— Как вас называть верно: Алексей или Вася? — спрашиваю я с порога хозяина — в меру застенчивого и в меру бородача, в футболке с дебиловатыми ложкинскими потапычами и надписью «Правильные медведи».
— Как хотите.
Алексей или Вася гостеприимно деликатен – тут же предлагает утреннего пива. Потом он вдруг и резко поднимает руку. На ней — жизнерадостная кукла, жёлтое с красным. Оказывается, надел незаметно, чтобы потом поддать эффекта неожиданности.
Вот, мой, кстати, Алёшенька, говорит. Затем притворяется Алёшенькой, корявит голосом: «Привет, ребятки, это я — Алёшенька. А это — мой воображаемый друг Вася Ложкин».
Ему бы ещё чревовещать — это был бы номер.
Девушка знакомая сделала, поясняет, она по сюжетам моих картин шьёт всякие плюшевые штучки, а я попросил её сделать куклу.
— Хотел с Алёшенькой блог вести, где бы он что-то говорил, а я ему поддакивал, но не хватает времени и сил, и ещё я ленив.
— Ленив, ой, ленив, — поддакивает Алексею и Васе Алёшенька.
Интервьюируемых становится всё больше, надо сосредоточиться на одном, иначе сам станешь плюшевой штучкой.
Злоба дня
— Итак, Вася, почему вы игнорируете текущую повестку? Ссыкотно?
— Не ссыкотно, не хочу. Ведь надо быть таким карикатуристом-карикатуристом, который следит за информационным полем, что где случилось, кто что сморозил.
— Как Ёлкин?
— Да. Вот, произошло какое-то событие, и он раз — нарисовал. Но эта картинка — она же вскоре теряет актуальность, через неделю людям не ясно, про что она. Мне кажется это мелковатым, попсовеньким. Я-то стараюсь нарисовать картинку так, чтобы человек её повесил на стену, каждый день на неё смотрел и всегда её понимал.
— Специальные сюжеты подбираете?
— Просто стараюсь затрагивать вечные ценности, базовые эмоции. Страх, измену, какую-нибудь великую радость, любовь, там, или свадьбу, алкоголизм какой-нибудь, вы пиво-то наливайте, не стесняйтесь.
— Вы сознательно уходите от сиюминутности, но при этом создали свой актуальный мир. И хоть он и строится на архетипических вещах, но это наш мир, современный. Как так получается?
— Да, я создаю некий мир, и он, скорее, метафизический, мультипликационный. Но человек устроен так, что видит и слышит только то, что хочет. Есть у него набор каких-то ценностей, допустим, политических взглядов. Он смотрит на мои картины и думает: «А-а, это же про Крым, точно. А та вон — про Трампа, а рядом — про пенсионную реформу». На самом деле, там нет никаких аллегорий. Но это соответствует его внутренней настройке.
— Но сейчас мода — наоборот: сильнее замаскировать смыслы, чтобы зритель их искал.
— Вот на ум пришла моя картина: «Потомственный алкомедиум Эдуард вызывает чертей». Там сидит человек за столом с бутылкой и вызывает чертей. А кто-то скажет: «Ты же эдак видишь всех русских, народ наш – пьяный, охреневший». Каких ещё русских, говорю, я нарисовал весёлую картинку про конкретного Эдуарда, которого знаю лично.
Вступай в Россию!
А тут как раз и президент Путин выступил с апокалипсическим заявлением, что ядерные враги наши сдохнут, потому что раскаяться не успеют, а мы, жертвы их агрессии, попадём в рай. И что вы думаете? Васины поклонники тут же обнаружили у него картинку, подходящую, как им кажется, случаю. Мужик распутинского облика, разумеется, с топором тычет пальцем в небо, а рядом такой текст: «Когда наступит конец света, небеса развернутся, и польётся огненный дождь, весь мир погибнет! Спасётся только РОССИЯ. Спасись и ты! Будь с нами! Вступай в Россию».
— Не смущает, что интерпретируют, кому как в голову взбредёт?
— Раньше меня это бесило, очень. Поэтому я старался минимизировать возможность для интерпретаций. Но потом понял, что бесполезно. Всё равно увидят, что захотят. Человек не готов вообразить, что картина может быть написана без подтекста, хочется ему, понимаете ли, кроссворда. Особенно, если интеллектуал, если политический.
— Кажется, это показатель, что ваши истории работают. Если история показанная, рассказанная не трогает, то ты и не ищешь вторых смыслов. А как только задевает, ты пытаешься понять: вроде, ничего особенного, рожи, фигня какая-то, но почему я-то себя в этом вижу.
— Мне, единственное, не нравится, когда вплетают мои картины в собственные творения. Кто-то написал статью о том, Крым наш или не наш, и проиллюстрировал мной. Получается, я – как бы соавтор этого человека, его единомышленник.
Еврейский ответ
— Вы говорите, мелочи — эти интерпретации. Но вот же был эпизод, когда один гражданин использовал вашу картинку по своему социально-политическому разумению, а другому это не понравилось, он обратился, куда следует, с жалобой на экстремизм, и вас чуть было к делу не пристегнули?
— Я сейчас всё больше ударяюсь в какую-то совсем метафизику. И там интерпретировать могут лишь сумасшедшие. Если человек это делает как-то так специфически, то это уже его проблемы, а не мои.
— И уже понятно остальным, что это он — сумасшедший, а не вы такой заложили смысл.
— Да, да…. Однажды, помню, какая-то еврейская дама, сильно либеральных взглядов, вся такая антипутинская, а это был 2012-й год, из белоленточников, сказала мне, что я в своих картинах умело выразил окружающую несправедливость. На что я ответил, что не имел в виду ничего такого. Тогда она мне и говорит, я, мол, всё понимаю, вас запугали, к вам, наверное, приезжал Кадыров, и вы поэтому топите за Путина. Я – ей в ответ: «Да, я вообще никогда и ни за кого не топлю, отстаньте». Тогда она мне вот что: «Такие, как вы — позор еврейского народа!».
— Еврейского?
— Меня часто принимают. Это вообще — тема. У меня есть картина про это: «Дедушка Натан Борисович сослепу перепутал своего внука Мишу с соседским мальчиком Васей и рассказал ему Страшную Еврейскую Тайну». Откуда возникло? Я приехал в гости на Пушкинскую, центр Москвы. Сели за круглый стол, вот как у меня. Ля-ля-тополя, разговоры разговариваем. И начинается у них беседа какая-то за еврейскую историю. И обращаются они ко мне так, будто я тоже еврей. А я по стенам-то гляжу: а там эти меноры. Тогда я им и говорю: «Ребята, я дико извиняюсь, но я не еврей, даже близко». Они: «Чего, правда?! Не может быть. Ты же наш».
— А вы, я так понимаю, ни за кого – ни за тех, ни за этих?
— Мне сорок с чем-то лет. В этом возрасте уже понимаешь, что те и эти, в сущности, одинаковые. Я считаю, что мир слишком разноцветный, чтобы ворочать вот эту тему: «красные — белые». В мире есть масса прекрасных вещей, от которых можно получать колоссальное довольствие. А это всё какое-то… ну, блин...
— Дешёвое?
— Ну, да, да… А ещё у меня на это аллергия — аж с девяносто третьего года. Были страшные демонстрации тогда, помните, какие-то прямо лютые?! И я чего-то сдуру поехал на Новый Арбат, в книжный магазин. Так вот выхожу я на проспект. С одной стороны идут толпой совершенно оголтелые люди. У них там: и Николай Второй, и Ленин, и казаки – всё вперемешку. Бабки орут: «Уэээ-уа».
— Персонажи ваших картин?
— Ну, дикая толпа, да ещё с рёвом. А навстречу — закованный в броню ОМОН. А я, значит, посередине – с книжечками подмышкой. И тут начинается такая драка. Толчея, визги, свара. Кошмар, словом. Выбрался я оттуда еле живой. А мне около двадцати, совсем вьюноша. И это всё меня так напугало физически, что с тех пор я стараюсь в эти «уэээ-уа» не ввязываться.
Если трогать, то мистически
— Ваш внутренний Бенкендорф – насколько он строг?
— Есть темы, которые я стараюсь не трогать. Религиозные, например. А если трогаю, то совсем в мистическом смысле. То есть сильно религиозный человек поймёт, нерелигиозный – даже не въедет.
— Можно с примерами?
— Берём картину «Бабушка не верит в чудеса». Там бабушка такая стоит с топором, а сзади — ангел, правда, он похож на имперского штурмовика. Бабушка с ним повстречалась в лесу, поэтому она с топором. И она не верит в чудеса. Хотя встретила ангела. Понимаете, да?
— Чего же тут непонятного.
— Иногда я рисую лубочных, даже не лубочных, а очень схематичных ангелов. Но они у меня всё равно добрые. Чертей тоже рисую. Тема добра и зла так у меня проявляется. Она всегда есть, в творчестве любого художника. Это главное, остальное – подробности уже, в разных формах. Зло не обязательно в виде дьявола. Это может быть обожравшийся человек, которому всё мало и которого распирает от собственной важности.
— Чиновник?
— Ну, вот, и вы туда же – интерпретируете. Просто человек. Но мы понимаем, что это именно зло, что он уже через край перешёл. Но в отличие, допустим, от питерских «Колдовских художников», моих друзей, я не занимаюсь осуждением. Я не говорю, это плохо, а то хорошо. Если я что-то рисую ужасное, — ну, как ужасное, ужасное с точки зрения зрителя, — какого-нибудь пьяного, то я им, скорее, восхищаюсь, даже воспеваю его, как Венедикт Ерофеев. А ещё ставлю себя на место персонажей очень часто.
— И избегаете назидательности?
— Мне часто предлагают провести мастер-класс. Но я отказываюсь. Не люблю, нет у меня этого — быть чьим-то педагогом. А есть такие, кого просто прёт: «Это мои ученики».
Святотать
— Получается, вы стараетесь не обострять?
— Я коммерческий художник, мне хорошо и так.
— Здорово, что вы прямо говорите, не юлите.
— Смотрите, на мою выставку приходят: дети, старушки, люди разных социальных слоёв, национальностей. И если я сейчас начну гнуть какую-то линию, то отсею часть зрителей. Зачем мне это? Я стараюсь быть для всех, народным.
— Что думаете о свободе выражения мнений? Ведь уже нельзя без оглядки слова лишнего сказать – одни оскорбляются, другие уголовные дела заводят?
— Есть пресловутый закон об экстремизме. На мой взгляд, он недопилен. Есть пространство для интерпретаций. Это очень плохо. Закон должен быть ограничен жёсткими рамками. Людей за перепосты дёргают. Но это ведь, ребята, ни в какие ворота не лезет.
— Кому-то от такой жизни хочется улететь на Марс?
— Однажды я написал стихи про Горбачёва. Лет двенадцать мне было. В тетрадочку школьную. Бабушка, царствие ей небесное, внимательно прочла и говорит: «Лёх, лучше этого не делать». Я отвечаю: «Так можно – перестройка ж». Она: «Помалкивай. Молчание украшает мужчину. И меньше последствий». А я всегда живу заветами бабушки.
Вася Ложкин берёт с полки разноцветного нарядного Сталина, похожего на героя советского мультфильма. Зашёл в художественный магазин, вспоминает, купить красок, а там эта штука белая продаётся, гипсовое изваяние с подписью: «Бюст Дзержинского». Ну, и не смог удержаться – купил, домой принёс и раскрасил, задув из баллончика. А потом вывесил его фотографию в Фейсбук. Что тут началось?! На него набросились и сталинисты, и антисталинисты, и вообще — все. Дескать, святотать. Пришлось убрать от греха.
Укрыниксы
— А вот Майдан, если мы про грех заговорили?
— А что Майдан?! Майдан меня вообще не удивил. Я незадолго до этого приезжал в Киев. Там устраивали выставку «Жлобарт», где висели и мои картины. И общался с этими людьми. Для них это всё было по-настоящему, и да – были жертвы. Но, тем не менее, всё равно мне казалось это какой-то ролевой игрой, с этими палатками, щитами и палками. А картины мои там и остались, я их оттуда забрать не могу.
Когда-то, ещё до Майдана, выпивал Вася в Киеве с украинскими художниками и обсуждали они все вместе фантастическую тему русско-украинской войны. Говорили: вот, было бы прикольно сделать выставку о войне между Россией и Украиной. Например, псковские десантники допрашивают украинского пленного. Или какая-нибудь житомирская танковая дивизия под Воронежем — что-нибудь батальное. Им это казалось дико смешным. Слава Богу, у Васи хватило ума не рисовать ничего такого. А потом случился Майдан. И украинские художники такую выставку сделали. Под названием «Осторожно, русский». Там сидели в клетках полупьяные люди в ватниках и бросались на зрителей.
— Я сначала подумал, что мог бы тоже захреначить подобное что-то, только антиукраинское, — вспоминает Вася. — Но затем решил, что это мелко, какой-то лай. Поэтому я с ними и разошёлся.
— Из принципа, а не потому, что осторожничаете?
— Знаете, на мои выставки приходят люди диаметральных взглядов. И им может нравиться одна и та же картинка. И я вот что думаю. В нашем разрозненном обществе я, может быть, очень тоненькие ниточки, мостики между этими людьми прокладываю. Пускай, я не могу их объединить. Но я делаю нечто богоугодное. Я поэтому и не лезу в острые темы, чтобы не добавлять злобы, которой и без меня полно вокруг. Вот такая у меня идея.
— Так вы, выходит, действительно народный художник?
— Выходит, что так.
Кайфуйте
— И вы это буквально видите на своих выставках? Что либерал с патриотом, что фашист с антифашистом — как у Киплинга звери на водопое во время засухи?
— Ну, они не вместе ходят, конечно, не под руку. Но вот взять мою выставку в Праге «Русская пропаганда», — Вася Ложкин откуда-то выуживает книжку и тут же дарит. — На открытие пришли чешские люди – ультраправые, ультралевые, руссконаправленные, антируссконаправленные. И все они получили колоссальное удовольствие. А ещё говорят, что я непереводной. Ещё какой переводной.
— Почему такое название?
— Все местные журналисты на это заточены: русская пропаганда да русская пропаганда.
— Демонизируют нас?
— Да вообще! А устраивали выставку как раз те люди, которые с этим не согласны.
— С чем?
— Что Россия хочет захватить Чехию или, условно, Запад. А само название — это троллинг такой.
— С кем вам интереснее общаться – кто нас демонизирует или нет?
— По большому счёту, мне вообще ни с кем неинтересно общаться. Я сейчас стараюсь себя не выпячивать. Вот — картины, они узнаваемы, есть в Интернете. А личность автора – вторична. Некоторые считают, что она неразрывно связана с его произведением. Например, человек написал гениальную книгу, а потом выясняется страшное – что он какой-нибудь фашист. Всё – читать его мы не будем. Или, там, Гребенщиков – отличные песни пишет, но с Саакашвили обнимается. Всё – говно он, а не певец. А мне всё равно, чего там автор делает – котят ест или чудовище. Если он создал прекрасное произведение, то оно живёт отдельно от автора. Так и я — стараюсь от своих картин немножко в стороне стоять.
— Это само по себе художественное высказывание?
— Да. Смотрите, наслаждайтесь, кайфуйте. Или не кайфуйте. На радио зовут иногда говорить о картинах. Но как можно на радио говорить о картинах, а?!
А вот, кстати, хох…, э-э-э, украинцы, с которыми я разосрался, говорит Вася Ложкин, показывая одну картинку, затем другую и ещё. Это их Союз Вольных Художников «Воля або смерть», поясняет, вот — Ваня Семесюк, мы с ним очень дружили, вот — Олекса Манн, они все майдановские, продолжает Вася, и в его голосе слышится плохо скрываемое сожаление.
Откуда это?
Вася проводит короткую экскурсию по своей квартире-мастерской. Она разбита на зоны: живопись, музыка, жизнь, туалет.
Там комната, где он творит музыку, я же каким-то образом музыкант, поясняет. Портреты — соответствующие: Ник Кейв, Том Уэйтс, Егор Летов. Рядом и небольшая коллекция гитар. Вот — Fender Jazzmaster, его фаворитка. А вот — ручной работы, называется сигар-бокс, корневая, негритянская штука, коробка от сигар, черенок от лопаты, на таких играют блюзовые музыканты, «Кроссроудз», например. Вася берёт её в руки, с удовольствием извлекает «уэуэууу».
Тут — туалет. Если честно, на туалет это помещение мало похоже, скорее — на небольшую студию для съёмок порно с элементами БДСМ: чёрные космические стены, звёздный свет, музыка сфер и соблазняющее зеркало. А и точно – оказывается, туалет для секса. По крайней мере, хозяин так утверждает. Может, выдумывает — у него не поймёшь. Здесь ещё должен висеть портрет Игги Попа, говорит Вася, мне кажется, он смотрелся бы идеально.
А там портрет Пушкина, работы художника Харитона Круглова, моего любимого, вернее, портрет памятника Пушкина, кивает Вася на картину.
Посреди комнаты установлен мольберт не мольберт, конструкция для рисования. Сейчас там появляется на свет божий новая картина, внушительного размера. Она не доделана, но сюжет уже просматривается.
— Вася, откуда сюжеты берёте?
— Непонятно. Вот что здесь нарисовано? Антенна. Кот по проводу идёт, как канатоходец, в руках у него две бутылки пива. А второй кот, покрикивая, его раскачивает. Что это, откуда?
Хрен его знает, товарищ майор
— А как вы поняли, что именно в такой манере следует рисовать?
— Само получилось. Шло, шло и пришло.
— Некоторым кажется, что ваши работы схожи с лубком.
— Скорее, с комиксом. Есть свои герои, иерархия, пересечения. От лубка я просто оттолкнулся. В детстве у меня была кружка, на ней две тётки разговаривают — красивая ярмарочная сценка и надпись. Вот, человек торговал овощами, потом едет домой, и на дорожку какую-то картинку веселенькую прикупает. Здесь примерно так же. И даже не комикс, а путешествие. У меня же персонажи из картины в картину перепрыгивают. Я люблю медведей рисовать, которые издеваются над клоуном. Или старух безумных, которые подключились к Интернету и прочитали там что-то такое, что полностью изменило их мировоззрение.
— Что Ленин — гриб?
— Ну, да, ну, да. И потом мне всегда была очень интересна тема рептилоидов, плоской Земли, вот этого всего.
— Кто первый появился?
— Сначала зайцы. Очень много зайцев в разных ипостасях. Чего они только не творили, эти зайцы. Они проводили бесчеловечные эксперименты на людях, они писали письма Богу, много всего. После коты появились. Вообще, сначала, до всего, у меня был сплошной трэш. Какие-то люди друга убивают, режут на части, рвут. Но это всё, естественно, во-первых, не сохранилось, а, во-вторых, не продашь, в музее не повесишь.
— Это искусство – то, что вы делаете?
— Скажем, всякие там искусствоведы меня считают полным говном. И я раньше думал: ну, вот делаю я что-то, рисую картиночки, безделицы. Но потом стали мне люди звонить, чтобы «спасибо» сказать, или письма писать благодарственные.
Однажды Васе Ложкину позвонила женщина, сказала, что у неё мама умирает, ей остался месяц, что маме очень нравятся васины картины, и попросила для неё нарисовать что-то прикольное, чтобы к ней в комнату повесить и тем самым облегчить уход из жизни. Ну, Вася и нарисовал, конечно — «Первый снег», называется. Первый – не последний, а значит, дающий надежду. И считает он эту нежнейшую картину одной из лучших своих. А ещё однажды сделал заказ настоятель монастыря. Вася и ему нарисовал, без жести, без топоров, как говорит. Там старушка котёнка топит. А тот и молвит ей человеческим голосом: «Не топи меня, бабушка, я тебе ещё пригожусь!» А раз было, Тула вышла на связь – отец захотел мотивирующую картину для дочери, которая ни в какую учиться не желала. В результате появился диптих: «Если не будешь работать головой, будешь работать руками».
— На самом деле, хрен его знает, товарищ майор, — продолжает Вася. — С точки зрения Суриковского училища, конечно, это какая-то помойка. А с точки зрения человека, для которого это важно, который пишет мне, что моё творчество его радует и заставляет улыбаться в трудные моменты жизни, — это искусство.
— И не это ли цель искусства?
— Вот поэтому я и счастлив.
— Каким же образом вы достигаете этого: рожи у вас на картинах страшные-страшные, а всё равно понятно, что они про добро?
— Во-первых, через котиков, с большими глазками, – Вася взмурлыкивает и делает большие глазки. – И даже через тех же старушек. Она может быть с топором. Но в таком положении изображена, что её воспринимают как собственную бабушку. Кстати, у той бабушки, что у меня на картинах, есть прототип, и это — моя прабабушка. Она была довольно жёсткой и сильной женщиной, как и все, кто прошёл через войну. Да, она с топором, сутулая, лицо угрюмое, морщинистое, потому что жизнь покорёжила. Но в ней нет зла, она не растеряла свою человечность, свой свет. Она и колыбельную может спеть, но и врагов порубить в капусту, которые её котёночка обидели.
Однажды некий человек, возмущённый васиными старушками, бросил ему: «Это же наши матери, бабушки. Ты бы свою тоже так нарисовал?!» Вася ему и ответил: «А я свою и нарисовал».
Зудит? Твори!
— Как вы картины пишете – в смысле творческого процесса?
— Всё зависит от вдохновения, а оно ведёт себя по-разному. Бывает, озарение как бабахнет: буф-ф — и нарисуешь. Иногда приходит мысль, и ты пытаешься её выразить, воплотить. Иногда эта мысль — совершенно тупая, но тебе обязательно надо от неё избавиться, нарисовав картину, ведь она не даёт дорогу другим мыслям и картинам, пробку образует в голове.
— А миссия, извините, есть у вас какая-нибудь?
— Ну, какая может быть миссия у художника?! Нет, ну, есть, разумеется, художники-миссионеры. Например, он возмущён несправедливостями современного мира и решает: «Пойду-ка я прибью свои яйца к брусчатке». Производит как бы художественный жест в знак протеста. Но мне кажется, это неправильно. Любым художником сначала движет внутренняя потребность творить. А уже потом можно придумывать и нагромождать всякие актуальные подробности. Когда же ты исходишь из того, что мир несовершенен, не нравится Путин, надо бы мне с ним побороться, и не нарисовать ли мне для этого картину — ну, это не художество, а что-то другое. У настоящих — композитора, поэта, писателя, художника это так: у него творческий зуд и, чтобы его унять, он садится и пишет, допустим, песню, а уже затем у него может получиться гимн протеста или наоборот.
Мы не хотим никого победить
— Жизнь, по-вашему, меняется или стоит на месте?
— Качество жизни меняется.
— Да речь не про это, про человека. Лимонов, уезжая в эмиграцию, мелодраматически размышлял, что никогда больше не увидит этих трогательных бабок, сидящих у подъездов в павлопосадских платочках на скамейке перед хрущовкой. А вернулся — они на тех же скамейках и точно такие же, словно система воспроизводит сама себя.
— Может, это и неплохо?
— А никто и не говорит, что это плохо.
— Или вы намекаете на «святые девяностые»? Если да, то я их терпеть не могу. Они у меня ассоциируются со смертью. С лютой смертью, которая окружала меня со всех сторон. Смерть была среди моих друзей. От наркотиков, в бандитских разборках, на войне в Чечне. Когда мне говорят, зато была вон какая свобода, я им отвечаю, да на хрен мне такая свобода. Вот, ей-богу. Я в этом смысле обыватель.
— Или это просто консерватизм, вызванный возрастом?
— Не знаю. В юности — да, я был дерзкий, совершенно безумный. Ельцина терпеть не мог. А сейчас мне ни с кем не хочется бороться. Помните, у «Митьков»: «Мы никого не хотим победить»?!
Дико интересно, дико дорого
— Вы сейчас главное удовольствие от чего получаете?
— У меня всё стало гораздо проще. Во-первых, деньги. Я их люблю. Это серьёзная мотивация, не так ли? Не то, что я чахну... Плюс тщеславие. Как у любого творческого человека. Люди смотрят на твои картинки и говорят: «Ах, какой же ты молодец». И это очень приятно, глупо скрывать. Поэтому если я берусь за какую-то работу, то это должно быть либо дико интересно, либо за это должны хорошо заплатить.
— Отдельно может это существовать? Интересно, но без денег, или наоборот?
— Сталлоне, помню, ещё сто лет назад произнёс такую фразу: «Если ты чего-то хочешь добиться в жизни, то найди себе такое дело, которым ты готов заниматься даже бесплатно».
— И как — работает?
— Не всегда. Я всю жизнь занимаюсь рок-музыкой. Вкладываю туда кучи — времени, средств, сил. И ничего это не приносит – ни славы, ни денег, ни черта.
— Но удовольствие-то приносит?
— Иногда. Но в основном это приносит разочарование. Ты клип снимаешь, а тебе говорят: «Фигню играешь. Рисуй лучше котов».
Продано
Видели, какая кружечка, хвалится Вася кружечкой с картинкой, это я нарисовал, но не пошли в продажу, а чашки пошли хорошо, не знаю, почему, идут прямо на ура.
Раздаётся телефонный звонок. Вася уходит в другую комнату.
— Можете наличными, можете на карточку. Никакой предоплаты нет, — слышно за дверью.
Осень, поясняет он, вернувшись, все компании хотят календари. Говорит, что не очень нравится на заказ рисовать, потому что приходится совмещать в голове всякие штуки-дрюки, то есть подстраиваться под профиль компании. Гораздо интереснее, что от души. Да такое и продаётся лучше.
— Если нет душевных затрат, то и результата не будет?
— В заказную работу тоже надо душу вкладывать.
— Но приходится делать внутренне усилие?
— Ну, ещё бы. В любом случае я делаю красиво и хорошо. Я же не могу сделать говно.
— Есть признаки, по которым понимаешь, что хорошо продастся, а что не очень?
— Какая работа выстрелит — не угадать. Вот «Родина слышит». Ну, картина и картина. А долбанула так, что мир содрогнулся.
— ФСБшники?
— У всех них эта картинка на телефонах. Я им нарисовал целую кучу, от таких до вот таких, — Вася показывает: сначала на пальцах, потом — широко разметав руки.
— Вы — успешный художник?
— Я считаю себя очень крутым художником. Не потому, что круто рисую, а что круто продаюсь.
Картина Васи Ложкина в среднем стоит тысячу долларов. Продаёт он сам – через магазин и в Интернете. С галереями дела не имеет, хотя предлагают постоянно.
— Сейчас век Интернета. Ну, какие на хрен, галереи, — кипятится он.
— Они, допустим, могут найти клиента, который купит вашу картину не за тысячу долларов, а за десять тысяч.
— Я работаю по другим законам. Вот, художник продал картину за десять тысяч долларов. И он такой: «Вау, крутяк». А потом сидит целый год, и никто у него ничего не покупает. А по мне, лучше продать десять картин в течение года по тысяче.
— Стимулирует творческий процесс?
— Да-да. И не надо лезть в это высокое современное искусство. Потому что оно всё построено на тексте, а не на изображении. Какая-то труба, торчащая из стены – это просто труба, торчащая из стены. Но если её сопровождает объяснялка с тучей слов, понятных единицам, тогда это художественное произведение. А моя картина чем привлекает людей? Не надо иметь суперобразования, чтобы она тебе понравилась.
Эврика!
— Вот вы завтра проснётесь и подумаете: надо бы мне тысячу долларов, диван купить новый, пойду-ка нарисую картину.
— Так не получится. Надо нарисовать десять картин. Глядишь, одну купят.
— Режим есть?
— Каждый день работаю практически.
— Записываете новые идеи?
— Я всё в башке держу. Но там не так много чего лежит – дел пять обычно.
— Много времени уходит на картину?
— Ну, день.
— А считали, сколько картин в коллекции ушло?
— Тысячи три. До фига, в общем.
— Это чудо, что с вами происходит?
— Это постоянные тренировки и работа, — иронизирует Вася.
— Спрошу по-другому. Что с вами происходит — это чудо?
— Конечно, конечно. Чудо из чудес, — иронизирует Вася.
— Ладно, вы продолжаете удивляться или привыкли?
— Удивляюсь. Но отношусь к этому, как к работе и говорю себе: «Слава Богу, что у меня есть такая работа». И всегда боюсь её потерять. Поэтому стараюсь сделать много, больше, чем надо, — говорит Вася, уже не иронизируя.
— А когда перестанет приносить доход?
— Ну, переквалифицируюсь, например, в иллюстратора книжек. В крайнем случае, буду сидеть на улице и продавать.
Вася Ложкин усаживается в кресло, читает с телефона только что полученное письмо:
«Наш любимый художник, Вася Ложкин! Трудно решиться позвонить вам, поэтому пишем коллективное письмо от всей семьи. Мы давно любим ваши рисунки: котиков, бабок и прочих персонажей. И мы коллективно страдаем от того, что к вашей авторской картине даже не подступиться. Даже начальная стоимость картины для нас, провинциалов, слишком велика, — Вася довольно посмеивается: «Это – правда». — Но недавно нам была благая весть: на открытии вашей выставке в Санкт-Петербурге мы узнали, что цена картины зависит от её размера. «Эврика!», — закричали мы. Попросим Васю написать для нас небольшой портрет рыжих котиков размером в четверть от обычного формата картины. Просим принять наш скромный заказ. С уважением, такие-то, Санкт-Петербург».
— У вас выработалась схема отношений с фанатами?
— Обычно я отвечаю на письма. Но рисовать каких-то котов за эти деньги мне не хочется. Как-нибудь отмажусь. Предложу купить принт. В крайнем случае, чего-нибудь подарю.
Целая толпень
— Итак, вы — продукт своего времени: не было бы Интернета – не было бы Васи Ложкина?
— Интернет меня сильно поднял. Я, в самом деле, интернетовский персонаж. Ушёл куда-то в смайлики, стикеры и мемы.
— Представьте себя сегодняшнего лет тридцать назад.
— Как тесть мой сказал, если бы ты такое в советское время рисовал, тебя бы, наверное, в тюрьму посадили.
— За очернение действительности?
— Ну, да. Почему я действительность и стараюсь не изображать, а какую-то всё метафизику, будто это репортаж из параллельного мира, сон, будто реальность, искажённая подсознанием, понимаете? По большому счёту, это всё не от ума идёт, от сердца — если совсем красиво сказать. Поэтому, я думаю, мои картины и нравятся людям, что они идут через выплески души. Вот, сейчас была выставка в Питере — уйма народу пришло, целая толпень.
— И вы меняете жизнь, кажется?
— Чего я там меняю?! Возможно, украшаю.
Шутки в сторону
— Вот, говорят, Вася Ложкин – гений стёба. Но есть мысль, что вы боитесь показаться серьёзным – и в картинах, и в текстах, и в музыке? Это способ защиты или нападения?
— Я очень не люблю всё такое — на сложных щах. Для этого есть масса других, которым это нравиться.
— Умничать?
— Давить интеллектом. У них это получается, у кого-то даже есть основания. А у меня чего — я, наоборот, стараюсь упростить. Не знаю… Мне кажется, это гордыня. Иногда смотришь на человека, который начинает из себя выжимать то, чего в нём нет, грустно делается и смешно.
— Похоже, сейчас наступило время иронии-самоироинии. Это и демонстрация интеллекта и убежище интеллектуала. Но ведь есть вещи, о которых надо говорить серьёзно?
— На самом деле, я в своих работах не сильно-то и шучу.
— Но кажется, что это шутки?
— Так кажется, потому что нарисовано довольно простым способом.
— Вы туда серьезное закладываете намеренно?
— Допустим, есть у меня картина «Деревянная сабелька», самая дорогая из проданных. Она — суперсерьёзная. Там о том, что всех убили, остались только детки, вышли они сражаться с врагами, а у них в руках из оружия только одна игрушечная сабелька. И эта картина показывает и то, что им уже капец, но и то, что они уже заранее победили, потому что от них свет этот исходит.
— Вот, вы постоянно себя как бы опускаете. Я ибмецил, я дурак, с меня спрос небольшой. Есть подозрение, что это самоуничижение, которое паче гордости.
— Это не показуха. Я иногда ощущаю себя таким глупым человеком. И мне так тяжело от этой моей глупости – жизненной, от нехватки образования. Я и в школе плохо учился, и книжек мало прочитал. Но я не стесняюсь. А киберпространственным имбецилом
меня в ЖЖ кто-то обозвал, и мне дико понравилось. У меня товарищ есть давний. Он всё время твердит: русское быдло, везде одни дебилы. А я так не считаю. Потому что я такой же, как многие вокруг. Я не люблю слово «быдло». Человека, им злоупотребляющего, оно характеризует как сноба: мол, я выше, лучше, чем вы все.
Быть знаменитым так красиво
— Вы как себе объясняете, почему вы так популярны?
— Тут два момента. Я считаю, что мне повезло. В том смысле, что большинство художников не могут себе позволить рисовать, как я. Вот у нас в Ярославле куда-нибудь на Кирова выйди – и там сидят художники. Картинка у них стоит – ну, пять тысяч или за три сторгуешься. Правда, рисуют ерунду какую-то: церкви, речку. А что рисую я, не каждый осмелится. Не то, что это сложно рисовать. Просто духа не хватает. Вот как можно нарисовать такое говно, как сказали бы настоящие художники, — Вася кивает на стену, к которой прислонены его работы с оскалившимися котами. — И потом – мне кажется, я рисую очень красивые картины, — без тени иронии говорит Вася Ложкин, может, только если с полутенью. — Я поймал какую-то волну и стараюсь изо всех сил её поддерживать.
— У вас есть ощущение, что Бога за бороду ухватили, а могло и иначе сложиться?
— Приходят такие мысли. Но я их отгоняю. Если начинаешь об этом думать, всё потом может быстро развалиться.
— Значит, вы мистик, и в вашей истории нет ничего спланированного?
— Как-то всё само собой. А думать я стараюсь о том, что если сейчас перестану работать, то всё это на хрен рухнет. Поэтому я фигачу и фигачу.
— Забудут?
— Придёт новый Вася Ложкин. Это связано ещё и с интернет-культурой. Каждый день блогер должен регулярно напоминать о себе. Те же законы, в принципе, работают и со мной.
— Вы звезда? Мне вот кажется, что поп-звезда.
— Знаменитым я себя не чувствую. Хотя на улице иногда узнают. Какой-нибудь чувак подойдёт и скажет: «Блин, мужик, я тебя уважаю, ты крутой».
— В Ярославле знают вас?
— В целом — нет. Хотя приглашали в Волковский театр читать лекцию. Зимой будет выставка в художественном музее на Волжской набережной. А кто тут звезда, так это Валентина Терешкова. Движется по городу — от неё прямо сияние исходит.
Сосед Васи Ложкина выходит на балкон, копается в шмотках. Знает он, интересуюсь, что через стенку живёт величайший котописец всех времён, народов и Интернета. Конечно, отвечает, у него же есть моя книжка.
Уйдите, пожалуйста, приезжайте еще
Смотрите, какая штуковина, говорит он, прислали, видите надпись «Васе Ложкину на добрую память от Роджера Зингера», откройте, продолжает таинственным голосом престидижитатора. Открываю — там что-то вроде детской книжки с картонными выдвижными фигурами.
— А что это?
— Инсталляция какая-то.
— Вы, наверное, привлекаете не совсем уравновешенных граждан?
— О, да. Особенно, знаете, литераторов. Приходят на мои выставки со своими брошюрами самиздатовскими. Дарят. Мало того, говорят: «Ваши картины идеально подходят к моим стихам. Надо совместно издаться — будет бестселлер».
— И что вы отвечаете?
— «А-аааа, уйдите, пожалуйста, уйдите!», — повышает голос Вася.
Нетрудно догадаться — это очень толстый намёк, что разговор пора заканчивать.
— Алексей, то есть, Вася, честно скажите, вы — мизантроп?
— Ну, откуда?! Мизантроп — это нелюбовь к людям. А я так — социопат.
— Да, это гораздо круче.
— Приезжайте ещё.
