В России любить умеют только мертвых, но нас, местных жителей, в этом смысле можно понять: смерть придает завершенность жизненному и творческому пути человека. Все, что ему не удавалось сказать о самом себе собственной жизнью, он выговаривает своей смертью. В этот момент отсекаются все сюжетные линии его биографии, которые тянулись куда-то в будущее и придавали его жизни неопределенность, заставляя нас сомневаться в том, с кем мы имеем дело. Если не успеваешь стать самим собой при жизни, ты неизбежно станешь таковым после смерти. Прижизненная слава — яд, самостоятельно пересилить который организму редко когда хватает собственных сил. Россия в этом смысле всегда берегла тех своих детей, кто был ей особенно дорог, лишением славы и денег, позволяя им сохранить чистоту творческих мотивов. Главной заповедью русской литературы, пока Россия не стала неотделимой частью глобального информационного пространства, было сакраментальное «Если можешь не писать, не пиши».
Теперь все изменилось, и, если умер, ты проиграл: больше не сможешь напоминать о себе миру постами в социальных сетях и роликами на YouTube. Ты больше не сможешь станцевать в Tik-Tok, запостить сторис и выложить селфи в Instagram. Все файлы, напоминающие о тебе, в уме каждого, кто тебя знал, помещаются в символическую корзину и через некоторое время удаляются окончательно, потому память на любых дисках всегда ограничена. И если никто при жизни не читал твоих стихов, то после смерти их не будут читать тем более. Ценность прижизненной публикации возросла неимоверно. Поэтому так важен Андрей Орловский — и его «субмарина», бороздящая глубины поэтического океана и сканирующая окружающее пространство в надежде услышать голос поэта, затерянного в подводных пещерах. При всех возможностях, которыми мы обладаем, чтобы заявить о себе, процесс «всплытия со дна» не упростился. Творчество и маркетинг слились в неделимое целое. Умение писать ничего не значит без умения продавать.
«Живые поэты» — это литературный коммунизм, в котором все получают шанс на известность на равных условиях. У каждого: и у поэта с именем, и у поэта без имени — есть разворот, а на нем текст, фотография и упоминание имен предшественников, на чьих плечах он стоит, и просто любимых поэтов. Здесь нет стандартной верстки, одной на всех, — проклятия большинства поэтических сборников, стремящихся не столько воззвать к сердцу читателя, сколько стать братской могилой для стихов. Тексты появляются на свет в муках, в радости, как предсмертный вопль и как крик счастья, в них — неба содроганье, в них — горних ангелов полет, но самое большее, на что они до сих пор могли рассчитывать, — быть погребенными под невзрачными обложками, на дизайне которых пришлось сэкономить, в сборниках, изданных за собственный счет. «Живые поэты» сверстаны с полной самоотдачей: каждому развороту — индивидуальный дизайн, каждому поэту — отдельное, спроектированное исключительно под него пространство: «Пожалуйста! Только живи!»
