Рассказать о текущей ситуации, о роли в ней монетарной политики ЦБ и об альтернативном варианте — как за счет диверсификации ключевой ставки и синхронизации ДКП с промышленной политикой избежать рецессии — мы попросили главного научного сотрудника Института экономики РАН и Института проблем развития науки РАН Олега Сухарева.

Олег Сухарев — известный специалист в области институциональной экономики, макроэкономической политики и теории экономического роста, он внес свой вклад в создание нового научного направления «экономика технологий». Олег Сергеевич является представителем научной школы академика Сергея Глазьева.

— Мы уже получили спад в экономике в первом квартале и, по многим прогнозам, получим во втором. А спад два квартала подряд — это уже классическое определение рецессии. Насколько достоверна эта картина, по вашей оценке, и увидим ли мы снижение ВВП по итогам года?

— Если не будет принят ряд мер, вполне реально получить и снижение ВВП по итогам года. Чрезвычайно жесткая монетарная политика, которая держится уже два с небольшим года (и повторялась многократно в истории России за последние тридцать лет), оказывается сильнее стимулирования со стороны отраслевой бюджетной политики, которая обеспечила нам рост 2023 и 2024 годов. Стоит отметить, что рецессионные явления для российской экономики вполне прогнозировались. Столь высокая процентная ставка, удерживаемая так долго, блокирует подключение кредитных возможностей.

Даже если инвестирование происходит за счет собственных средств, а не за счет кредита, процесс упирается в нехватку этих средств, что в конечном счете провоцирует повышение цен. Причем кредитование отсекается в том числе для пополнения оборотных средств. Это, естественно, вызывает финансовые трудности, что сначала приводит к торможению производства, а потом может привести и к его сокращению с вытекающим увольнением сотрудников и в итоге к полномасштабной рецессии.

Если следовать определению Пола Кругмана, то Россия почти никогда и не вы ходила из депрессии

Причем объяснение, что у нас все инвестиции осуществляются за счет собственных средств, а не за счет кредита, и что высокая процентная ставка не оказывают влияния на инвестиции, научно не обосновано. Чтобы расширить инвестиции, зависимые от собственных средств, нужно получить собственные средства (нарастить их), а это означает либо увеличить производство, что проблематично при трудностях с оборотными средствами, либо повысить цену — что и происходит.

— Однако Банк России часто прибегает именно к этому аргументу. Он неправ?

— Процентная ставка влияет на инвестирование, сокращая его. Но высокая процентная ставка еще и угнетает потребление, то есть сдавливает платежеспособный спрос, и этот канал усиливает негативное влияние, связанное с недоинвестированием. Оба канала — снижение спроса и инвестиций — усиливают друг друга и работают исключительно на снижение ВВП. Если ничего не предпринимать, рост экономики сначала притормаживается, а в конце концов становится отрицательным.

Здесь я бы хотел вспомнить замечательную статью нобелевского лауреата по экономике Пола Кругмана «Депрессии — это нечто иное». Она переведена на русский язык. Он в ней дал интересное определение депрессии (продолжительный экономический спад, который является результатом снижения экономической активности. — «Монокль»). Пол Кругман написал, что депрессия — это развитие экономики ниже своих потенциальных возможностей. Если следовать этому определению, то Россия почти никогда и не выходила из депрессии.

Без инноваций, но с инфляцией

— В свежем опросе ЦБ говорится, что ожидаемые средние темпы роста потенциального ВВП России (максимальный уровень, который экономика может достичь при полной занятости ресурсов) в 2028-2032 годах составят 1,2‒2,4 процента. Если я правильно помню, в предыдущие годы различные экономисты оценивали текущий уровень этого показателя в 1,5‒2 процента.

— Давайте не о максимальном уровне (потенциальном ВВП) рассуждать, а о реальном. Стабильно мы начали превосходить темп в три процента только в 2023‒2024 годах. И когда начала проводиться жесткая монетарная политика, ряд экономистов, включая и вашего покорного слугу, предупреждали, что в конце концов она приведет к рецессии. Такая же политика (похожая по стилистике) проводилась с 2009 года, и к 2015 году она втащила страну в рецессию.

В отличие от того периода к текущему моменту были внесены изменения в налоговую систему, есть различные преференции и стимулы для реального сектора. Но сработают они или нет — это большой вопрос. В классической капиталистической экономике очень важно, чтобы работал кредит, чтобы банковская система активно работала с реальным сектором, с промышленностью, с обработкой — кредитовала, авансировала развитие и инновации. Об инновациях много говорится, но они не пойдут, если не будет авансового капитала. С такими процентами по кредитам, как сейчас, предприятиям, реальному сектору, обработке не до инноваций — выжить бы. Им и оборотные средства для обеспечения текущей деятельности сейчас сложно получить, что же говорить об инновациях. Поэтому, по сути, и замерла в 2024 году инновационная динамика, а это уже стагнационный симптом.

Обычно любая инновация является редким благом, а редкое благо требует особых ресурсов, знаний, интеллекта, часто НИОКР, а это все затратные вещи. Поэтому цена на инновационные блага, будь то инновационный продукт или новая технология, высокая. Соответственно, инновационная динамика формирует повышательную динамику цен, потому что она создает, генерирует редкие товары.

При этом сейчас у нас кредит обрезан, а собственные средства ориентируются только на текущую ситуацию. Профинансировать серьезные инновации становится невозможно.

— Неужели все так плохо?

— Понимаете, процент — это цена кредита (ссужаемых денег), то есть это один из видов цен. Получается, что, борясь с инфляцией (ростом цен), ЦБ искусственно, нерыночно повышает цены на банковские продукты. То есть, по существу, вы не понижаете, а повышаете инфляцию — точнее, работаете на это. А если и добиваетесь успеха, то короткого и путем сдавливания экономики. Банк России делает это, исходя из общих оценок перегрева денежного рынка, причем непонятно, как они количественно этот перегрев измеряют. Они никогда не обнародуют свою методологию и конкретные расчеты и оценки.

Например, они говорят о рисках, но где количественные оценки этих рисков? Что это за риски? Есть случайные риски, есть системные риски — это никогда не конкретизируется. Даже в «Основных направлениях единой государственной денежно-кредитной политики» приводятся только общие слова. Пояснений, расчетов или формул я не припомню.

Однако вернемся к инновациям. Представьте, они повышают ставку, кредиты сразу становятся дорогими, сразу отсекаются инновации. Если высокие ставки удерживаются долго, отсекаются оборотные средства. Возрастают общие издержки, постепенно снижается потребление, на рынках сжимается спрос. Естественно, предприятия это видят и перестают вкладываться в расширение производства, а чтобы удержать прибыль, следуя в общем инфляционном фарватере, поднимают цены. Если спрос на вашу продукцию неэластичный (потребители продолжат покупать в том же объеме даже при росте цен. — «Монокль»), то может даже хватить на инвестиции, но инфляцию это раскрутит еще больше.

— В таком случае как, по-вашему, при росте цен должен действовать ЦБ, если не повышать ключевую ставку?

— Еще в 2007 году у меня вышла статья о теории процентного портфеля. Нужно дифференцировать процентную ставку, чтобы правильно распределить кредитные ресурсы, кредитный портфель по экономике. Борьба с инфляцией — это затоваривание рынка (избыток товаров ведет к снижению цен. — «Монокль»), и кредит должен этому способствовать. К тому же борьба с инфляцией — это ограничение спекуляций, а при текущей ДКП они поощряются при повышении ставки.

Какие направления кредитуют банки? Например, торговлю, недвижимость, финансы (в частности, валютный рынок), реальный сектор (в том числе обработку), внешнеэкономические операции. Если в кредитном портфеле банка превалируют торговля, недвижимость и финансы, то рентабельность у такого банка, как правило, хорошая. В этих секторах у компаний все хорошо с прибылью. Соответственно, для таких банков можно ставить высокую «ключевую» ставку и норму резервирования. Если же банк работает с реальным сектором, причем с обработкой, а не с добычей природных ресурсов, и это около 50 процентов портфеля или даже 65 процентов, то рентабельность у него может быть ниже, так как рентабельность обработки ниже. Значит, для такого банка «ключевая» ставка и нормы резервирования должны быть установлены на более низком уровне. Причем такой подход можно даже назвать не административным, а рыночным. Так как регулирование зависит от рентабельности отраслей, с которыми банки работают. И более того, в суррогатном виде, но ЦБ одно время пробовал даже его применять (крайне избирательно: малый бизнес, отдельные экспортные направления и, если не ошибаюсь, какие-то виды ипотечной деятельности).

Для экономики в целом такой подход более выгоден, чем общая для всех ключевая ставка, так как он позволяет решать задачи развития. Например, мы можем целенаправленно развивать реальный сектор. Конечно, даже при таком подходе развитие займет несколько лет. И дело не только в процентной ставке.

Уже давно нужно было провести системную работу по выправлению и по изменению распределения ресурсов, в частности трудового, капитального (то есть инвестиций), между секторами. У нас даже национальные проекты болтаются разрозненно и иногда друг другу противоречат в каких-то аспектах. Соответственно и монетарная политика должна создавать условия для того, чтобы распределение ресурсов происходило в соответствии с приоритетами развития.

Не должно осуществляться подавление инфляции ради подавления инфляции. Сейчас же мы подавляем инфляцию путем ограничения спроса, но программируем рост издержек, то есть будущую инфляцию, как бы этого не замечая (а это ошибка!). Предположим, мы победили инфляцию, но при этом мы задавили экономику до околонулевого роста. Президент требует развития, инновационный товар толкает цену вверх, мы опять получаем инфляцию, и Центробанк начинает повышать ставку — это те же самые грабли, то есть это не решает проблему. Нужен другой подход.

— Насколько вообще правильна аргументация ЦБ про перегрев экономики?

— Перегрева, конечно, нет. Они считают, видимо, что социальные расходы 2022‒2023 годов и в ковидный период были непроизводительными, и это ошибка. Потому что в конечном счете социальные расходы — это инвестиции в человеческий потенциал. Это и здоровье людей, и знания, и их профессионализм, и качество и продолжительность их жизни. При низком качестве жизни не будет никакого профессионализма. Человек с плохим здоровьем учится и работает в среднем хуже.

Как раз эти социальные расходы, по мнению ЦБ, якобы осуществили нагнетание спроса. Они, конечно, поддержали спрос, но они поддержали спрос в кризисной ситуации. В 2020 году спрос был ориентирован в основном на медицину и питание. С 2022 года спрос еще сильнее переориентировался на внутреннее потребление, так как из-за санкций были заблокированы импортные поставки. Но в 2023 году сильно активизировались инвестиционные расходы.

Перегрев означает значительное превосходство спроса над предложением. Да, мы загрузили мощности, мы по максимуму вовлекли трудовой потенциал (безработица на минимумах в 2,3‒2,4 процента). Однако по продовольствию предложение соответствует, а по отдельным товарам даже превышает спрос. Есть данные, что по одежде то же самое, только по отдельным элитным вариантам образовался дефицит. По массовым вещам дефицита нет, то есть нет превышения спроса над предложением, а рост издержек есть. У него иная природа — та, о которой сказано выше, не связанная с перегревом как таковым. В монополизированной системе, кстати, всегда возникает давление спроса, так как ограничивается предложение и растут издержки при отстающем росте доходов населения.

Отраслевые министерства докладывают, что по их направлениям есть покрытие спроса, где-то даже с лихвой (Минсельхоз, Минпромторг). За редким исключением, когда из-за неурожая конкретных культур или временных проблем взлетают цены. В целом по продуктовой номенклатуре в натуральном выражении, в штуках, тоннах и так далее, все покрывалось, тогда откуда значительный перегрев? Не думаю, что он был причиной инфляционных бед.

Инфляция же была ощутимой не из-за нехватки конкретных товаров, а из-за поведения торговых сетей. Частично из-за монополизма, частично из-за того, что они переложили на покупателей рост своих расходов на логистику, отопление, вентиляцию, зарплаты работников и так далее.

Не то равновесие

— Может, нужно поднять таргет по инфляции, чтобы не приходилось так жестко с ней бороться?

— Различные исследования показывают, что таргет и стремление к нему консервируют структуру экономики. Нам же нужны изменения. Таргет не может быть в течение десяти лет одной цифрой. Что интересно, в «Основных направлениях единой государственной денежно-кредитной политики» Банк России приводит страны, которые вводили таргет, и говорит о 47 странах. Почти половина из этого списка стран вводили таргеты диапазоном. Однако в России нет ответа от ЦБ, почему диапазоном не вводят таргет у нас. Если его и достигали, то пару раз и удерживали очень недолго — практически за десять лет не было обеспечено устойчивое достижение этой цели, что сразу говорит о неадекватности монетарной политики.

Устремляя монетарную политику к этим 4 процентам, по факту мы почти никогда не могли удержать этот таргет. Только один квартал мы перевыполнили его и было 3,8 процента. Пару-тройку месяцев держались на уровне 4,2 и 4 процента. Возникает вопрос: каковы научные основания для того, чтобы таргет вводился не диапазоном, а одним числом — раз, откуда именно это число — два и почему оно должно быть одним и тем же в течение вот уже десяти лет?!

Что интересно, проводя такую монетарную политику, в «Основных направлениях единой государственной денежно-кредитной политики» Банк России сам говорит, что стремится получить новое стабильное равновесие при низком уровне цен. Однако они забывают добавить, что при этом и темп роста ВВП будет низким. То есть равновесие возникает при меньшем ВВП и уровне цен. А это важное уточнение! Зачем нам такое равновесие? Может быть, нам нужно согласиться на инфляцию 6‒8 процентов, но чтобы доходы росли на 10‒12 процентов и мы бы не ощущали даже эти 6‒8 процентов. Кстати, по факту сейчас инфляция и есть около 8 процентов, по продовольствию — выше. И страна все-таки решает отраслевые задачи развития.

— Многие предприятия говорят, что при спаде спроса, плохих прогнозах по нему, при высоких ставках они сокращают инвестиции и ждут, что будет дальше. Однако есть те, кто наращивает инвестиции или хотя бы делает это по отдельным направлениям своей деятельности.

— Действительно, предпринят ряд действий для поддержки и развития реального сектора через отраслевую политику. Это правильно. Но она может не устоять при слишком жесткой монетарной политике. Экономика не будет развиваться без синхронизации этих двух видов политики.

— Если не замахиваться на изменение принципов монетарной политики, то, может быть, нужно хотя бы снизить ключевую ставку?

— Ну, во-первых, нужно замахиваться, а во-вторых, противники экономической школы академика Глазьева говорят, что если мы снизим ключевую ставку с 21 до 6 или 8 процентов, то получим инфляцию в 16 и 20 процентов, соответственно. «Глазьевцы» же возражают, что инфляция будет 16‒20 процентов потому, что ее раскачают спекулянты. Они берут средства задешево и пускают их на валютный рынок, обваливая валюту, фондовый рынок, спекулируя на акциях, в торговом обороте, и запускают этот маховик роста цен, наживаясь на нем. Глазьев и его сторонники предлагают систему мер, чтобы ограничить финансово-спекулятивные возможности банковской системы и экономики в целом, стимулируя научно-технический прогресс и производство. Здесь может оказаться полезным и упомянутый выше дифференцированный процент по кредитованию.

— Как и почему финансовому блоку, в первую очередь самому ЦБ, удается продавливать свою жесткую ДКП?

— Высокий процент выгоден богатым и банковской системе. Если посмотреть рентабельность и прибыльность банковской системы в кризисные годы, то у них всегда все было хорошо в любые кризисы. То есть в стране созданы условия индексации доходов богатых и финансово-спекулятивной сферы. На финансовую же сферу замкнуты торговля и недвижимость. А вот в производительных видах деятельности — реальном секторе, науке, образовании —зарплаты индексируются нехотя, позже и на меньшую величину. Сложилась такая структура российской экономики, когда одни виды деятельности слишком доходные и низкорискованные (банки, финансы, недвижимость, торговля и так далее), а иные, наоборот, низкодоходные и высоко рискованные (реальный сектор, наука, социальные виды деятельности). Применяемые виды политики должны изменять именно это, давая простор продуктивным видам деятельности и поддерживая новую структуру.

Минус реален, но шанс есть

— В заключение предлагаю вернуться к главному вопросу: выйдем ли мы в итоге на спад по итогам года?

— Мы можем выйти на спад, потому что, например, летом поднимаются тарифы на ЖКХ на 12 процентов. Еще будет ряд изменений осенью, которые приведут к росту издержек. Поэтому существенного ослабления монетарной политики не будет. Это означает, что проинфляционная по своему существу политика ЦБ продолжится и спрос будут сдерживать дальше. Это бьет по уровню жизни населения, не предполагает существенного роста реальных располагаемых доходов, что затормозит развитие экономики.

В итоге по году будет плюс 0,5‒1,2 процента ВВП или мы уйдем в минус 0,2 процента. Хотелось бы надеяться, что в минус не уйдем. Мне кажется, что за счет интенсификации отраслевой политики можно выйти на 1,5 процента. Я думаю, что премьер-министр Михаил Мишустин еще предпримет с лета ряд усилий, плюс еще нацпроекты. Стоит также учитывать, что данные за четвертый квартал обычно вытягивают год, так что он может нас избавить от минуса по году, но плюс будет, видимо, не очень высокий — до 1,5 процента. Гадать не будем, а прогнозные возможности — слабые, прогнозисты обычно ошибаются, за редкими исключениями совпадений. Однако это слабое утешение. Процент или полтора, даже около двух — это рост крайне слабый. Важно то, что растет при такой динамике. Например, в 2024 году по компонентам ВВП валовое потребление доминировало по вкладу в темп роста, инвестиционные расходы были на втором месте, а в 2023 году было наоборот: инвестиционные расходы на первом месте, а валовое потребление на втором. В 2023 году произошло ужесточение монетарной политики, и за год инвестиционные расходы сократились.

На инерции стимулирующих мер 2023 и 2024 годов мы можем протянуть и 2025 год и не уйти в минус. Однако если все продолжится вообще без изменений в монетарной и бюджетной политике, то на заре 2026 года мы можем уйти в минус. Это вполне реально.

Отраслевая политика упирается в возможности использования капитала и труда. Капитальные фонды в экономике практически использованы — возможно, недоиспользуется максимум 5‒7 процентов. Трудовые же ресурсы почти полностью исчерпаны, да и качество их невысокое. Безработица — 2,3‒2,4 процента, кадры новых выпусков нужно еще готовить. То, что они окончили университет, еще не значит, что они полностью готовы к трудовой деятельности. Поэтому мне кажется, что отраслевая политика упирается в предел своих возможностей, хотя перераспределение ресурсов между отраслями она все еще может обеспечить.

Борясь с инфляцией (ростом цен), ЦБ искусственно, нерыночно повышает цены на банковские продукты. То есть, по существу, не понижает, а повышает инфляцию, точнее, работает на это»

— Это сценарий при неизменности политик. А есть ли шанс, что ЦБ все-таки изменит ДКП?

— Шанс есть. В бизнес-кругах зреет понимание необходимости этого. У сельхозмашинопроизводителей уже есть вопросы. Более того, глава «Ростеха» Сергей Чемезов на финансовом форуме в Петербурге еще в прошлом году предупреждал, что начинаются проблемы с оборотными средствами, не хватает оборотного капитала (даже для решения важных стратегических задач). В ответ, насколько я знаю, правительство ввело льготные ставки и создало для оборонного сектора соответствующие условия. Но их же нужно распространить и на гражданские производства, хотя бы в какой-то части, на те, которые создают для внутреннего рынка средства производства как базу создания товаров. Это долгосрочное, длительное погашение инфляции. Тогда ЦБ не будут нужны его жесткие меры по борьбе со спросом. Товаров будет много, они будут производиться, цена будет снижаться, и баланс спроса и предложения, о котором так сильно печется ЦБ, выйдет на нужный уровень.