Нацпроект «Жилье и городская среда» ставит целью резкое, в полтора раза, увеличение объемов строительства жилья к 2024 году — до 120 млн квадратных метров в год. Отношение к такому целевому показателю неоднозначное. Федеральные чиновники не могут признать невыполнимость президентского указания, но, кажется, они не очень верят в успех: пока стройка не растет, а падает. Ряд губернаторов и застройщики прямо заявляют о невыполнимости и ненужности такой задачи — хотя бы потому, что в стране нет платежеспособного спроса, способного поглотить столь большое количество жилья.
Известный градостроитель, академик Международной академии архитектуры, научный руководитель ЦНИИП Минстроя России Александр Кривов придерживается необычной позиции. Он считает, что резко увеличить объемы стройки необходимо и возможно. Однако для этого придется отказаться от многоэтажного строительства как дорогого и токсичного актива с ограниченным сроком жизни. Ставку надо делать на малоэтажное жилье, тем более что большая часть населения страны хочет жить в индивидуальных домах. Переход к новой жилищной модели и новому образу жизни может стать выходом из системного кризиса общества.
120 млн квадратных метров в год — необходимость
— Есть ли необходимость наращивать объемы строительства жилья до 120 миллионов квадратных метров в год?
— Необходимость есть. У нас до сих пор низкая средняя обеспеченность жильем — 23 квадратных метра на человека. Для сравнения: в Европе средний показатель около 50, в США — 70. Даже в Восточной Европе средний показатель около 40 квадратных метров. Украина впереди нас, мы обгоняем разве что Румынию.
В России жилищный фонд составляет сегодня 3,7 миллиарда квадратных метров. Но надо еще учитывать его качество: около 40 процентов жилья не подключено к центральной канализации. Жилищный фонд надо увеличить до четырех с половиной миллиардов квадратных метров как минимум. При населении 150 миллионов человек это даст среднедушевой показатель в 30 «квадратов». Если фонд будет пять миллиардов, то обеспеченность повысится до 32–33 квадратных метров. Это минимальный показатель более или менее развитых стран. Кстати, уровень научного и технологического развития государств напрямую коррелирует с уровнем обеспеченности жильем.
Второй фактор: через несколько лет резко начнет увеличиваться выбытие домов, количество аварийного и ветхого жилья. Начиная с 2020 года исполняется пятьдесят лет панельным домам постройки 1970 года. А 1970-е — это время массового жилищного строительства, когда строили многие десятки миллионов квадратных метров в год.
— «Панелек» и блочных домов, построенных в 1970-е, больше, чем «хрущевок»?
— Конечно. Пятиэтажек сравнительно немного: их общая площадь по стране около 130 миллионов квадратных метров (введенных до 1965 года), а домов, введенных с 1965 по 1976 год, — 260 миллионов метров. В 2020–2025 годах выбытия жилья, построенного в 1970-е, еще не будет, и мы, нарастив объемы строительства, еще сможем дать прирост обеспеченности жильем. Потом этой возможности не будет: значительная часть нового жилья будет идти на покрытие выбывающего фонда.
Целевой показатель — довести жилищный фонд страны до пяти миллиардов квадратных метров — мне кажется разумным. Строить по 70–80 миллионов квадратных метров в год — это мало: за шесть лет добавится лишь 400–480 миллионов метров, и это без учета выбытия жилья. Выход на темпы 120 миллионов квадратных метров в год необходим. Если строить меньше, начнется нарастающее ухудшение жилищных условий.
Опасно, дорого, неустойчиво к катаклизмам
— Будем считать, что теорему необходимости вы доказали. Но многие сомневаются в возможности столь резкого ускорения стройки.
— При существующей сегодня модели рынка вряд ли возможно, соглашусь. Паспортом национального проекта задается, что к 2024 году 80 миллионов квадратных метров ввода будет приходиться на многоэтажное жилье. В прошлом году его было построено 43 миллиона квадратных метров. Почти двукратный рост в условиях падающего рынка? Крайне маловероятно.
Но гораздо важнее, что сам путь многоэтажного строительства — это тупик. Не буду говорить об отрицательном влиянии многоэтажных железобетонных зданий на демографию, о низком комфорте и негуманности районов двадцатипятиэтажных домов — именно к такой этажности уже подошли в последнее время в России. Важно, что многоэтажное жилье не только противно человеческой природе, но и опасно, дорого, очень ресурсоемко. Не случайно ни в Европе, ни в США практически не строят таких железобетонных многоэтажек, как у нас.
— В чем основные недостатки многоэтажек?
— Для меня очевидно негативное влияние на здоровье человека, но это дискуссионный вопрос. Однако невозможно отрицать, что в случае пожара для домов выше 17 этажей у нас нет средств спасения людей. Не только у нас. В Лондоне в 2017 году пожар в двадцатиэтажном доме привел к гибели тридцати человек.
— А в чем проблема? Современные противопожарные средства этого не позволяют?
— Да, лестницы специальных пожарных машин выдвигаются до 63 метров, и способность маломобильных граждан ими пользоваться не проверялась.
Многоэтажные дома строительство очень дороги в строительстве и эксплуатации. В двадцатиэтажном здании «потери» площадей на незадымляемую лестницу, лифтовые шахты, коридоры, места для коммуникаций — 30–35 процентов. На строительство этих площадей надо потратить ресурсы, но их невозможно продать. В советское время были открытые данные по себестоимости строительства: себестоимость квадратного метра семнадцатиэтажного дома даже по отношению к девятиэтажке считалась на 30 процентов выше.
Многоэтажки функционально неустойчивы к катаклизмам. Любой военный конфликт, теракт или природный катаклизм может привести к колоссальным катастрофам жизнеобеспечения. Отключили электричество в квартале многоэтажек — и все: не работают лифты, насосы и канализация, дома перестают отапливаться.
И у нас совсем не учитывается стоимость здания за время всего жизненного цикла. А на проектирование и стройку тратится в среднем всего 20 процентов от общих затрат на здание за все время его жизни. Остальные расходы — на эксплуатацию, ремонты и утилизацию материалов. Если учесть все затраты, то получится, что строительство многоэтажек — это трата огромных ресурсов сегодня и закладывание мины для будущих поколений.
Сотни миллионов тонн строительного мусора
— Вы говорите, что многоэтажки — это мина для будущих поколений. Что вы имеете в виду?
— Мы подошли к интересной, но мало обсуждаемой теме: что делать с современными железобетонными многоэтажками, когда у них истечет срок жизни. Согласно ГОСТу он определен в пятьдесят лет. Конкретная цифра сейчас не важна, исход один — снос. Возможен плановый капитальный ремонт. Но эти дома обладают низкой ремонтопригодностью. В одноэтажном доме поменять утепление и инженерные коммуникации довольно легко, но в двадцатипятиэтажном заселенном людьми доме очень сложно. В целом индустрии капитального ремонта многоэтажек у нас нет. В любом случае придется железобетонные дома сносить, и тут появляются серьезные проблемы.
Первая — как это делать. Я помню, после землетрясения в Спитаке нужно было разрушить и по возможности утилизировать всего несколько десятков панельных пятиэтажек. Это было сложно ввиду общей аварийности конструкций, но основной вопрос, где и как складировать лом. В Москве пятиэтажки разрушают подвешенной на стреле чугунной гирей, но как разрушить двадцатипятиэтажный дом? В мире нет элегантных способов сноса высотных домов — только взрывать. И что делать с микрорайоном? Отселять его весь? Ну хорошо, представим, что дом разрушили, и тогда встает следующий вопрос: а что делать с тем, что от него осталось?
— Разделить на фракции и использовать материалы вторично?
— Да, но чтобы перевезти на машинах, надо измельчить то, что осталось после разрушения или взрыва. Есть технологии, но они энергозатратны. А дальше надо на заводе отделить бетон от металла: металл — на переплавку, а бетон может дробиться на мелкие фракции и использоваться как наполнитель в дорожном строительстве. Технологии разделения на фракции при небольших объемах есть, но как решать эту задачу в массовом масштабе, пока неизвестно. В мире нет эффективных технологий деструкции и утилизации железобетонных конструкций. И тогда встает следующий вопрос: куда деть весь этот лом?
— Много ли получается мусора от демонтажа одного здания?
— Квадратный метр железобетонного здания весит примерно 1,3 тонны. Пятиэтажка площадью пять тысяч «квадратов» превращается в восемь тысяч тонн строительного мусора. В целом мы будем его иметь сотни миллионов тонн. В этом спрятана дьявольская ирония железобетона: это вечный конструкционный материал, но дома из него имеют весьма короткий срок службы.
Москва хочет возить мусор после сноса пятиэтажек вагонами в Архангельскую область, в Шиес. Это, мягко говоря, недешево. И там уже возникла острая социальная ситуация. Местные жители против того, чтобы на их земле захоранивали столичный мусор.
— Есть ли необходимость сносить сегодня «хрущевки»? Академик Бочаров считает, что они еще достаточно крепкие и их ресурс намного больше, чем пятьдесят лет.
— Железобетон — вечный материал. Он является несущим элементом, и он мог бы «нести» и дальше. Но расслаиваются утеплители, приходят в негодность инженерные внутридомовые сети. В принципе, пятиэтажку можно починить. Но тогда надо отскрести от несущих элементов все остальное и сделать заново. В Советском Союзе проводились массовые мероприятия реконструкции и ремонта: менялись инженерные системы, утеплители, окна, двери. Реконструировалось примерно десять миллионов квадратных метров в год — это довольно много. Сейчас считается, что значительно проще снести и построить на освободившемся участке новый дом уже в 20–25 этажей.
— Как планировали решать проблему с пятиэтажками после окончания срока эксплуатации пятьдесят лет назад? Что думали тогда их авторы?
— Через пятьдесят лет их предполагалось реконструировать. Но надо понимать, что решение строить панельные пятиэтажки в середине 1950-х было вынужденным. После войны люди жили в бараках, их надо было расселять. И строить надо очень быстро и индустриально. Поточные технологии производства были в войну освоены очень хорошо. Что делать? В Европе строят панельные дома. Поехали, посмотрели, купили — и вперед!
Отдельные решения для реконструкции, конечно, обдумывались. Но те приемы сейчас трудно использовать. Было совершенно иное отношение к энергозатратам: энергия была почти бесплатной — бензин стоил 28 копеек за литр.
В 1950-е прогнозы технологического развития были оптимистическими. Казалось, что к концу века будут разработаны невероятные технологии — почти такие, как чуть позже у Стругацких в книге «Полдень, XXI век».
Но сегодня уже не так важно, почему в 1950-е так строили. Правильный вопрос — почему мы продолжаем строить почти такие же дома сегодня, хотя знаем намного больше. Что утилизация снесенного здания — это не два процента от его стоимости на всем жизненном цикле, как написано в проектах, а сопоставимо со стоимостью строительства. Знаем, что массовую реконструкцию мы вести не можем, а будущий строительный мусор девать некуда.
Через тридцать лет перед нашими потомками встанет невероятная задача: что делать с сотнями миллионов квадратных метров ветшающего железобетонного жилья, построенных и нами, и до нас? Мы забираем у следующих поколений землю и силы в колоссальных размерах. Это даже не безответственность, а исторический цинизм. Нужно как можно быстрее прекращать эту порочную практику и придумывать, что делать с уже построенными железобетонными многоэтажками.
— Почему, зная о недостатках железобетонных многоэтажек, мы продолжаем их строить?
— Ответ крайне прост: в нынешней модели рынка это наиболее прибыльный и быстрый способ извлечения дохода из земельных участков. Это выгодно самому сильному участнику всего процесса — девелоперам и инвесторам. Будущие проблемы игнорируются, а покупатели вынуждены приобретать ту недвижимость, что для них строят.
Люди хотят жить в собственных домах
— Ваш главный тезис — переход к малоэтажному жилью. Каким вы его видите?
— Жилье должно быть невысоким, экономичным, утилизируемым, природоподобным. При этом малоэтажка может быть самой разной: и усадьбы на больших участках, и компактные односемейные дома, и таунхаусы, и трехэтажные здания с квартирами. Должна быть развитая система видов жизни для разных социальных групп, для разных потребностей. Для многих важно, чтобы было четко выделенное личное земельное пространство. Место, которое он может развивать по-своему. Чтобы человек жил не в антагонизме с природой, а в балансе.
В самой большой стране мира мы живем очень скученно. Теснота в метро, теснота в квартирах. Это гасит и дух, и интеллектуальную жизнь. Очень важно, чтобы появилось пространство для самореализации, чтобы были простор, свобода.
— Опросы показывают, что большая часть населения России хочет жить в своем доме.
— Да, по опросам, это 60–70 процентов населения. Люди живут в квартирах в многоэтажках вынужденно — вся система загоняет их туда. В России лишь треть семей живет в индивидуальных домах. Для сравнения: в США — 72 процента, в Германии — 82 процента, в Финляндии — 89 процентов.
— Считается, что односемейные дома дороже квартир, а загородный образ жизни предполагает высокие доходы домохозяйств.
— Я так не думаю. Себестоимость квадратного метра малоэтажного жилья кратно ниже, чем у многоэтажек, мы об этом говорили. К тому же при строительстве своих домов себестоимость и стоимость стремятся совпасть. В результате бюджет домохозяйств в полтора-два миллиона рублей с учетом кредитов позволяют рассчитывать либо на дом в сто квадратных метров на своей земле, либо на небольшую однокомнатную квартиру на энном этаже. Но маленькие квартиры, которые сейчас так активно строят, — это демографический тупик: для семей с детьми они не годятся.
— Но есть еще стоимость земли и коммуникаций.
— Государство выделяет триллионы рублей на нацпроект «Жилье и городская среда». Можно выделять землю бесплатно или недорого, коммуникации может подводить государство за свой счет. Есть прекрасный опыт Белгородской области, где такая система действует уже пятнадцать лет и дает прекрасные результаты.
Новый образ жизни как цивилизационная задача
— Классический вопрос: что делать? Можно ли тезисно назвать шаги, необходимые для перехода к новой модели рынка?
— Во-первых, нужен переход на малоэтажное и односемейное жилищное строительство. Первый шаг очевиден: распространить ипотеку и другие кредитные инструменты на односемейные дома (сейчас на них приходится всего один процент ипотечных кредитов), активно включать новые формы аккумуляции инвестиций домохозяйств.
Во-вторых, необходимо провести целевую настройку законодательства на решение задач национальных проектов. В-третьих, необходимо устранить искусственный дефицит земли в поселениях, исправить нерациональную структуру землепользования. Чтобы построить миллиард квадратных метров жилья в ближайшие годы, надо создать конвейер по подготовке территорий, по их вовлечению в оборот, по обеспечению коммуникациями. У нас лишь один процент территории страны занят поселениями. Нужно, чтобы этот показатель был бы на уровне 1,2–1,25 процента по стране. Во Владимирской области — это семь процентов, в Белгородской —двенадцать. А в Германии поселения занимают порядка 20 процентов.
В-четвертых, нужно выбрать группу пилотных регионов в характерных климатических зонах, чтобы отработать изменение структуры землепользования. Нужна и группа экспериментальных проектов, где можно попробовать разные строительные технологии и финансовые схемы, как для малоэтажного строительства, так и для реконструкции зданий. В-пятых, нужно отобрать, протестировать и доработать соответствующие строительные технологии. Малоэтажное строительство должно стать по-настоящему индустриальным: быстрая сборка на площадке из изготовленных на заводе домокомплектов.
— Когда говоришь с губернаторами и застройщиками о белгородском опыте малоэтажного строительства, всегда слышишь: «Этот опыт нельзя тиражировать, потому что вся земля около городов принадлежит частным компаниям». Для разворачивания проекта малоэтажного строительства нужна национализация части земель?
— Не думаю. У государства достаточно земельных ресурсов. А когда крупные землевладельцы увидят, что государство серьезно инвестирует, они сами передадут часть земель. Иначе им их не развить.
— Требует ли новый подход изменения системы расселения?
— Опираться нужно на существующую систему расселения. Новых мест для размещения населенного места не придумаешь, народ нашел их в семнадцатом–девятнадцатом веках. Но новые точки роста при массовом строительстве, естественно, возникнут. Во-первых, «балтийская Россия» — от Соснового Бора и Усть-Луги до Кингисеппа. Этот участок свободен, поднят по рельефу, здесь активно создаются рабочие места и находится конечный узел «Северного потока — 2». Здесь мог бы возникнуть город нового типа — малоэтажный, сопряженный с природой. Новые ареалы развития могли бы возникнуть на межконтинентной инфраструктуре, связывающей Европу и Азию, — это Уфа, Челябинск, Казань. Там можно создать новое ядро России.
Но чтобы не утонуть в деталях, хочу подчеркнуть самое важное. Для меня этот разговор не только о смене типа застройки, технологиях и изменении жилищной политики. Речь идет о поиске нового образа бытия. Ведь сегодня налицо не только экономический, экологический или геополитический кризис, но и масса других кризисов, в том числе кризиса смыслов. И новая жилищная модель — это вариант выхода из этого кризиса. На первом уровне мы говорим, что мы — homo planeticus, человек планетарный, который обустраивает свою жизнь в соответствии с природой Земли. А на втором — что есть русский образ жизни, который отличается от всех. Например, ты живешь в деревянном, но высокотехнологичном доме в красивом месте на природе, имеешь свою баню. Ешь здоровую еду, имеешь крепкую семью, ведешь насыщенный смыслами образ жизни и так далее. Общаешься в кругу единомышленников и при этом не оторван от цивилизации. Поиск новой модели жизни становится цивилизационной задачей.
