Десять утра. Апексимова взбегает по лестнице и, словно подросток, извиняется за свое совсем небольшое опоздание:
— Простите-простите, пожалуйста! Представляете, я забыла! Уже и по квартире походила, и покурила, думаю, что-то не так...
Заходим в кабинет. Белые стены, зеркало в рост у окна — полный минимализм.
— Вы не против, если я закурю? — снова как-то по-подростковому спрашивает Ирина.
— Нет.
— Отлично! — щелкает зажигалкой.
— Говорить будем не только про театр, но и про кино, которое эксплуатировало вас в одном образе.
— Да вообще гады, — смеется Апексимова.
— Но зато в театре вам везло. Как, кстати, после того как вы играли у Ефремова, у Табакова, у Брусникина, в конце концов работать с молодым режиссером?
— Брусникин — мой партнер, хотя один раз был моим режиссером. В «Грозе» у него я играла сумасшедшую барыню в очередь с великой Софьей Пилявской. А если серьезно, то Дайнюс, во-первых, не такой уж и молодой. И совсем не начинающий. Он работал много и плодотворно, был главным режиссером Паневежского театра в Литве. И мало того что хороший режиссер, так еще и потрясающий артист! И это наша смерть, когда он показывает, что надо сыграть…Чувствуешь себя абсолютным… ну просто нулем. Это просто какой-то ужас. Но это и здорово!
— Прочитала, что главным в спектакле будет «мир мрачных воспоминаний Треплева».
— Вообще неправильно рассказывать, что должен увидеть зритель. Достаточно того, что эта пьеса ставилась 73458 раз, и все хотели рассказать ее по-своему. Вот и у нас тоже есть своя концепция. Зрители должны приходить на комедию Чехова, а дальше отдаваться на волю случая и вкуса создающей спектакль команды.
— Аркадина, которую вы играете, — какая?
— Она актриса. И это в первую очередь. Есть же разные люди. Есть те, кто рожден быть матерью, — это такие в хорошем смысле наседки… А есть те, кто для этого не рожден. Нет вопроса, кто для нее Треплев: понятно, что это ее сын. Она его априори любит, но она не умеет быть мамой, она боится постареть. Ей хочется все время быть в форме, все время быть в струе. А тут этот сын. Для себя мы определили: ее сын — воспоминание о времени, которое не было счастливым. Ей хочется уйти от этого воспоминания, только есть сын, и вроде бы все хорошо, но…
Аркадина: «Оттого я и сохранилась, что никогда не была фефелой, не распускала себя, как некоторые... Вот вам — как цыпочка. Хоть пятнадцатилетнюю девочку играть».
Репетиционный зал:
— …хоть пятнадцатилетнюю девочку играть, — договаривает Апексимова-Аркадина, проходит этой самой цыпочкой и хватается за поясницу. Потом проходит по-другому — и хватается по-другому. И еще раз. В зал заходит актриса Дарья Авратинская — она играет Нину Заречную. Это дочь актеров Ирины Апексимовой и Валерия Николаева
— Многие молодые актрисы мечтают сыграть Нину. Вы Нину никогда не играли?
— Нет, никогда не хотелось сыграть ни Джульетту, ни Нину… Они не мои. Елена Андреевна была, да. Раневская — тоже не могу сказать, что это персонаж, о котором я мечтаю. Знаете, это же все равно на уровне каких-то интуитивных ощущений. «Гадюка» Алексея Толстого — моя. А Нина… Не знаю, не чувствую, не понимаю. Ничего не могу про нее сказать.
— А про Аркадину думали когда-то, когда раскладывали для себя чеховскую драматургию?
— Раньше никогда не думала. Может, потому, что «Чайка» так или иначе всегда шла во всех театрах: она была во МХАТе (МХТ им. А. П. Чехова — РР), когда я там работала. Но тогда я была слишком молодой для Аркадиной. Потом было не до этого. А мечтала всегда о чеховском «Платонове». Какие там женщины! Вот эта Генеральша, Соня… Сидишь и думаешь: сыграла бы всех! Все роскошные, ну кроме Саши, жены Платонова, — она тоже не моя.
— Но Аркадина ведь стареющая?
— Стареющая, конечно! И что?
— Может, это наивно, но мне кажется, примерять на себя старение непросто для любой женщины.
— Так у Чехова Аркадиной-то сорок три!
— Зато Нине семнадцать.
— Но Аркадиной сорок три, а не пятьдесят один, как мне. Я вот сейчас себя поймала на мысли, что когда сыграла Елену Андреевну во МХАТе, мне было ровно двадцать семь лет, как и ей. И это было впервые в истории российского театра: актриса, которая играла чеховскую героиню, — ее ровесница. Всегда актеры, которые играли чеховских персонажей, были старше своих героев. А сейчас я говорю себе: «Ира, Аркадиной — сорок три. Тебе — пятьдесят один. Не выглядишь ли ты старой кошелкой, которая уже лезет не в свой формат?» Конечно, при всей самокритичности я хорошо понимаю, что мне не сорок три. Но я себя оправдываю тем, что эти герои — другие. У нас все-таки внутренний возраст уже сдвинут.
Аркадина: «Я не Юпитер, а женщина. (Закуривает.) Я не сержусь, мне только досадно, что молодой человек так скучно проводит время».
Репетиционный зал:
— У нас было так: взяла, прошла, постелила полотенце?.. — Апексимова проходит, кладет на лавку листы с текстом. — Нет, не так? Ребята, извините, виновата.
Послушно проходит сцену еще раз
— О том, что труппа на Таганке, мягко говоря, непростая, многие наслышаны. Неужели не было попыток вас съесть?
— Конечно, были. Но простой труппы ведь в принципе не бывает. В каждом театре свои беды, проблемы и особенности. Здесь по-своему непростая труппа. Она — как те солдаты, которые побывали на войне, почувствовали запах крови, у них сохранилось ощущение оружия в руках. Им очень трудно после такого вернуться к нормальной мирной жизни. Эта труппа много лет была «театром Карабаса-Барабаса», в хорошем смысле этого слова, потому что Юрий Петрович — это действительно Карабас-Барабас. И этой труппе удалось «съесть» собственного учителя. А дальше были войны с Группой юбилейного года (команда из молодых режиссеров, драматургов, художников и театроведов, работавшая в Театре на Таганке в юбилейном сезоне 2013–2014 года. — РР). Затем — война с моим предшественником, Владимиром Флейшером. Очень непросто начиналась работа над проектом «Репетиции» (проект Ирины Апексимовой появился на Таганке полтора года назад; это театральная лаборатория, когда приглашенный молодой режиссер за 7–8 дней готовит эскиз спектакля. — РР). Труппа как будто сдавала своеобразный экзамен, и морально это было непросто. Потом, когда артисты поняли, что это не экзамен, а надо просто начинать работать и жить, строить новый театр, — стало легче. Сейчас основная труппа замечательно работает. Конечно, есть недовольные, но они всегда есть! Кто-то недоволен, что я не даю ему возможность сыграть Гамлета, кто-то еще чем-то… Шесть прекрасных премьер за прошлый сезон — это немыслимый объем. А те, кто писал жалобы и доносы, так и продолжают это делать. Но это тоже работа — в литературном жанре.
— Вы не хотели бы от них избавиться?
— Хотела бы. Я что, похожа на мазохистку? Но, видимо, таковы условия, и их надо принимать. Есть достаточно много артистов, которые сидят дома: некоторые выходят один раз на сцену, некоторые не выходят вообще. Они считают, что деньги, которые они получают, — не зарплата, а пособие. Что им обязаны платить за то, что они есть.
— Контрактная система могла бы помочь?
— Перейти на нее могут только работники по своему желанию. Ну а кто захочет?
— Выходит, надо ждать, когда люди уйдут на пенсию?
— А на пенсию артисты не уходят.
— Если бы вам дали возможность реформировать систему, что бы вы предприняли? Учитывая, что вы сама — актриса?
— Я бы перевела всех на контрактную систему. Это не означает «пошли вон отсюда». Это значит, что все должны получать деньги за свою работу. Это же неправильно — получать зарплату и не выходить на сцену! Это ненормально, когда один не выходит целый месяц из театра, а другой не заходит сюда ни разу, а получают они одну и ту же сумму.
— Чем руководствуются те, кто в театр не заходит?
— Я думаю, что им хорошо по-своему. Не знаю, честно говоря… Никогда не могла этого понять. И влезать в их шкуру не хочу.
— Когда на Таганке появилась Группа юбилейного года, ее поддержали и старая Таганка, с которой все начиналось, и молодая. А кусала их «середина». У вас как было?
— Поддержали те же самые. Особые слова благодарности хочу сказать нашим «ветеранам» — Юрию Смирнову, Любови Селютиной, Марине Полицеймако, которые активно участвовали в проекте «Репетиции». Сейчас с большим успехом в театре идет спектакль «Эльза» с их участием. Поддержала меня и «середина» — достаточно крепкая, на которую ставится репертуар. Мне в данном случае больше повезло.
— Почему? Потому что театр, который вы предлагаете, менее радикален и обращен к более широкому зрителю?
— Наверное, в чем-то вкусы больше совпадают. Правда, не знаю! У меня нет и не было желания расстаться с этими людьми. Не было никакого желания не давать играть артистам, которые пишут на меня жалобы. Они сами затеяли эту войну. До какого-то времени я это терпела, а теперь сказала: все, не хочу вас.
— И тот факт, что вы не художественный руководитель, а директор, их не успокаивал? То есть вы явно не претендуете на роль Любимова?
— Надо быть полным идиотом, чтобы претендовать на место Юрия Петровича. Я на своем месте. А Любимов теперь их красный флаг, которым группа товарищей размахивает при каждом удобном случае.
— До Таганки вы были директором Театра Романа Виктюка. Там было легче?
— Конечно! Там и театр был меньше, масштабы другие. Конечно, было легче. Больше свободного времени… Я даже успевала сниматься в кино.
«Хорошо с вами, друзья, приятно вас слушать, но... сидеть у себя в номере и учить роль — куда лучше!» — Ирина Аркадина
— Как вы вообще решили стать руководителем? У вас же не было никакого менеджерского опыта, а на актерском явно не учат вести бухгалтерию и разбираться с бумагами.
— У моего папы тоже не было экономического или административного образования, он был музыкантом. Но при этом был замечательным директором сначала в одном театре, потом в другом. А заканчивал жизнь здесь, много лет руководил Музыкальной школой им. А. К. Лядова. Думаю, способность руководить — это какой-то дар от родителей и от Бога, спасибо им за это большое. Понятно, что я учусь, что многого не знала. Сейчас многое знаю, хотя понятно, что не все. И все-таки довольно быстро начала в этом ориентироваться: ведь мою коммерческую компанию (у Апексимовой было актерское агентство. — РР) я за собственные деньги вела. Мне кажется, это было правильное начало: когда ты вкладываешь свои деньги, быстро понимаешь, что к чему.
— Вместо продюсерского факультета?
— Знаете, когда в Театре Виктюка я только начинала, то искала себе заместителя из выпускников продюсерских факультетов. Ничем хорошим это не закончилось. Наверное, есть люди, которые выпускаются профессионалами, но основная масса выходит «звездами», которые еще ничего не умеют, но у них невероятные амбиции. Они считают, что сейчас пойдут и будут делать фестивали с большим бюджетом, снимать фильмы и так далее. Но работать они не хотят. Знаю несколько людей, которые окончили продюсерский факультет параллельно с моей дочерью (Дарья Авратинская окончила актерский в Школе-студии МХАТ в 2015 году. — РР). Они до сих пор не работают.
— Возможно, новое поколение в принципе хочет меньше работать? Не только продюсеры?
— Мне кажется, у них есть ощущение, что им очень многие должны. У нас не было такого. Было ощущение, что мы должны заслужить, заработать, добиться… А у них главное — им должны, потому что они такие прекрасные! Прекрасные одним лишь фактом своего существования.
— Так откуда в итоге взяли заместителя?
— Из страхового бизнеса. Оказалось, что проще погрузить в театральные реалии работящего человека, понимающего суть административной деятельности, и объяснить ему нашу специфику, чем брать человека, «заточенного» под театр.
— Ваша дочь училась у Дмитрия Брусникина, одного из лучших современных мастеров сегодня. Вы учились у Олега Табакова. Сравнивали системы?
— Конечно, сравнивала. Нас учили ремеслу совсем иначе. Я помню, что мы делали, когда учились у Олега Павловича Табакова. Это была экстремальная и непривычная для Школы-студии система обучения. Табаков тоже тогда все ломал к чертовой матери, но тем не менее мы успевали пройти за это время все азы. Сейчас у меня на Таганке трое молодых артистов из разных театральных вузов ходят и занимаются сценической речью, потому что их недоучили.
— Зато сейчас молодых могут учить, например, вербатиму (техника документального театра, предполагающая, что актер берет интервью, а затем с максимальной точностью воспроизводит особенности речи своего героя. — РР).
— Да какой вербатим!.. Они не умеют элементарно говорить на сцене. Не кричать, а говорить так, чтобы быть услышанным, доносить мысль так, чтобы быть понятым. Они брошены в этакую псевдоорганичность.
— Может, это просто такой тренд времени? Журналисты, например, часто начинают работать с первого курса — иначе потом рискуют оказаться никому не нужными.
— Наверное. Но это очень неправильно. Потому что уходит ремесло. Профессия артиста — это ремесло, им надо владеть. А дальше можно работать в любом театре. Нравится документальный — иди туда, нравится что-то более классическое — иди сюда, но владеть школой ты должен. Я училась в старой школе, где мы действительно очень долго работали в репетиционном помещении, но потом выходили с дипломными спектаклями и играли их много. Понятно, что если артист до четвертого курса делает этюды в репетиционном зале, он вряд ли что-то сможет сыграть на сцене. Но если с первого курса артист выходит играть на зрителя, еще ничего не умея… по-моему, это тоже неправильно.
— Кино активно эксплуатировало вас в одном образе. Вы соглашались, потому что другой работы не было?
— Когда я начала сниматься, был такой разговор. Мы сидели у нас дома: Валера Николаев (на тот момент уже мой муж), Женя Миронов и я. Я снималась в очередной ерунде. Женя спросил: «Зачем ты это делаешь?» Я сказала, что мне надо кормить, кормиться, и вообще это профессия, в которой надо работать. Женя тогда ответил: «Тебе надо ждать роль». Сам он в тот момент не снимался, ждал. Я снималась. Не совсем без разбора, конечно, но тем не менее… Кто из нас оказался прав? Как показывает история — Женя! Хотя могла быть и иная ситуация. Я могла бы так и не дождаться своей роли.
— А вы считаете, что вы ее дождались?
— Нет. Я ее не дождалась. Но я работала. С другой стороны, если бы отказывалась от того, что мне предлагали, — возможно, мне вообще перестали бы предлагать что-либо. И я могла не дождаться Годара, даже в «Дне рождения Буржуя» не сняться. И в «Клетке» не сняться. И много еще где… Я снималась, потому что это моя работа. Я ничего другого не умею. Или не умела. И мне надо работать. А потом, в конце концов, мы же были молодыми людьми, у меня семья, а хотелось еще и одеваться, вкусно есть, все такое.
— Эта работа была актерским тренингом?
— Аутотренингом. Знаете, когда я десять лет выхожу в одном спектакле, я за кулисами сажусь перед выходом и говорю себе: «Ира, это твоя работа, это твоя профессия». Я себя заставляю, как когда-то учили в Школе-студии, включиться в работу — и вперед.
— Сейчас ждете роль?
— В кино? Да, конечно, жду.
— А какая она — роль мечты?
— Хочу сыграть «Мосты округа Мэдисон». Хочется чего-то про отношения. Про людей. Не хочу играть маму — ну, такого функционального персонажа. Хочется все-таки поиграть.
— У кого хотели бы сыграть? Если Звягинцев, например, позвонит и позовет?
— К Звягинцеву — пойду. Естественно.
— А куда-то туда?..
— «Куда-то туда» я уже пробовала! В одну воду дважды? Ну конечно, хочу. Но только если бы пригласили. Ехать туда и пробоваться, как когда-то, — нет.
— Опыт жизни в Америке дал что-то ценное?
— Да. Что я никому там не нужна.
— А что-то более позитивное?
— Все прекрасно. Но я там никому не нужна.
Аркадина: «Затем я корректна, как англичанин. Я, милая, держу себя в струне, как говорится…»
29 июня 2015 года. Пресс-конференция в ТАСС. Апексимова заканчивает беседу с журналистами:
— Извините, если это все, то я пойду, у меня у дочки через 15 минут вручение дипломов… Можно я побуду просто мамой?
— Дочке перед поступлением на актерский вы это рассказывали?
— Конечно, рассказывала. Но в любом случае она видела успешную маму, которую любит зритель, знает зритель. Так или иначе на мою фамилию можно собирать зрителя, и Даша это понимала.
— А вам самой какой театр нравится?
— Вот те спектакли, которые вышли у нас за последний сезон, — это спектакли, которые мне нравятся. Сегодня, когда меня зовут смотреть что-то в других театрах, я понимаю, что я театр не люблю. Ну, шучу, конечно… Но если ты целый день в театре все время, то уже в какой-то момент хочется тупо посидеть дома и ничего не делать! Вот позавчера я вдруг пришла домой в восемь вечера, упала в кресло и подумала: какое счастье!..
— А всерьез бывало так, что вы не любили то, что делаете?
— Нет. Никогда. У меня замечательная профессия, и я достаточно везучий человек. Как театральная актриса я сыграла достаточно много и в том возрасте, когда это нужно.
— Для таганской труппы вы так или иначе актриса со стороны. Ревность чувствуете?
— Я не обращаю внимания.
— Значит, она есть?
— Ну а как? Вы же понимаете, что я играю Аркадину. А моя дочь играет Нину. Мы прекрасно все понимаем.
— И вам с этим как?
— А у меня всю жизнь так: меня или очень любят, или очень ненавидят. Я привыкла жить с этим.
— В какой момент вы это осознали? Пытались выяснить, почему не любят?
— Когда-то анализировала. По глупости. Помню, как еще в девяностых спрашивала у своего друга: что же это такое, я же никому не сделала ничего плохого, я все время занимаюсь собой, не участвую ни в интригах, ни в разборках — ни в чем. Никогда! Почему же меня так люди не любят? А друг мне и говорит: «Ты просто посмотри на себя. Вот ты выходишь из хорошей машины, хорошо одетая, хорошо выглядишь. Ты улыбаешься. Ты жалуешься, что кто-то тебя обидел? Нет. Просишь о чем-то? Нет. Ты, в конце концов, одета так, что тебя хочется полюбить? Нет. Так за что тебя любить?»
— В Америке, наверно, за это все бы и любили.
— Но мы же не в Америке…
Апексимова грустно улыбается. Или мне показалось?
— Когда мы беседовали два года назад, вы шутили, что очень не хватает самолета, чтобы уж наверняка все успевать. А сегодня чего не хватает?
— Ну, самолета по-прежнему не хватает! Еще не хватает нового дымогенератора и щедрого спонсора для театра.
— То есть дымогенератор, спонсор… и будете абсолютно счастливы?
— Ненадолго. Возможно, для абсолютного счастья завтра мне понадобится что-то еще.
Аркадина: «И у меня правило: не заглядывать в будущее. Я никогда не думаю ни о старости, ни о смерти»
