с лидерами стран СНГ об одном из аспектов идущих споров — причинах начала Второй мировой войны — стала большой неожиданностью для инициаторов резолюции, так как ничего подобного прежде не было ни по форме, ни по содержанию.
Задачу сформулировать ответ официальной Польши на выступление Путина взял на себя премьер-министр Матеуш Моравецкий. Он выдал два текста: заявление от 29 декабря и статью в известном западном журнале Politico, опубликованную 22 января. Кроме того, стоит упомянуть резолюцию сейма 9 января. Все три текста вызывают удивление своими формой и содержанием. В ответ на очень корректно выдержанную лекцию Путина об истории с приведением многочисленных источников Польша выдала череду бездоказательных обвинений, выдержанных в откровенно недипломатическом стиле. Очевидно, он призван выразить крайнее раздражение и возмущение, однако скорее вызывает ощущение потерянного лица.
Москва же очень грамотно дополнила тему причин мировой войны еще и ссылкой на еврейский вопрос. Как раз по нему у Польши сейчас огромные проблемы с Израилем и США, вызванные крайне неуклюжими действиями Варшавы. Двадцать шестого января 2018 года был принят закон об обновлении устава Института национальной памяти Польши, по которому вводились уголовные наказания за приписывание полякам ответственности за соучастие в холокосте. Под сильным давлением международной общественности и официальных властей Израиля и США Польша была вынуждена отменить соответствующие места в новом законе уже в июне 2018-го. Но они все же спровоцировали принятие 9 мая 2018 года в США закона № 447 (JUST) о реституции и передаче отнятой собственности жертв холокоста их потомкам и еврейским организациям. Он вводит понятие «безнаследственной собственности», благодаря чему ставит под вопрос огромную часть недвижимого имущества в современной Польше. В сухом остатке закон о новеллизации устава Института национальной памяти спровоцировал на международном уровне открытое обсуждение польского участия в холокосте, что сильно ударило по внешнему имиджу государства.
Россия тут оказывается в ситуативном союзе с государствами, мнение которых для Запада значит гораздо больше, чем польское. Вынужденный отказ польского президента Анджея Дуды ехать в Иерусалим на памятные мероприятия в связи с 75-летней годовщиной освобождения Освенцима — прямой результат активизации России. Возможность заявить там российскую интерпретацию истории имела огромное политическое и моральное значение. Вообще, Израиль в настоящее время — естественный союзник России в деле отстаивания традиционной версии истории Второй мировой войны, и контакты с ним по трактовкам истории нужно развивать дальше.
Наши старые ошибки
Несмотря на абсурдность и даже откровенную нелепость многих трактовок, формулируемых польской стороной, надо понимать, что они вовсе не безобидны — отмахнуться от них как от глупости может человек, но не государство. Они неплохо работают и выступают лишь как часть огромной машины по продвижению польской исторической политики на международном уровне. Машины эффективной, способствующей весьма успешной политике.
Между тем, если Россия все же решила начать отвечать, то есть сознательно проводить собственную историческую политику, необходимо провести серьезную ревизию старых подходов. А проблем, встающих перед Россией в связи с поднятой дискуссией, немало. В свое время, исходя из идеологии дружбы славянских народов и взаимопомощи социалистических наций, СССР допустил очень серьезные просчеты. Отчасти они были связаны с официальной идеологией и потому в каком-то смысле неизбежны, но отчасти имели место уступки политической конъюнктуре и недооценка стоящих перед страной угроз.
После войны Москва решила исходить из принципа, что ни один народ, воевавший во главе или в союзе с нацистами, не несет на себе вины за ошибки их «буржуазного руководства». Эта позиция гармонирует с глубокими основами русской культуры, с православными понятиями о неприятии западного учения о коллективной ответственности за грехи (что всего человечества за первородный грех, что церковной общины за грехи отдельных ее членов). Однако политически такой подход оказался очень спорным. Москва не стала навязывать побежденным народам чувство вины и предоставила им равный статус «освобожденных» и в ряде случаев даже «победителей», просто проигнорировав их вполне сознательную враждебность.
Польский народ, в отличие от большинства своих соседей, не воевал на стороне Гитлера и даже коллаборационизмом с нацистами во время войны почти не грешил. Однако начало военного конфликта во многом было обусловлено именно польской агрессивной политикой. Оккупация огромных восточнославянских территорий в 1920 году обусловила главный фактор польской межвоенной политики — задачу удержания этих земель от вполне законных претензий на них со стороны народов, имевших на них все этнографические и исторические права. В результате важнейшей чертой молодой польской государственности стала борьба с их национальными движениями и сопротивление внешним факторам, угрожавшим их потерей. В результате Польша обрушила планы довоенной антигитлеровской коалиции, предполагавшей допуск советских войск на ее территорию, и вынудила Москву на подписание пакта Молотова—Риббентропа. Германия, намереваясь атаковать Польшу, должна была согласовать с Советским Союзом восточную границу оккупации, чтобы не перейти на земли, которые СССР рассматривал как по праву свои — как временно отторгнутые части Украинской и Белорусской республик. Москва же была вынуждена пойти на такое согласование, чтобы избежать войны с Германией в одиночку, вне состава не состоявшейся по вине Варшавы союзной коалиции. То есть именно фактор польской агрессии в отношении восточнославянских земель здесь сыграл центральную роль.
Тем не менее говорить об этом в послевоенное время было не принято. Была другая задача — строительство новой братско-славянской социалистической «нации», то есть удержания поляков в советской зоне влияния. Обвинения в адрес их национальных героев — создателей и правителей межвоенной Польши могли этой цели только повредить.
И все же задача оценки Второй польской республики по-прежнему актуальна. В современной Польше, кстати, вообще убран из общественной памяти тот факт, что именно Варшава начала агрессивную войну на Востоке: польские школьники наших дней уверены, что она тогда отражала завоевательный поход большевиков на Запад, спасая тем самым Европу от коммунизма. То, что большевики признавали Польшу в границах польских губерний бывшей империи, — замолчанный факт. Вторая польская республика начала свою историю с агрессии и была основана на оккупации огромных этнически непольских территорий на востоке и на системе жесткого подавления прав непольских национальностей. Они подвергались правовой и экономической дискриминации, а их духовно-культурное наследие — систематическому уничтожению. Например, проводилась кампания по так называемой ревиндикации, то есть массовому уничтожению православных церквей.
Присвоение Польше после войны статуса одной из держав-победительниц было очень спорным и с фактологической, и с моральной точки зрения. Если теперь Польша активно поднимает вопрос об осуждении Советского Союза (созыв «второго Нюрнберга»), то и вопрос об осуждении Второй польской республики тоже должен стоять на повестке дня.
Большой ошибкой советской «исторической политики» можно признать и согласие на признание формальной датой начала войны 1 сентября 1939 года. Такая датировка основана более всего на политических соображениях, чем на исторической конкретике. На деле война Германии за подчинение этнически ненемецких территорий была начата раньше, а переросла в стадию мировой — позже.
Если выбирать отправную точку начала войны в Европе, то это, несомненно, 15 марта 1939 года, когда Германия оккупировала Чехию. Напомню, эта агрессия не была согласована на Мюнхенской конференции (там речь шла только о населенных преимущественно немцами Судетах, на присоединение которых Прага дала свое согласие). Чем Чехия хуже Польши? Почему агрессия против чешского государства — это не начало войны, а против польского — начало? Агрессия в отношении Польши напрямую связана с подчинением Чехии, ведь указ о подготовке вторжения в Польшу Гитлер издал 3 апреля — сразу после занятия чешских земель. Да, Чехия почти не сопротивлялась, но и соотношение сил было таким, что делало сопротивление бессмысленным — в отличие от теоретически вполне способной дать немцам достойный отпор Польши. Разница лишь в том, что у Чехии не было западных союзников, которые объявили бы Германии войну. Но начавшаяся в сентябре война потому и была названа «странной», что велась больше на бумаге. Кроме того, формальное вступление Великобритании и Франции в войну мировой ее еще не делало. Мировой она стала только 7 декабря 1941 года, когда в войну вступили США, — это объединило театры военных действий в разных частях мира в единый комплекс.
Отказ от признания покорения Чехии началом Второй мировой войны обусловлен только тем, что такая датировка политически неудобна Западу — она неизбежно связывает начало войны с Мюнхенской конференцией, которая, хотя и не предоставила Берлину права присоединить чешские земли, но дала согласие на нарушение им границ Чехословакии. А вот дата 1 сентября 1939-го Западу как раз очень удобна — она отводит начало войны от «Мюнхена», зато привязывает ее к пакту Молотова—Риббентропа. Именно благодаря такой датировке можно обвинить в начале войны СССР из-за его решения не пустить Гитлера на древние западнорусские земли, бывшие под польской оккупацией. Благодаря ей военное участие Польши вместе с Германией и Венгрией в разделе Чехословакии, взятие немцами Праги и молчаливое согласие с этим основных стран Запада оказывается почти невинным предприятием, якобы никакого отношения к началу мировой войны не имевшему. Сейчас в России официально перенесли дату окончания Второй мировой со 2 сентября на 3 сентября. Было бы целесообразно уточнить и дату ее начала, более того — провести крупную международную кампанию по историческому и юридическому обоснованию этого факта.
Россия долго просто игнорировала эти вопросы и вообще «польский вызов». Так, решение об участии России в мемориальных мероприятиях 1 сентября 2009 года было принято без учета их идеологии: Польша пригласила «двух виновников войны» — Германию и Россию — принести на Вестерплатте совместное покаяние. Отказ представителя России выполнить свою роль в этом сценарии не мог не привести к новой волне возмущений и обвинений в ее адрес. Хорошо, что десять лет спустя, в 2019-м, Россию просто не пригласили, так что даже не пришлось отказываться. Однако не может не вызывать большого удивления, что в связи с этим в российских же СМИ прозвучало немало обиженных комментариев. Следует четко дать понять: ни о каком участии представителей России в польских мероприятиях 1 сентября больше не может быть и речи.
Стоит скорректировать и столь привычный нам тезис об «освобождении Польши». То, что понятно для людей русской культуры, иначе предстает в ином языковом контексте. Для нас освободительный характер похода имеет священный и глубоко обоснованный смысл, который вряд ли стоит подвергать изменениям. Но для задач внешней исторической политики разумнее было бы использовать иные понятия. «Освобождение» в русском языке несет в себе в первую очередь негативный смысл: оно предполагает вопрос «от кого?». В западных языках это же слово (чаще всего — «либерализация») более указывает на новое состояние предмета. Это «принесение/обретение свободы», и за его употреблением неизбежно следует вопрос, насколько новое качество можно считать подлинной свободой. Каждый раз, когда российская сторона говорит об «освобождении Польши», поляки начинают подробно анализировать, была ли Польская Народная Республика поистине свободным государством, и довольно легко доказывает: нет, не была. Существовала определенная степень зависимости от Москвы, и с этим вряд ли можно спорить. Однако сам этот спор — о критериях истинной государственной свободы — не имеет никакого отношения к тому, о чем говорят россияне.
По своему опыту скажу, на что сами поляки нередко указывали в ходе таких дискуссий: «То, о чем вы нам толкуете, вообще не является освобождением. Это спасение от худшей участи. Но с этим мы и не спорим. Да, вы нас спасли. Но мы не можем согласиться с тем, что вы нам принесли свободу!» Думаю, что к этому стоило бы прислушаться. Хватит спорить о различных трактовках понятия «свободы» в наших культурах, это не приносит никаких позитивных результатов. России давно пора переключиться в этих дискуссиях с «освобождения» на «спасение», и говорить о спасении Советским Союзом поляков (да и ряда других народов) от крайне печальной участи под нацистской властью. Возможно, и от полного истребления. Употребление понятия «спасение» ничем не уменьшает подвига наших солдат. Напротив, спасение еще важнее, чем освобождение, как сам факт жизни важнее ее условий.
То, что Россия вообще не поднимает темы спасения польского народа, упершись в доказательство освобождения, приводит к тому, что эта тема просто изъята из информационного пространства. О спасительном смысле похода Красной армии просто никто не говорит — в Польше это никому не надо, а Россия и не напоминает. Если бы она регулярно напоминала полякам о том, что те же монументы советским солдатам являются памятники благодарности за спасение, а не за официально отрицаемое освобождение, то, возможно, и такого их массового сноса удалось бы избежать. У его противников была бы более сильная аргументация. А пока на стороне тех, кто их сносит, и чувство обиды за то, что не поляки определяли свою судьбу в той войне, и чувство правоты в споре с «русскими» о характере подлинной свободы.
Еще одна ошибка, допущенная политиками Советского Союза, — согласие на официальное признание земель, переданных Польше после войны из состава Германии, «возвращенными землями» (по-польски Ziemie odzyskane). Это понятие полностью нивелирует факт, что эти территории были взяты Красной армией в боях и потом фактически подарены Польше, а не отбиты у немцев самими поляками. Логически термин «возвращенные» связан с тем, что они входили в состав раннесредневекового польского государства при династии Пястов. Однако этот исторический факт никак не должен заслонять военных заслуг советской армии. Сейчас же в Польше уже никто не вспоминает, как они были «возвращены», и с усердием сносят памятники советским воинам даже на этих землях. Тот факт, что они тогда брали не польские, а немецкие города, а потом передали их Польше, убран из национальной памяти. Полагаю, что стоит все же активно напоминать польской стороне, каким образом земли, составляющие около трети современной территории государства, оказались в его составе. Помимо спасения польского народа это еще одна «замолчанная» причина для благодарности советским войскам.
О различии идеологий
Необходимо поставить под сомнение и модную теорию о тоталитаризме. Она носит сомнительный с научной точки зрения характер, так как основана на конкретной задаче, имеющей идеологический и на самом деле политический характер: полностью отождествить и уравнять в статусе радикально осуждаемых политические системы нацистской Германии и сталинского СССР. Основным способом, с помощью которого достигаются выводы в этой теории, является актуализация только схожих аспектов двух систем при полном игнорировании очень больших различий как между ними, так и между самими идеологиями нацизма и коммунизма.
Отправной точкой теории была, помимо работ Ханны Арендт, книга «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956) польского эмигранта в США Збигнева Бжезинского, написанная совместно с его учителем Карлом Фридрихом. Сам Бжезинский никогда не скрывал следующих из этой теории политических выводов в отношении Советского Союза. Однако если прежде она была просто одним из научных течений, то теперь эта концепция оказалась введена в язык национальных законов и даже международного права, становясь тем самым обязательной.
Стоит обратить внимание на очень серьезные последствия законодательно закрепляемого уравнивания коммунизма и нацизма, помимо логически следующей из этого подготовки к «новому Нюрнбергу» над «государством — продолжателем Советского Союза», то есть Россией. Для Европы разница между Третьим рейхом и СССР, то есть между Германией и Россией, состоит в том, что Германия осознается как цивилизационно своя, а Россия — как принципиально «иное», как внешняя по отношению к Европе сила. «Коммунизм» в общественном восприятии современного Запада превратился из политического учения, имеющего вполне определенные корни в немецкой философии, в «русскую идеологию порабощения мира» — именно по аналогии с нацизмом у немцев. Но нацизм для Запада ‒ «свой» грех (так же как колониализм и рабство), а вот «русский коммунизм» получает трактовку чего-то абсолютно чуждого и враждебного ‒ как азиатство, наследие Орды и т. п. Поэтому уравнивание нацизма и коммунизма на деле оборачивается осуждением именно коммунизма и при этом довольно радикальным обелением нацизма, который при таком подходе оказывается плох, по большому счету, только холокостом. Например, сопротивление Красной армии теперь повсеместно стало предъявляться как историческое оправдание за союзные отношения с Берлином.
Можно по-разному относиться к коммунизму, Сталину и советской государственности, но уравнивание их с нацизмом и Третьим рейхом не только исторически некорректно, но и сильнейшим образом ударяет по современной России. Перед российской исторической политикой стоит задача утверждать и демонстрировать наличие огромных отличий и идеологий, и политики двух этих государств в самых разных аспектах. При этом речь идет не об обратной предвзятости и идеологически мотивированных исследованиях, а о выявлении той исторической правды, которая просто игнорируется теорией тоталитаризма из-за специфики ее подхода.
Нельзя останавливаться
Польская историческая политика уже смогла сильно навредить стране в 2018 году, став причиной крупной международной кампании по обсуждению вопроса о польском участии в холокосте, о чем прежде почти никто и не вспоминал. Полякам тогда пришлось пойти на попятную и признать свою неправоту. Если Россия начнет проводить активную и эффективную международную историческую политику, она имеет все шансы добиться сходной ситуации и по вопросу о трактовке событий Второй мировой войны. Российская трактовка истории, которую Моравецкий называет сталинской, на самом деле общая — она была де-юре закреплена на Нюрнбергском процессе, решений которого никто не отменял. Хотя ожидать поддержки (или, как у нас нередко говорят, разумного подхода) от «бывших союзников» России не стоит.
Однако, решив начать сопротивляться проводимой против России кампании по дискредитации, уже нельзя останавливаться. Это большая проблема, и она требует долговременного, продуманного системного подхода с привлечением больших интеллектуальных, организационных и информационных ресурсов. В сферу исторической политики должны быть привлечены многочисленные неправительственные организации, которые именно в этой сфере имеют нередко больше возможностей, чем официальные органы власти. Речь идет не просто о трактовках событий далекого прошлого, а о будущем международном порядке и месте в нем России. Ведущаяся против нее «историческая война» касается не только событий Второй мировой, даже более того — далеко не только ХХ века. И политическое значение трактовок событий даже далекого Средневековья ничуть не меньшее.
Если декабрьская лекция президента России окажется лишь частью подготовки к празднованию 75-летия Победы, а потом никаких системных изменений не произойдет и вопросы истории снова решат оставить историкам, нашу страну ждут очень печальные последствия. Не всегда не являться на войну — хорошая тактика.
