Можно сказать, что в настоящее время и в России, и в мире сформировались две точки зрения на войну, не всегда проговоренные, но явно имеющиеся в виду. Первая — ее можно назвать традиционной — состоит в том, что, хотя сталинский режим, бесспорно, был тираническим, война на всех фронтах тем не менее велась за гуманистические ценности и свободу. И решающий вклад в победу этих ценностей и идеалов внес, объективно говоря, Советский Союз, хотя сам витриной этих ценностей не был. Вторая точка зрения — ее можно назвать ревизионистской — такова: Вторая мировая война — это, на самом деле, две разные войны. Одна — на Западном фронте: борьба за идеалы демократии и свободы, другая — на Восточном: борьба тиранов за право угнетения и порабощения народов.
Один из известных российских политологов написал, что, в то время как на Западе союзники воевали за идеалы демократии, в СССР большинство наших граждан плохо понимали, что такое нацизм и что такое демократия, и поэтому просто воевали за родину. Да и то долго думали, прежде чем начать воевать, потому что сталинский режим так «достал», что многие готовы были просто сдаться. Этим, в частности, объясняется тот факт, что мы проиграли начало войны, что миллионы наших солдат попали в плен и что многие из них, да и гражданские, вскорости пошли на службу к немцам.
То, что большинство наших граждан воевали просто за родину, не особенно заморачиваясь относительно идеологии, — бесспорно, как и то, что за это же воевали и большинство граждан стран антинацистской коалиции и бойцов Сопротивления. Это так же верно, как и то, что начальный период войны проиграли все противники Германии и Японии. Потому что таким был характер Второй мировой, он давал заведомое преимущество нападающей стороне. А если говорить о сдавшихся и пошедших служить врагу, то разве не так же поступило подавляющее большинство граждан всех европейских демократических и не очень демократических стран, оккупированных немцами, от Чехии до Франции? Когда, уже после войны, судили Петена, он оправдывался, что, капитулировав, поступил так, как того хотели французы. Потому что они не хотели воевать. Они предпочли войне работу на немцев.
Какой же отсюда вывод? Если следовать логике такого рода «политологов», то, видимо, французов, так же как чехов, бельгийцев, голландцев и прочая, и прочая, «достала» демократия. И, кстати, это будет недалеко от истины, потому что известно, что позиции демократии были серьезно подорваны во всей Европе в результате Первой мировой войны и, главное, Великой депрессии. Что и предопределило победу фашистов и нацистов в Италии и Германии.
Здесь следует заметить, что среди молодого поколения советских граждан было много тех, для кого советская власть стала ценностью, потому что открыла для них горизонты в образовании и карьере, которые раньше выходцам из нижних слоев общества были недоступны. Все эти бесчисленные брежневы, косыгины, жуковы, лихачевы, твардовские знали, за что воевали. Если хотите — за свою советскую мечту, за то, что «любой чистильщик сапог может стать если не генсеком, то маршалом или наркомом».
А кто составил костяк Сопротивления в той же Франции? Сторонники де Голля и коммунисты. Назвать де Голля последовательным демократом невозможно. В молодости идейно близкий будущему поклоннику Гитлера Моррасу, он никогда не был последовательным демократом. Можно сказать, что он терпел демократию в ограниченных объемах, как одну из национальных особенностей Франции. А в его близком окружении вообще были люди, которые впоследствии составили ядро ОАС, организации, безусловно, идейно близкой фашизму. Но все они во время Второй мировой войны боролись за Францию.
Стоит отметить, что вели реальную подпольную партизанскую борьбу и оказали по-настоящему ожесточенное сопротивление немцам народы тех стран, которые особой демократией до нацизма не отличались: Польша, Югославия, Албания и Греция. Да и лидеров Сопротивления в этих странах, таких как Иосип Броз Тито или Энвер Ходжа, вряд ли можно назвать демократами.
И вообще, к демократиям тогда принадлежал очень ограниченный круг стран. Причем это были демократии, по форме весьма далекие от современных представлений. Достаточно напомнить о политической и экономической дискриминации, сегрегации чернокожих в США. О состоянии с правами человека в колониях Англии, Франции и других европейских стран. Не случайно лидер освободительного движения в Индии Джавахарлал Неру, будучи поклонником английской политической системы, тем не менее сравнивал английский колониальный режим с нацистским. Кстати, не со сталинским, хотя Неру отдавал себе отчет в том, что такое сталинский террор.
В Восточной Европе демократией была фактически только Чехословакия. В Польше царил режим «санации», в Литве — диктатура Сметоны, в Латвии — диктатура Улманиса, в Эстонии — диктатура триумвирата, состоявшего из президента, главнокомандующего армией и министра внутренних дел. В Венгрии была диктатура Хорти, в Румынии — диктатура Антонеску. И если сравнивать довоенные режимы этих стран с социалистическими режимами, установившимися там после смерти Сталина, то, конечно, последние были существенно более вегетарианскими. Кадара уж точно невозможно сравнить с Хорти. Да и режимы в бывших советских республиках Прибалтики после 1953 года были куда либеральнее, а главное — сделали гораздо больше для культуры и экономики своих республик, чем довоенные.
Коммунизм и демократия
Впрочем, проблема не в субъективных настроениях граждан воюющих стран и их лидеров и не в политическом устройстве каждой отдельной страны антигитлеровской коалиции. Проблема в объективном характере войны, которая, безусловно, со стороны стран антигитлеровской коалиции была войной за сохранение гуманистических и демократических ценностей. За свободу в самом высоком смысле этого слова. Как бы выспренне это ни звучало. И этого не отменяют ни характер советского режима и его преступления, ни преступления англичан и французов в своих колониях, ни дискриминация негров и суды Линча в США.
Вопрос же, за что воевали коммунисты, или, шире, о ценностях коммунистов и в СССР, и в Европе, значительно сложнее. Так же как вопрос, за какие ценности вообще воевали, кроме, естественно, освобождения родины, советские люди.
У нас часто забывают, что коммунизм возник еще в XIX веке как одно из радикальных направлений демократического движения. Что в основе современных демократических институтов лежат многие из идей, впервые выдвинутых марксистами и тогда еще революционной социал-демократией. Более того, демократия во многих странах возникла или была сохранена именно в результате борьбы организованного рабочего движения: профсоюзов, социал-демократов и коммунистов.
И хотя сегодня, глядя на тот же северокорейский режим, в это трудно поверить, но в сороковых годах ХХ века, несмотря на уже имевшийся советский опыт, между коммунизмом и западной социал-демократией и даже шире — демократией как институтом все еще сохранялись родовые связи. Об этом говорит и создание, пусть с трагическим опозданием, народных фронтов с участием коммунистов в ряде европейских стран, инициированное руководством ВКП(б). Более того, попытка Горбачева уже в наше время перевести советский коммунизм на социал-демократические рельсы указывает, что ощущение этих родовых связей сохранялось в головах многих стоявших у руля в Советском Союзе коммунистов даже спустя семьдесят лет после нашей революции. Что уж тут говорить о европейских компартиях как на Западе, так и на Востоке, которые, освободившись из-под железной пяты КПСС, плавно спланировали либо направо к социал-демократам, либо налево к новым левым или даже левым радикалам. К КПРФ это, правда, не относится.
А двадцатые и тридцатые годы были насыщены дискуссиями и внутри СССР, и вне между коммунистами и социал-демократами о сути социалистической демократии. Не зря ведь дискуссия в ВКП(б) в 1923 году, первая, проходившая без Ленина, была посвящена именно проблемам демократии. Хотя и внутрипартийной. А постоянные утверждения, что в СССР самая последовательная демократия, — это не только лицемерие одних, но и убежденность других. Пресловутая советская Конституция была скроена на лад самых демократических западных конституций. И в этом не только лицемерие коммунистической власти, хотя и очень характерное: власти хотелось выглядеть именно так, как того требовала теория, — но и искреннее убеждение многих коммунистов, что рано или поздно так и будет, просто еще рано.
Наверное, неслучаен и тот факт, что значительное число диссидентов и просто сторонников демократизации нашего общества были детьми и внуками известных деятелей революции: Якир, Антонов-Овсеенко, Боннэр, Окуджава, Аксенов, Гайдар, Боровой. Список можно продолжить.
Русская революция, в том числе ее октябрьский этап, совершалась людьми, которые в массе своей верили, что выбранный ими путь и есть единственно возможный путь к наиболее последовательной демократии, сочетающей политические и социальные свободы. Те же люди во время Великой Отечественной войны верили, что сражаются непосредственно за эти идеалы. И в этом коренное отличие коммунизма от фашизма/нацизма, который в принципе отвергал демократию как институт. Достаточно сравнить труды классиков коммунизма от Маркса до Ленина и классиков фашизма/нацизма Морраса, Муссолини, Гитлера и других.
Коммунизм и фашизм
Дело не только в отношении к демократии. Дело и в общем духе универсализма, гуманизма и, не побоюсь этого слова, космополитизма, отличающем классический коммунизм от духа антигуманизма, шовинизма и партикуляризма, пронизывающего фашизм. И несмотря на все превращения, советский коммунизм в те годы все еще сохранял отсвет своих классических ценностей. Во всяком случае, известные слова Сталина, как к нему ни относись, «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается», воспринимаются как вполне органические для коммунистического руководителя, тогда как представить себе Гитлера, провозглашающего «Сталины приходят и уходят, а русский (советский) народ остается», невозможно, потому что для него лично и для нацизма в целом колонизация и даже уничтожение России и других стран Восточной Европы были одной из главных политических целей, сформулированных еще в «Майн кампф».
Крупнейший историк Французской революции Альбер Матьез проводил прямые параллели между большевизмом и якобинизмом: «Якобинизм и большевизм суть две разновидности диктатуры, рожденные Гражданской войной и иностранной интервенцией, две классовые диктатуры, действующие одинаковыми методами — террором, реквизициями, политикой цен и предлагающие в конечном счете схожие цели — изменение общества, и не только общества русского или французского, но и общества всемирного». (Правда, французы до сих пор празднуют каждую годовщину своей революции и гордо распевают «Марсельезу», все еще призывая «к оружию, граждане!» и грозя тиранам, чья «кровь бесчестная падет», а значительной частью наших граждан Октябрьская революция стала восприниматься как национальный позор, и, соответственно, им трудно представить, что кто-то в военные сороковые мог защищать в том числе революционные идеалы, хотя эти идеалы, в общем-то, совпадали с идеалами Французской революции.)
Вот почему, несмотря ни на что, союз западных демократий и СССР рассматривался как органический и в СССР, и на Западе, а союз фашистской Германии и СССР и в Германии, и в СССР, и на Западе рассматривался как противоестественный и временный.
Демократии и предательства
Одна из самых острых проблем военной истории — пакт Молотова—Риббентропа, о котором наговорено столько, что, казалось бы, ничего нового сказать невозможно. Но тем не менее.
Как ни относись к этому пакту, он не выпадал из логики поведения ведущих, и не только, стран Европы того времени по отношению к нацистской Германии. Политики всей Европы от Британии до Польши и от Норвегии до Греции напоминали компанию шулеров, которые пытались сговориться за спиной друг друга с Гитлером за счет соседей. Вначале социалисты и либералы Франции вместе с консерваторами и лейбористами Британии, а также со своими коллегами из всей Европы предали Испанскую республику, которой руководили их товарищи социалисты и либералы, отдав ее на растерзание немецким и итальянским фашистам. Эренбург вспоминал, как ему плакался лидер французских социалистов и премьер Франции Леон Блюм, что у него душа разрывается, когда он думает об Испании, — но именно Блюм проводил политику «невмешательства», а точнее, предательства Испанской республики. Помогал Испании только Советский Союз, конечно, привнеся туда многое из собственной политической практики тех лет. Но именно помощь нашей страны позволила Испании продержаться три года. А потом те же Англия и Франция вместе с Польшей и Венгрией предали Чехословакию. А между этими предательствами закрыли глаза на аншлюс Австрии. Что могло ожидать руководство Советского Союза от таких «игроков»? Очередного предательства.
Еще в 1938 году Джавахарлал Неру писал: «Роль фашистских держав достаточно ясна, их цели и политика не оставляют места для сомнений. Но определяющим фактором в складывании существующей ситуации [в Европе в это время] была роль так называемых демократических государств, в особенности Англии. Британское правительство… повсюду всячески поощряло фашизм и нацизм. Как это ни удивительно, оно поступало таким образом даже тогда, когда это угрожало безопасности Британской империи, так велики были страхи этого правительства перед усилением подлинной демократии и его классовые симпатии к вождям фашизма. Если фашизм распространился и стал доминирующей силой в мире, то этим он в значительной мере обязан британскому правительству». Если это было видно Неру из далекой Индии, то что должны были думать советские лидеры? А они думали, что в любой момент западные демократии способны объединиться с Германией против Советского Союза, исходя из этих самых классовых симпатий. Возможно, это были преувеличенные страхи, но они имели под собой почву.
Ведь когда Франция и Англия после нападения Германии на Польшу объявили войну Германии, они тоже сделали это понарошку. Не случайно эта война получила название «странной». Чего, видимо, и боялся Сталин, заключая пакт с Гитлером: на Западе-то война будет понарошку, а на Востоке по-настоящему. Более того, оказалось, что, когда после года «странной» войны началась реальная война, никто ни в странах Бенилюкса, ни во Франции и не собирался воевать по-настоящему. Судя по всему, такое Сталину и в голову прийти не могло. Он рассчитывал на длительную войну на Западе и совсем не хотел остаться один на один с Гитлером. Не случайно Советский Союз, несмотря на наличие пакта, когда Германия напала на Югославию, пытался оказать помощь Югославии. Он хотел хоть где-то остановить Гитлера. Но не успел.
И уж точно Сталин не мог допустить, чтобы вслед за Польшей немцы заняли Прибалтику. От границы Эстонии до Ленинграда — дневной танковый бросок. А без пакта можно быть уверенным: Германия заняла бы Прибалтику. Тем более что среди местного населения было много немцев и значительная часть элиты, особенно в Латвии и Эстонии, ориентировалась на Германию.
Другое дело, оправдались ли ожидания Сталина о выгодах от заключения пакта. Но это отдельный вопрос, не имеющий отношения к логике самого заключения. В чем-то оправдались, в чем-то нет.
Негодяи и свобода
Надо отметить и еще один аспект. Заключение пакта, расстрел в Катыни и другие репрессии на присоединенных территориях, которые всегда связывают между собой, на самом деле между собой не связаны. Сочетание вполне рациональной, хотя, возможно, не всегда высокоморальной внешней политики и иррациональной в своем терроризме внутренней политики — это фирменный стиль сталинизма. И если иррациональный антисемитизм нацистов можно объяснить вековыми предрассудками, свойственными всей Европе, то сталинский террор невозможно объяснить ничем, кроме страха. Страха перед уже потерпевшими поражение в Гражданской войне правящими классами старой России, перед оппонентами, реальными и мнимыми, в собственной партии, перед анархической стихией крестьянства. В чем-то эти страхи были оправданны, но приняли, конечно, параноидальную форму
Об этой подноготной террора писал еще Энгельс: «Террор — это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 г. падает почти исключительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре».
Сохранились воспоминания, как Анастас Микоян уже после отставки, отвечая на упреки, что Хрущев и он недоразоблачили преступления Сталина, сказал: «Мы не могли этого сделать, потому что тогда бы все узнали, какими негодяями мы были». И в этом тоже разница между коммунизмом и нацизмом. Коммунистические негодяи понимали, кем они были, потому что понимали пропасть, отделявшую их от идеалов, которыми они клялись. А нацистам нравилось быть негодяями, это был их идеал.
Многие историки и политики новых стран, возникших на развалинах Советского Союза, оправдывают борьбу местных национальных формирований типа бандеровцев и «лесных братьев» на два фронта, против нацистов и против коммунистов, тем, что обе стороны этого «конфликта тиранов» стоили друг друга, а они — представители малых народов — лишь сопротивлялись тирании. Конечно, здесь просто лукавство, потому что в этой борьбе подобные формирования в подавляющем большинстве выступали на стороне нацистов и только под конец их правления пытались изобразить видимость сопротивления. Но дело не только в этом. Мы знаем пример реального национально-освободительного движения, которое, находясь в чем-то в аналогичной ситуации, сделало действительно достойный выбор. Это все то же индийское национально-освободительное движение в лице Индийского национального конгресса. Хотя практика массовых депортаций, преследования лидеров и кровавые расправы над национально-освободительным движением практиковались Британией в течение всего периода колониального владычества над Индией и особенно обострились в двадцатых-тридцатых годах, хотя все британские правительства и лично Черчилль неоднократно отказывались давать какие-либо обещания о будущем предоставлении Индии хотя бы статуса доминиона, а нацистские и японские лидеры пытались всячески переманить лидеров индийского национального движения на свою сторону, Индийский национальный конгресс с момента прихода нацистов к власти всячески подчеркивал свое враждебное отношение к нему как к прямому воплощению империализма и расизма, а с началом войны заявил о своей поддержке антигитлеровской коалиции. Несмотря на то что в Индии были люди, которые призывали воспользоваться ослаблением Англии и свергнуть ее иго.
К слову сказать, в арабских странах в национально-освободительном движении победили сторонники сближения с Германией. И Британия всерьез опасалась удара в спину с их стороны во время боев с нацистами в Северной Африке. Известно, что симпатии того же Насера во время войны были на стороне Гитлера. В результате Индия стала великой демократией, а значительная часть арабского мира, как кажется, до сих пор не может избавиться от прошлых симпатий. (И в этом одна из причин недугов арабского мира.) Так же как многие политики Прибалтики.
Вторая мировая война не была обычной войной. Это была, возможно, единственная война в истории человечества, которая велась с абсолютным злом, в борьбе с которым объединились идеалисты, защищавшие свои идеалы, циники, защищавшие свои интересы, и даже негодяи, пытавшиеся сжечь свои грехи в пламени великой борьбы. И все вместе они, как и все люди, участвовавшие в этой войне, защищали свою родину, свою жизнь и свой дом в настоящем и будущем. Свободу для себя и для всего человечества.
Статья впервые была опубликована в № 44 за 2009 год. Сейчас мы публикуем ее переработанный и дополненный вариант.
