Побеги заключенных из колоний, захваты заложников в пенитенциарных учреждениях, убийства надзирателей и предотвращенные покушения, инциденты в так называемых зеленых зонах, местах концентрации религиозных околоисламских экстремистов, — все эти проблемы как-то одновременно проявились в этом году и заставили вспомнить о том, что уже много десятилетий российская система исполнения наказаний нуждается в модернизации. При этом трудно вспомнить период современной политической истории страны, когда начальники принципиально не обещали бы навести порядок в российских тюрьмах. Но, пожалуй, из всех силовых структур ФСИН хуже остальных поддается переменам.

И все же изменения есть, если брать за точку отсчета старт заявленной масштабной реформы в 2009 году. Тюрьма пятнадцатилетней давности мало похожа на нынешнюю. Ощутимо снизилось число заключенных: если в 1995 году в местах лишения свободы содержалось более 1 млн человек, то в 2010-м — 819 тыс., а по данным на январь 2023 года, немногим более 430 тыс. человек. Число заключенных планомерно уменьшалось в связи с гуманизацией правосудия. Свою лепту вносили и общее снижение уровня преступности в России, борьба с бедностью и бандитизмом.

Меньше заключенных — меньше и мест лишения свободы. В прошлом году было ликвидировано 24 исправительных учреждения, а всего с 2010 по 2020 год прекратили работу более 150 центров уголовно-исправительной системы.

По данным на январь 2023 года, в России действует 557 учреждений ФСИН, к ним относятся колонии, колонии-поселения и тюрьмы, не считая воспитательных колоний, лечебных учреждений, транзитных пунктов и так далее, а также 210 следственных изоляторов. Добровольная мобилизация заключенных на СВО тоже привела к реорганизации и сокращению числа исправительных заведений.

Перемены внутри российской пенитенциарной системы долгое время не замечали со стороны, но это и не удивительно в отношении такой закрытой сферы. Например, с 2022 года и до нынешнего лета из российских колоний вообще не совершалось побегов. Идут тщательные разбирательства, доступные широкой публике, после громкого скандала, связанного с пытками заключенных. Постепенно, хоть и с большим трудом, решается проблема скученности подследственных в СИЗО, в результате строительства новых современных зданий, а также изменения Уголовного кодекса. Невообразимо, но, кажется, готова окончательно уйти в прошлое и тюремная культура — отчасти из-за смены поколений в тюрьмах, где с каждым годом становится все меньше классических зэков, отчасти благодаря запрету арестантской субкультуры АУЕ* и работы с ворами в законе.

Реформы ФСИН буксовали в том числе потому, что систему возглавляли люди из МВД и других структур. Там другой опыт, другие методы — оперативная работа в местах принудительного содержания, сам подход к получению и реализации оперативной информации разный

Но пришла другая беда. На смену «черным» колониям, где всем заправляли «блатные», приходят «зеленые» зоны с эмиром во главе: из-за нарушенного этноконфессионального состава в результате бесконтрольной миграции из среднеазиатских стран в колониях оказывается все больше иностранцев и новоиспеченных граждан России, живущих «своим» укладом. Уголовная среда, и так не слишком приятная сама по себе, стремительно начала радикализироваться. Наша система исполнения наказаний оказалась к такому явлению не готова.

В других странах наблюдаются те же процессы. И оптимального решения этой проблемы пока не найдено. Дело в том, что террористов, действующих под знаменами радикального исламизма, нельзя ни сажать всех вместе в одну тюрьму, ни рассредоточивать по разным: мы получим либо кузницу кадров джихада, либо вербовку на путь террора других заключенных. Причем не важно, какого вероисповедания они придерживались изначально: агрессивная агитация способна сломать любого.

На руку радикализации российских тюрем начали играть и застарелые проблемы наших исправительных учреждений: нехватка профессионального и опытного персонала, низкие зарплаты, коррупция и прочие проблемы, которые из всего этого следуют. Именно поэтому позитивные перемены в системе ФСИН следует признать недостаточными и продолжать реформы. Хотя понятно, что и торопиться в этом вопросе власти не будут: велик риск расстроить более или менее налаженную в целом работу крайне непростой сферы.

Тюрьмы бывают разные — зеленые, черные, красные

Минувшим летом произошли два инцидента с захватом заложников, совершенных радикальными исламистами: 16 июня 2024 года в СИЗО в Ростове-на-Дону и 23 августа в колонии Суровикино в Волгоградской области. К этим случаям чуть было не добавился еще один: 24 сентября в Нижегородской области ФСБ и ФСИН удалось пресечь захват колонии и дальнейший побег из нее заключенных.

Как сообщили в СК РФ по Нижегородской области, планировавшие нападение осужденные принадлежали к одному из запрещенных религиозных экстремистских течений и активно пропагандировали свои взгляды среди других заключенных.

А 26 октября в Липецкой области из колонии № 2 сбежали сразу шесть заключенных, все — уроженцы Средней Азии, осуждены за разбой, наркоторговлю, педофилию и групповое изнасилование.

С экспоненциальным ростом числа мигрантов из стран Средней Азии растет и количество совершенных ими преступлений. Так, уже в 2019 году 99% иностранцев, оказавшихся в российских тюрьмах, были выходцами из среднеазиатских государств, а всего по уголовным статьям в 2023 году были осуждены 22,5 тыс. граждан других стран. «У нас под 17 тысяч иностранных граждан содержатся в наших МЛС, — отмечал в конце 2023 года министр юстиции России Константин Чуйченко. — Это очень большая проблема, потому что этих людей надо содержать, кормить, смотреть за ними. Они не очень охотно работают. А наши иностранные коллеги не всегда идут на сотрудничество в плане приема этих людей для отбытия наказания у себя на родине».

Как следствие, в местах лишения свободы начали формироваться так называемые тюремные джамааты.

При этом история с «зелеными» зонами не новая для нашей страны. Тюремные сообщества, в которых «масть» пытались захватить радикальные исламисты, начали появляться в России еще с конца 1990-х годов, в результате активной борьбы с чеченским бандподпольем. Кроме них существовали так называемые красные зоны, где администрация исправительного учреждения поддерживает порядок сама и через лояльных осужденных, и черные, где всем «по понятиям» заправляют сидельцы, а тюремное начальство во внутренние дела почти не вмешивается.

Политика ФСИН все последние годы была направлена на постепенную ликвидацию «черных» зон: в целом ведомству это удалось, так как из тюремной среды со сменой поколений постепенно уходили и воровские «понятия». Правда, «зеленую» зону можно рассматривать и как разновидность «черной».

Далеко не все иностранные граждане из бывших союзных республик осуждены именно за терроризм или распространение радикальных религиозных идей. Но это уже не так важно: для террористов или тех, кто изначально заезжает в нашу страну с целью вести подрывную работу, в том числе в тюрьмах, именно этот контингент представляет наибольший интерес с точки зрения вербовки.

Проблема с бородой

«Огромное количество воров в законе являются выходцами из мусульманских регионов и живут в Турции или ОАЭ, но это только половина беды. Осужденные за терроризм и участие в незаконных вооруженных формированиях заключенные ведут активную пропагандистскую деятельность, вербуя новых сторонников, в том числе среди сотрудников колонии. В условия заключения все эти люди еще больше сплачиваются, получают нужные социальные связи, делятся реальным боевым опытом. Многие в ходе заключения женятся на русских девушках, получая гражданство РФ. Вскоре мы получим в тылу реальную армию тех, против кого воевали на Ближнем Востоке. Я вам напомню, что ИГИЛ* как организация и идеология сложился именно в лагерях и тюрьмах Ирака, где пленных офицеров и солдат Саддама распропагандировали радикальные шейхи и имамы, сидевшие вместе с ними. Боевой опыт кадровых офицеров и радикальная идеология Всемирного джихада дали гремучую смесь, взорвавшую весь Ближний Восток и побежденную лишь военным вмешательством сверхдержав, включая Россию» — так бил в колокола еще в 2021 году погибший в результате теракта военкор, ополченец первой волны Владлен Татарский, предупреждая, что радикальный исламизм проник в самую опасную часть общества — в уголовную среду.

После начала СВО часть заключенных, как правило представители коренных народов России, получили возможность покинуть стены тюрем и отправились воевать. В итоге национально-религиозный баланс в местах заключения оказался нарушен. Только в составе группы «Вагнер», по разным оценкам, воевали около 50 тыс. заключенных, примерно восьмая часть от всех содержащихся в уголовно-исполнительной системе на 1 января 2023 года. А ведь очень серьезный добор осужденных был и в другие штрафные подразделения ВС РФ.

За эти же последние три года явно не сами собой начали обостряться проблемы, связанные с присутствием на территории России радикальных исламистов и террористов, растворенных в полноводных потоках людских рек из Средней Азии. «Зеленые» зоны в российских тюрьмах стремительно расширяются.

Десятого октября 2024 года совещание президента с членами Совета безопасности началось именно с обсуждения вопросов развития уголовно-исправительной системы: очевидно, власти озаботились проблемой всерьез и взяли ситуацию с ФСИН на особый контроль. Предположим, что самые важные изменения в деталях будут предъявлены чуть позже, а пока будут форсированы те, что накопились за последние годы.

В частности, к марту должна быть представлена информационная система «Паноптикум», в которой хранятся данные об осужденных и обвиняемых, как элемент более масштабного проекта цифровизации российских тюрем. Много говорится о принятии нового законопроекта о пробации — это должно улучшить условия содержания заключенных, а также еще больше снизит число людей в колониях, заменив наказание заключением на более мягкое, не связанное с лишением свободы. Еще в мае был также подписан указ, согласно которому в структуре ФСИН появится пять новых главных управлений, включая управление собственной безопасности.

Главные реформы, касающиеся ФСИН, как ожидается, должны будут касаться смены подхода в целом к распределению заключенных в учреждениях, чтобы не допускать концентрации экстремистов. В качестве одного из вариантов решения проблемы предлагалось создать в России особую тюрьму. С предложением выступил депутат от ЛДПР Иван Сухарев: по его мнению, жестокость террористов доказывает необходимость их изоляции на одном из полярных архипелагов.

Невообразимо, но, кажется, готова окончательно уйти в прошлое и тюремная культура — отчасти из-за смены поколений в тюрьмах, где с каждым годом становится все меньше классических зэков, отчасти благодаря запрету субкультуры АУЕ и работы с ворами в законе

Тюрьма как тренировочный лагерь террористов — проблема во всех смыслах «с бородой», рассказал «Моноклю» директор аналитического центра Российского общества политологов Андрей Серенко. Эта тенденция возникла вместе с появлением ИГИЛ* в ряде стран, от Ближнего Востока вплоть до Южной Азии, а до России дошла с временной задержкой лет в десять.

Чаще всего, поясняет Серенко, у властей есть лишь два варианта. Первый — собрать таких заключенных в одном месте, чтобы они не «опыляли» других заключенных, содержать их изолированно. Второй способ — растворить их в общей массе обычных «зэков», сделать так, чтобы в данном тюремном учреждении доминировали люди, не связанные с религией в ее радикальных вариантах. Но эти подходы не дают нужного результата.

«В первом случае мы просто получаем “академию джихада”. Люди там времени зря не теряют — они тренируются, обучаются, держат себя в хорошей физической форме, их еще и кормят за казенный счет. Срок заключения для них не важен, они мотивированы и готовятся к тому моменту, когда выйдут из тюрьмы. Фактически при таком варианте тюрьма превращается в кузницу кадров, место для обмена опытом и подготовки будущих бойцов».

Второй вариант не работает по идеологическим причинам, продолжает Андрей Серенко. Как правило, радикальные исламисты довольно стойкие, держатся сплоченно и за счет идеологической составляющей выглядят привлекательно для других узников, которых, например, прессуют или которые ощущают себя изгоями. На выходе получаем радикализацию части заключенных и увеличение потенциально опасного контингента. Во многом по этой же причине с такой аудиторией очень тяжело работать через агентуру или подсадных лиц, которые традиционно используются в местах лишения свободы тюремными администрациями.

Создание какой-то новой, особой тюрьмы с особыми условиями, наподобие печально известных американских Абу-Грейб и Гуантанамо, могло бы помочь, но вопрос в том, что реализовывать это придется как-то иначе, а американский опыт релевантным не считается. Во-первых, и из стен кубинского концлагеря на свободу выходили террористы, которые затем продолжали творить свои черные дела по всему миру, от Ближнего Востока до Средней Азии и Китая.

А во-вторых, такие тюрьмы существуют во всех странах, раньше нашей столкнувшихся с угрозой терроризма на религиозной почве, — но процесс радикализации тюремного контингента в них остановить не удается. В том же Таджикистане несколько лет назад джихадисты захватывали колонии и убивали, причем в первую очередь не силовиков, а других заключенных-мусульман — умеренных, конструктивных взглядов. Видимо, придется искать какой-то новый рецепт.

Кадры решили бы

Образование тюремных джамаатов произошло по тем же причинам, по которым ранее возникали «черные» зоны: в условиях тотального дефицита кадров администрации тюрем и колоний вынуждены как-то договариваться с заключенными, рассказал «Моноклю» юрист Матвей Цзен. По разным оценкам, в некоторых регионах сотрудников не хватает примерно на треть штата.

«У вас есть, допустим, тысяча здоровых мужчин, которых нужно контролировать, и для этого нужна, условно, еще тысяча здоровых мужчин. Но нигде в мире такого количества тюремных охранников нет. Поэтому везде используют те или иные элементы взаимодействия администрации и массы заключенных. Если заключенных много, а охраны мало, баланс начинает сдвигаться в пользу самоуправления. Администрации в данном случае важно не то, чтобы не было джамаата, а чтобы не было бунтов, побегов и нападений на персонал. Задача экспедировать тюремные джамааты нереалистична при нынешнем дефиците сотрудников».

Одна из причин некомплекта персонала в системе — низкие зарплаты. В центральном аппарате ФСИН рядовой инспектор, согласно утвержденным правительством документам, получает от 24 тыс. рублей, начальники — от 28 до 42. Зарплаты в территориальных органах и того меньше. Понятное дело, что, как и на любой госслужбе, в структурах системы исполнения наказаний существуют различные надбавки, премии, коэффициенты (в зависимости от типа учреждения и числа арестантов в нем), но размер оплаты труда явно не соответствует тяжести работы, еще и с риском для жизни. К тому же с началом СВО в окопы отправились не только заключенные, но и сотрудники ФСИН, увидевшие для себя перспективные возможности и заработки.

Чтобы удерживать сотрудников в условиях не слишком высоких зарплат, обычно в ход идут другие методы стимулирования — щедрый соцпакет, обеспечение жильем, досрочный выход на пенсию, возможность вахтовой работы, поясняет «Моноклю» полковник внутренней службы в отставке Василий Макиенко. Но проблема лежит чуть глубже: с тех пор как условия прохождения службы в структурах ФСИН сбалансировали с Трудовым кодексом, что-то пошло не так.

«Формально все правильно, но речь идет не о работе по найму, а о госслужбе все-таки. Система прохождения службы должна способствовать закреплению опытных кадров на службе, чтобы была передача опыта, накопление этого опыта. Сейчас, к сожалению, этого нет. Представьте себе рядового сотрудника: он отслужил 13 лет, у него уже есть право на пенсию. Учитывая большие нагрузки, он делает выбор: продолжать работать или отдохнуть на гражданке. Он не заинтересован служить — а ведь только к этому моменту он набирается опыта, становится профессионалом и начинает чувствовать ответственность за свою службу. А с ним ведь еще могут и контракт просто взять и не продлить — не объясняя почему, как метод расправы с неугодными. Это тонкие, нематериальные вещи».

Исправить ситуацию с дефицитом сотрудников можно двумя путями, добавляет Матвей Цзен. «Очевидный вариант — набрать больше сотрудников. Либо пойти другим путем — уменьшить число заключенных. Причем это можно делать параллельно». Речь не идет о том, чтобы отпускать преступников, в том числе террористов, на волю: как пояснил Цзен, в России, по сути, есть только один режим содержания под стражей — для всех людей, начиная с условного блогера, который отправился в тюрьму за фейк об армии, и заканчивая потенциальным кандидатом на высшую меру за седьмое по счету убийство. «С точки зрения системы все эти люди содержатся в одних условиях, прежде всего в рамках тех же СИЗО, — говорит Цзен. — Особые условия предусмотрены только для осужденных на пожизненное и каких-то совсем отдельных людей. По идее, у нас есть колонии-поселения, общий режим, строгий режим и особый. Но подозреваю, что большую часть тех, кто сидит на общем режиме, можно было бы отправить в колонию-поселение либо назначить другой вид наказания, не связанный с лишением свободы, а меньшую перевести в строгий. Тогда высвободятся ресурсы, чтобы обеспечить более качественный надзор за такими заключенными».

Коррупция и перенаселенность

Общественное удивление вызвал и тот факт, что у бунтовщиков из того же ростовского СИЗО были не только характерные ваххабитские бороды, но также экстремистские религиозные книги, смартфоны и ножи. Одно дело, когда коррупционные язвы приводят к появлению VIP-камер с телевизором, другое — когда всем необходимым обеспечиваются террористы.

«Радикалы, которые совершили атаки в Ростове-на-Дону и Волгограде, цитировали последние нарративы, самые последние тезисы, которые пресс-центр ИГИЛ* озвучивает через специальные соцсети. То есть люди, сидя в тюрьме, имеют возможность ознакомиться с новинками “передовой” джихадистской печати. О каком уровне изоляции это свидетельствует?» — продолжает Андрей Серенко.

Вопрос коррупции в структурах ФСИН существует ровно столько, сколько существуют сами тюрьмы. Можно было бы списать проблему на низкие зарплаты, но это все же не первопричина: главным условием возникновения коррупции, часто вынужденной, стоит считать некомплект штата. Даже в условиях, когда руководство честно борется с передачей запрещенных предметов, уследить абсолютно за всеми бывает невозможно, а какие-то вещи заключенные делают сами, прямо в тюрьме, и там же и продают.

Особенно актуальна эта проблема для перенаселенных тюрем. Скученность зеков часто называют одной из хронических проблем системы исполнения наказаний. В колонии в Суровикино в Волгоградской области содержалось свыше 1200 человек. «Странно то, что она такая большая, потому что во всех колониях у нас уже сократилось число осужденных. Это означает, что там, видимо, было очень много радикальных осужденных за терроризм, экстремизм, которых не берут на СВО», — отмечала член СПЧ Ева Меркачева.

Тем не менее на фоне нехватки персонала проблема перенаселенности уходит на второй план, да и сейчас этот вопрос не стоит крайне остро, поясняет Цзен: «Общее число заключенных уменьшается, тюрьмы и колонии закрываются — и где-то есть даже незаполненность, вспомните известную колонию “Полярный волк”, там два барака были закрыты, потому что просто не было заключенных».

Где до сих пор сохраняется скученность, так это СИЗО. По мнению Матвея Цзена, в первую очередь это связано с тем, что изоляторов просто недостаточно для того количества людей, которые находятся под стражей, на этапе следствия и суда, и решить ее в целом не так сложно: можно построить больше СИЗО, реже брать под стражу и реформировать уголовный процесс таким образом, чтобы люди меньше проводили времени на этапе СИЗО.

Реформы раз в поколение

По мнению опрошенных «Моноклем» экспертов, то, как должны меняться тюрьмы, по сути, режимная тема, требующая определенного грифа секретности. А вопрос тех же тюремных джамаатов и, шире, борьбы с терроризмом приводит к пониманию простого факта, что эти проблемы невозможно решить, реформируя одну только ФСИН.

Систему крайне тяжело реформировать изнутри, добавляет Цзен, поскольку сотрудники ФСИН несут ответственность за то, чтобы не произошло чего-то катастрофического, не случились массовые побеги и не развалилась, не дай бог, сама система исполнения наказаний. Если говорить о реформе ФСИН, то за этим тянется реформа самих наказаний, а это означает реформу Уголовного кодекса и, как следствие, затрагивает интересы всех правоохранительных структур и судебной системы. «Предприятие такого гигантского масштаба можно осуществить, на мой взгляд, лишь раз в поколение. Быть может, время для таких изменений подходит: действующий кодекс был принят в 1996 году и за почти тридцать лет себя исчерпал. Под невероятной кипой изменений, которые в него вносились, он потерял логичность, структурность», — считает Матвей Цзен.

Реорганизация тюрем, о которой часто говорят применительно к реформам ФСИН, также невозможна без большого финансирования. Например, для гипотетического отказа от колоний в нынешнем их виде и переводе части заключенных на тюремное содержание требуются колоссальные затраты, хотя бы для переобучения личного состава.

Но главное — понадобится переходный правовой период. «Допустим, человека приговорили к 15 годам колонии строгого режима. Если менять порядок исполнения наказания — значит, ему нужно пересматривать приговор, — поясняет Василий Макиенко. — У вас, к примеру, сидит в колониях 200 тысяч человек — это значит, что все эти 200 тысяч приговоров нужно пересматривать, по всей стране. Нужно менять сразу два кодекса — не только уголовно-процессуальное законодательство, но и уголовно-исполнительное, а что-то переводить в КоАП. Это колоссальная работа, которая потребует включения всех высших законодательных органов».

За реформой системы исполнения наказаний тянется реформа самих наказаний, а это означает реформу Уголовного кодекса и, как следствие, затрагивает интересы всех правоохранительных структур и судебной системы

Часто реформы ФСИН, заявленные в 2009 году, буксовали и по той простой причине, что систему возглавляли люди, прежде не работавшие в ней на более низких должностях, продолжает Макиенко. «Они приходили из МВД, из других структур, там другой опыт, другие формы и методы — оперативная работа в местах принудительного содержания и в полиции, сам подход к получению и реализации оперативной информации разный. Поэтому пошли перекосы».

Например, в 2009 году планировали реформирование всей уголовно-исправительной системы и отказ от колоний. Под эту задачу директором ФСИН назначили Александра Реймера, выходца из структур МВД. Но ничего не получилось, а еще одновременно нужно было менять Уголовный кодекс и УИК, на что государство не решилось. В 2017 году Реймера лишили звания и вместе с бывшим замом осудили за хищение 2,2 млрд рублей.

Тюремная система в нынешнем виде давно достигла потолка своей эффективности: выше головы ей, увы, не прыгнуть, считают опрошенные нами эксперты. «Аркадию Гостеву, нынешнему директору ФСИН, в целом удалось стабилизировать ситуацию, а громкие ЧП — наследие предшественников и результат дополнительных функций, связанных с СВО», — добавляет Василий Макиенко. Но и консервировать проблемы нельзя.

Особо опасный контингент

Вопрос перевоспитания террористов, по-хорошему, вообще не должен быть в арсенале задач ФСИН: система исполнения наказаний ориентирована все же на другие задачи. Возвращаясь к тюремным джамаатам, можно вспомнить, что в тюрьмах не хватает не только охранников, но и психологов, например, или священнослужителей.

Причем к имамам будут повышенные требования в плане подготовки — потому что так уж сложилось, что терроризм сегодня действует, прикрываясь идеологией ислама, и нужно уметь отличить радикала от обычного верующего, который не собирается становиться террористом. Нужно знать, какого муллу в колонию отправить и что он будет проповедовать.

Многие священнослужители часто и вовсе боятся заходить в тюрьмы, поскольку игиловские пропагандисты в догматическом плане очень хорошо подготовлены. К сожалению, констатирует Серенко, случаи, когда радикалов удавалось убедить отказаться от своих убеждений, крайне редки. Нужно понимать, как работать с такой категорией заключенных, поскольку далеко не все мусульмане, сидящие в российских тюрьмах, — террористы, равно как и не все террористы обязательно ваххабиты, поскольку в последнее время в ряды террористов вливаются и представители традиционных течений, формально не переходя при этом к радикалам.

Представим ситуацию, что в какой-то тюрьме руководству удалось наладить образцово-показательный порядок: там нет бунтов и пыток, комфортные камеры, заключенные не жалуются и в целом все хорошо, но сидели в этой тюрьме радикальные исламисты, готовящиеся к террору. Сидели послушно, тренировались — и в положенный срок вышли на свободу. К системе ФСИН формально вопросов нет, но мы получаем в обществе группу мобилизованных, обученных людей, которые будут совершать теракты. «Рядовые сотрудники ФСИН с такой проблемой справиться не могут — их просто не готовили к такому», — поясняет Андрей Серенко.

Муфтий Центрального духовного управления мусульман Волгоградской области Бата Кифах Мохамад, комментируя летние инциденты, прямо заявил, что ему непонятно, зачем эти переговоры с преступниками нужны вообще. «Добрым словом уговаривать их? Увещевать? После того, как эти бандиты убили и что натворили сегодня? Подчеркну: с преступниками нужно говорить с позиции силы». В конце концов так и получилось: «решить вопрос» смогли лишь точные выстрелы сотрудников Росгвардии и спецназа, выехавших на места происшествий.

Призывы перестать церемониться с террористами и просто казнить их раздаются после каждой кровавой трагедии — вспомните тот же «Крокус». В России на пути к такому методу решения проблемы лежит мораторий на смертную казнь. Если изучить опыт других стран, прежде всего мусульманских, то выяснится, что к крайним, радикальным методам не готовы нигде. Например, после прихода к власти движения «Талибан»* первое, что они сделали, — выпустили из мест заключения своих прямых идеологических противников, более 4500 террористов из ИГИЛ*. В Сирии в лагере Аль-Хол для жителей бывшего Исламского государства до сих пор содержится более 55 тыс. человек — в основном это вдовы боевиков с детьми, и никто не знает, что с ними делать, поскольку своих воззрений дамы менять не хотят.

«Справедливизация» системы исполнения наказаний

В качестве одного из методов решения проблемы радикализации часто предлагается гуманизация — мол, только она способна выбить почву из-под ног у радикальных проповедников и не даст им аргументов при вербовке обычных заключенных из числа тех, кто страдает от бесчеловечных условий содержания либо попадает в касту «опущенных». Соблюдайте права человека, уважайте человеческое достоинство, обеспечьте право осужденных на свободу совести и вероисповедания — такие советы густо рассыпаны по методичкам, распространяемым западными фондами в странах той же Средней Азии.

И вновь можно вспомнить пример образцово-показательной тюрьмы, где с точки зрения формальных требований все правильно, но опасность для общества все равно остается. Применительно к нашим тюрьмам все начиналось с разрешения носить в колониях бороды, напомнила член Совета по правам человека при президенте РФ, главный редактор ИА Regnum Марина Ахмедова.

Безусловно, тюрьмы не должны превращаться в пыточные: те же американские Абу-Грейб и Гуантанамо вместо мест, в которых можно было бы запереть террор, превратились в символ бесчеловечного отношения к заключенным. Вы убиваете в них какую-то часть террористов, но те, кто выживет, будут мотивированы мстить еще больше.

И потом, кроме личного наказания существует еще и общая превенция. Общество должно видеть, что бывает с теми, кто нарушает закон. Гуманизация тюремного заключения должна касаться основного контингента, но террористы подпадать под нее точно не должны. Иначе получится как в деле с норвежским неонацистом Андерсом Брейвиком, отбывающим 21-летний срок в тюрьме за убийство 77 человек в комфортных условиях с тренажерным залом и PlayStation 2. Так он еще и подает регулярно в суд на государство за «бесчеловечные условия содержания».

России, к слову, часто ставили в пример именно европейские комфортабельные тюрьмы. Опрошенные «Моноклем» эксперты отмечают, что в этом плане наша страна проделала немалую работу и условия содержания в российских тюрьмах на данный момент вполне приемлемые: гуманизация, как говорится, налицо.

При этом, по мнению Матвея Цзена, европейские тюрьмы в качестве примера уже не годятся, поскольку наказание там порой слишком мягкое. Это, возможно, работало раньше, при общем финансовом благополучии североевропейских стран и в условиях гомогенного общества, притом довольно малочисленного. «У нас общество другое, народ другой — с иным менталитетом, гораздо более разнообразный. У нас нет и не было ресурсов сделать такую же систему, и в этом смысле Северная Европа для мира является не примером, а редким исключением. С теми вызовами, с которыми эти страны столкнулись сейчас, с преступностью среди мигрантов, их система может уже и не справиться».

По мнению Цзена, российской системе нужна, скорее, не либерализация, а «справедливизация»: общество не хочет, чтобы над людьми в тюрьмах издевались, но в то же время все заинтересованы, чтобы преступник получал заслуженное наказание и не злоупотреблял мягкостью системы.