Год начался исключительно позитивно. Выделяются три события, и каждое из них по-своему характеризует новый этап развития мировой системы. Во-первых, это беспорядки в Иране, во-вторых, начавшиеся прямые двусторонние переговоры между Северной и Южной Кореей, в-третьих, заявление министра иностранных дел ФРГ Зигмунда Габриэля о том, что США, Китай и Россия не ценят и презирают Евросоюз.
Объединяет эти три очень разных события одно. Они свидетельствуют о начале движения к решению застарелых проблем. Проблем, которые достались миру от разных периодов холодной войны, но так и не были решены за четверть века после ее окончания — не были решены в рамках попыток выстроить однополярную систему.
Будущее Европы
2017 год зафиксировал провал ЕС по всем основным направлениям внешней и внутренней политики. Апофеозом стал политический паралич Германии в результате неспособности сформировать новое правительство. Страна, которая без малого десять лет (с кризиса 2008 года) активно перетягивала на себя реальную власть в ЕС, оказалась совершенно дезориентирована. Однако это лишь «вишенка на торте». До этого были:
— провал на постсоветском пространстве — прежде всего Украина и разлад с Россией;
— провал на средиземноморском направлении — поддержка «арабской весны» и попытки Британии и Франции на южном фланге компенсировать свою слабость относительно Германии завершились полным фиаско;
— обвальное ухудшение отношений с Турцией;
— брекзит;
— кризис трансатлантического единства после прихода Трампа;
— референдум об отделении Каталонии от Испании;
— нарастающая фронда со стороны восточноевропейских стран, прежде всего Польши и Венгрии.
Учитывая кризис власти в самом ЕС — не только в Берлине, но и в Брюсселе (противостояние между Жан-Клодом Юнкером и Дональдом Туском), впору говорить о «Европе в кольце фронтов».
Все это результат попыток ЕС продлить свое существование в качестве международного субъекта нового типа, точнее квазисубъекта. Этот путь был избран по окончании холодной войны, когда сохранение трансатлантического союза было признано приоритетом по отношению к формированию в Европе полноценного центра силы (например, принцип приема новых членов «сначала НАТО, затем ЕС»), а закреплено было в 1999 году агрессией НАТО против Югославии.
Тогда же, вопреки надеждам на создание «общеевропейского дома», был сформирован и фундаментально антироссийский характер европейской экспансии. Совершенно явным это стало в 2004 году, когда вместо работы над новым соглашением о партнерстве и сотрудничестве (прежнее действовало с 1994 по 2004 год) Евросоюз однозначно и демонстративно сделал ставку на отрыв Украины от России в ходе оранжевой революции. А в 2013–2014 годах этот вектор европейской политики проявился в ходе продавливания соглашения об евроассоциации Украины и поддержки государственного переворота в Киеве. Соблазн ползучего экономического давления на Россию через евроассоциацию, зону свободной торговли Украины с РФ и правила ВТО оказался слишком велик.
Сам характер организации подразумевал, что Евросоюз существует как форма «дружественного» расширения трансатлантического влияния на восток. Поэтому, когда эта экспансия остановилась, это сразу привело к взрыву всех накопившихся внутри и вокруг этого квазисубъекта противоречий. Совершенно неожиданным следствием стал брекзит, но в полную силу кризис развернулся после избрания президентом США Дональда Трампа.
Противники курса на глобализацию вместе с ЕС, посредством ЕС и через ЕС были не только в Европе, но и в самих США. Выбор Запада хоть и имел свою историческую идеологическую платформу, но все же был во многом ситуационным. Это произошло по причине некоторой растерянности той части американского истеблишмента, которая, собственно, и зафиксировала победу над СССР, но под впечатлением открывшегося фронта работ и возможностей оказалась неспособной быстро сформулировать программу строительства нового мирового порядка. Джордж Буш-старший проиграл, и президентом стал Билл Клинтон. (Олицетворением внешнеполитического курса, который при нем заложили США, стали такие фигуры, как Мадлен Олбрайт, Джордж Сорос и Збигнев Бжезинский.)
Далее драматизм противостояния в США лишь нарастал. Восемь лет республиканские группы влияния ждали своей возможности начать строить мир под себя. В 2000 году со скандалом побеждает Джордж Буш-младший, США сходу начинают реализовывать новую, противоположную программу. Вектор интересов резко сместился с Европы на Ближний Восток. Вторжение в Ирак США совершили без санкции Совета Безопасности ООН и без поддержки своих европейских союзников.
Затем новый мах качелей — победа Барака Обамы, которую европейские и глобальные элиты приветствовали бурными аплодисментами. Обама и его команда практически не скрывали, что их цель — трансформация США в сторону европейской модели, и готовились сохранить преемственность курса. Но снова неожиданность: побеждает Трамп. И немедля начинает рушить все, что создавала команда Обамы, повергнув Европу в шок.
Евросоюз привык действовать в удобной роли доброго полицейского. Показателем того, что не только США манипулировали Евросоюзом, но и Евросоюз Соединенными Штатами, является обычная реакция европейцев на каждую попытку Вашингтона скинуть с себя бремя НАТО — в Европе мгновенно начинается крик по поводу плохих американцев и требования хранить верность трансатлантическому единству.
Сошлись два фактора — конфликт с Россией (ЕС — инструмент именно ползучей экспансии!) и резкие движения Трампа. Оба эти удара делают невозможной мягкую экспансию (а это в том числе способ работы экономики ЕС, остановка экспансии наносит ей функциональную травму), к тому же без американского зонтика и давления сохранять единство столь разнородной, политически аморфной и экономически разбалансированной организации невозможно. И даже если на смену Трампу придет более проевропейский президент, сама модель показала свою критическую уязвимость — США уже не надежный партнер, а надежд на капитуляцию России в обозримом будущем нет.
Понятно, что европейские элиты чувствуют себя обманутыми в своих лучших ожиданиях. Отсюда тональность высказывания Зигмунда Габриэля. Суть которого всего лишь сводится к тому, что оставаться и дальше квазисубъектом Евросоюзу не удастся и надо либо брать себя в руки и как-то вписываться в новые международные реалии в качестве единого супергосударства, либо так же вписываться, но уже по частям.
Без Ирана не получается
Беспорядки в Иране интересны прежде всего тем, что дестабилизировать страну так и не удалось. И это означает, что рост роли Ирана в регионе продолжится. Попытка сформировать на основе социально-экономического протеста оппозицию росту регионального влияния Тегерана цели не достигла.
Впрочем, до сих пор многочисленные планы переустройства региона, которые оставляли бы Иран «за скобками», ни к чему не приводили. Скорее напротив, давали обратный результат. То же вторжение США в Ирак в 2003 году было вызвано желанием выйти из тупика одновременного двойного сдерживания Ирана и Ирака. Американские неоконы рассчитывали превратить Ирак в цивилизованный, прозападный, процветающий форпост для давления на Иран. На деле получилось наоборот: вакуум влияния в Ираке привел к значительному усилению Ирана. До такой степени, что оно стало провоцировать остальных региональных игроков на все более и более авантюрные действия.
Уже администрация Буша-младшего была вынуждена признать необходимость более стратегического подхода к региону: в июне 2006 года в Тель-Авиве Кондолиза Райс презентовала термин (и проект) «Новый Ближний Восток». В том же году свет увидела работа отставного военного аналитика Ральфа Петерса «Кровавые границы», в которой он обосновывал неизбежность большого территориального передела в регионе тем, что границы здесь были проведены искусственно уходящими европейскими колонизаторами, причем с целью провоцировать межэтнические и межконфессиональные конфликты, чтобы сохранять рычаги влияния. Чтобы регион успокоился, надо провести новые, правильные границы.
Понятно, что возвышение Ирана на фоне подобных откровений из Вашингтона вызвали понятную реакцию у местных игроков. Каждый захотел принять участие в этой игре, чтобы опередить соседей. Одним из промежуточных результатов этого стал разрыв традиционного союза Израиля и Турции. Впервые это стало очевидно во время Второй ливанской войны (показавшей Израилю его военную слабость в несимметрическом конфликте с «Хезболлой») в 2007 году, которую Реджеп Эрдоган использовал, чтобы дистанцироваться от Израиля. Необратимый же характер охлаждение приобрело после войны в Секторе Газа в 2008–2009 годах, после которой термин «неоосманизм» применительно к турецкой внешней политике получил широкое распространение (во многом в связи с фигурой тогдашнего министра иностранных дел Ахмета Давутоглу, автора концепции «стратегической глубины»).
Арабские монархии Персидского залива отреагировали на усиление Ирана попытками консолидировать арабский мир на свою поддержку. Это фундаментальная причина, стимулировавшая Катар и Саудовскую Аравию заняться экспортом цветных революций по всему региону. С другой стороны, эту линию поддерживали европейцы (Британия и Франция) и тогда еще вполне лояльная Европе Турция. (Политика Обамы в отношении Ближнего Востока в тот момент заключалась в демократизации, а значит, и некоторой исламизации стран региона, а также в делегировании ответственности европейцам.)
Однако Сирия оказалась той скалой, о которую этот поток разбился. Благодаря решительной поддержке России и помощи Ирана.
Путаная и безответственная политика США привела к тому, что их влияние в регионе резко сократилось, а Европа это влияние заместить оказалась не в состоянии. Поэтому вопрос теперь лишь в том, когда региональные игроки признают необходимость выстраивания новой системы безопасности в регионе, которая будет включать Иран, а не исключать его.
Корея одна?!
Резкое падение влияние США произошло и в другом регионе — в Восточной Азии. Здесь, как и в случае с Европой и Ираном, источником проблем стал конфликт, сформировавшийся еще в недрах холодной войны.
КНДР де-факто стала еще одним членом ядерного клуба.
Если в Европе речь идет о сбое в хорошо отлаженном механизме геополитической и геоэкономической экспансии, а на Ближнем Востоке — об излишней амбициозности и безответственности, то военно-стратегический кризис в Восточной Азии — это свидетельство паралича американской политики. Дело в неспособности Вашингтона выходить из режима политической инерции там, где это требует глубоко проработанных и ответственных решений.
Четверть века КНДР занималась тем, что с разной степенью интенсивности и наглости развивала свою ракетно-ядерную программу. Времени, чтобы выработать принципиальный подход и договориться (в том числе со своими союзниками в регионе — Японией и Южной Кореей), у США было достаточно. Однако это требовало, чтобы какая-то из вашингтонских администраций взяла на себя политические издержки по проведению этого курса.
Для мирового гегемона это оказалось непосильной задачей.
Впрочем, паралич стратегической воли у США не есть нечто, что может удивить в XXI веке. Не менее интересно другое — нехватка стратегической воли и видения у Китая. КНДР год от года становилась для КНР все более сложным, неудобным партнером, но ничего с этим сделать Пекин не мог. Демонстративное внимание к военным вопросам (с упором на сухопутные силы) в Китае в последнее время явно имеет своим адресатом уже не только США, но и КНДР.
Возобновление прямых переговоров между Северной и Южной Кореей ставит на повестку дня вопрос о реинтеграции двух корейских государств. Каковы могут быть конкретные механизмы, судить пока сложно, но понятно, что обретение Севером ядерного оружия, во-первых, полностью девальвирует американские гарантии безопасности Югу, а во-вторых, может обеспечить военно-политический зонтик для такой модели объединения, которую выберут сами корейцы.
Понятно, что появление в перспективе единого корейского государства (пусть даже пока по схеме «одна страна — две системы») принципиально меняет стратегическую расстановку сил в Восточной Азии. Прежде всего, она ставит под вопрос о надежности американских военных гарантий Японии и, соответственно, о сохранении американского военного присутствия в стране. Прекращение американского военного присутствия в Южной Корее поменяет военно-политический климат вокруг Тайваня.
Иначе говоря, становится реальным обвальное падение американского влияния в Восточной Азии.
Конечно, это пока спекуляции, однако, учитывая общее нарастание темпов геополитической динамики в мире, подобные трансформации могут оказаться не столь фантастическими, как кажется сегодня. Достаточно вспомнить, что решение о брекзите было принято полтора года назад, а Трамп является президентом США всего год. За это время обстановка в мире изменилась принципиально. Если сравнивать с началом 2014 года, то перемены и вовсе разительные.
Нельзя сказать, что подобное выключение США из этого важнейшего региона мира однозначно соответствует интересам России. Однако это зависит от того, в какой степени США готовы реалистично взглянуть на сложившееся положение дел и начать вести ответственную политику исходя из этого, а не из мечтаний времен окончания холодной войны.
Мировоззренческие метания гегемона представляют фундаментальную проблему глобальной политики. Положение дел, когда каждая новая администрация хочет строить мировой порядок по-своему, немного надоела международному сообществу. Холодная война завершилась четверть века назад, за это время США имели все возможности проявить себя ответственным лидером, но не сделали этого. Постоянно делать вид, что вот теперь-то мы сделаем не просто иначе, а лучше прежнего (хотя дела идут все хуже и хуже), далее невозможно.
Готовы ли США признать это? Готовы перестать обижаться на весь мир, что он не ценит «исключительную», единственную незаменимую страну мира?
Четвертое событие
Для России сложившаяся в международной политике ситуация обеспечивает широкое окно возможностей. В принципе, Владимир Путин уже начал его использовать — начав с возращения Крыма и продолжив военной операцией в Сирии. Но эти действия, эта решительная контратака на европейском направлении и прорыв, с опорой на Крым, в Восточное Средиземноморье в каком-то смысле лишь открыли окно. Хитрость заключалась в том, чтобы понять, что окно уже не закрыто на крючок и его можно распахнуть. Теперь настало время максимально использовать открывшиеся возможности.
Задача непростая, поскольку Россия не имеет ни особой геополитической защищенности, как США, и не обладает подавляющей мощью по отношению к своими партнерам и конкурентам. Главное наше преимущество — опыт преодоления геополитического и геоэкономического краха, опыт стабилизации государств, политического и экономического восстановления. Этот опыт лежит в основе ответственного и уважительного поведения на международной арене.
Он проявляется, например, в том, что Москва, отчетливо понимая все сложности поддержания стабильности в современном мире и региональные особенности, готова разговаривать с любым вменяемым игроком. Нет стремления найти врагов, учеников, сателлитов. России нужны дееспособные партнеры — это главное. Отсюда, кстати, помощь Сирии, где Башар Асад и его правительство показали решимость и способность бороться за свою страну до конца. Отсюда уважительное отношение к КНДР, которой, несмотря на изоляцию и весьма скудные ресурсы, удается решать целый комплекс военных, экономических, технологических и промышленных проблем.
Россия не против Запада, Россия против безответственности Запада, которая в последние десять лет переросла все мыслимые пределы. И всякий, кто понимает это (а таких много и на Западе) — наш союзник. Россия против исключения стран, против выдумывания разнообразных «стран-изгоев» и «осей зла» — но за максимальное вовлечение в строительство нового мироустройства.
Собственно, эти задачи и решаются сегодня по трем основным направлениям.
В Европе Россия сама столкнулась с попытками изолировать ее, игнорировать ее мнение, интересы и озабоченности, с политикой исключения из общей системы безопасности и недобросовестного экономического подавления. Реакцией стал Крым и обострение ситуации вокруг Украины в целом.
Россию часто упрекают, что она провоцирует раскол в Евросоюзе. Но, извините, возможности России влиять на европейскую политику столь ограничены (за последние годы тому была масса примеров), что всерьез подобные аргументы воспринимать невозможно. Россия просто разговаривает и строит отношения с теми, кто готов это делать. Вот и все! Но если политика ЕС заключается в том, чтобы изолировать Россию, то при известной доле фантазии даже это можно трактовать как «вносит раскол».
Последние четыре года показали, что ответственные силы в ЕС недостаточно сильны, чтобы определять политику союза в целом, но достаточно сильны, чтобы противостоять попыткам навязать антироссийскую политику всем игрокам. Поэтому такая линия поведения в отношении ЕС остается оптимальной. Своего рода аналог политики открытых дверей — в Европе мы готовы сотрудничать с теми, кто готов строить взаимовыгодные отношения.
На Ближнем Востоке Россия продолжает политику против изоляции Ирана, элементом которой была атака на сирийский режим. Четкость, ответственность и решимость завоевали нашей стране уважение даже тех стран региона, для которых подобная линия Москвы является серьезнейшим вызовом. Готовность разговаривать со всеми привела к тому, что стало возможным невозможное — некоторое сближение Турции и Ирана, и удалось сохранить диалог по газовой проблематике с Ираном и Катаром.
Подобная позиция открывает возможности для сочетания диалога о новой системе коллективной безопасности в регионе с формированием общих экономических векторов, одним из которых должен стать транспортный коридор Север–Юг (Россия—Иран—Индия). Этот проект может стать вторым плечом для новой транспортной системы в Евразии — дополнив Северный морской путь и арктические углеводородные проекты.
В Восточной Азии Россия за максимальное вовлечение КНДР в региональные процессы. Стратегический баланс здесь уже сдвинулся, это данность. Вопрос, как теперь с этим работать. Представляется, что оптимальный подход к региональной ситуации можно сформулировать примерно следующим образом. Первое — поддержка выбора корейского народа, который сам должен определять свою судьбу. Второе — укреплять отношения с Китаем. Третье — добиваться, чтобы изменение стратегического баланса не привело к войне, а в случае таковой — до последнего избегать прямого в ней участия.
