—  Стать режиссером сложно всегда и везде. Но надо признать, что в СССР существовали уникальные социальные лифты. Что позволило мне, юному одесситу, говорившему по-русски с сильным выговором, приехать сначала в Ленинград, а потом в Москву, и поступить в лучший театральный институт – ГИТИС – без малейшего блата или протекции.

Но это случилось потом. А поначалу я долго не мог сформулировать, что это такое — стать режиссером. Я в раннем детстве начал понимать, что хочу что-то сочинять, чем-то творческим руководить. Довольно быстро сообразил, что из этих профессий самая доступная и понятная - писатель. Поэтому в двенадцать лет попросил маму на первые заработанные мной деньги (я остеклил в деревне коровник) купить мне письменный стол. Я понимал, что писатель - это человек, который сидит за письменным столом и пишет. К тому времени я сочинил большое количество поэм, стихотворений и разослал их во все известные газеты, отовсюду получив: «Простите, вы пока еще недостойны публикации в нашей «Пионерской правде» или «Комсомольской правде», или «Ленинской зорьке», или «Юном ленинце». Это меня не смущало.  И когда у меня появился письменный стол, понял, что я теперь настоящий писатель. Но мне этого было мало, я еще хотел как-то увидеть мир, поскольку жил на берегу моря и знал, что, как говорил мне папа: «Вот с той стороны Турция, а вот чуть левее – Грузия. А правее – Румыния, потом Болгария». И я хотел найти какую-то возможность, чтобы туда доехать. Еще тогда не знал, что есть театр, гастроли, и я потом объезжу весь мир. Но в то время думал: «Надо стать капитаном корабля». Потому что мне казалось, что капитан плывет, куда ему хочется - выбирает страну и ведет свой корабль.

В Одессе, в городском саду, где сейчас на бронзовой скамейке сидит бронзовый Утесов, в 60-е годы играл джазовый оркестр. Утесов был живым, и я туда часто прибегал. Больше всего мне, конечно, нравился дирижер. Потому что он этому оркестру показывал, как играть, что играть.

И вот это всё — капитан дальнего плаванья, дирижер и писатель — включается в профессию режиссер. Кинорежиссер, театральный режиссер, в цирке есть режиссер, в политике есть режиссер — везде они, оказалось, есть. Через много лет мне довелось выступить режиссером Бориса Николаевича Ельцина - я ставил его послание к Федеральному Собранию. Режиссура - это профессия, идущая через всё сферы жизни.

— Как вы поступили в ГИТИС?

— Начал я не с ГИТИСа, а сначала поступил в Харьковский театральный институт. Фамилия у меня «плохая» - антисемитизм в каких-то проявлениях реально существовал. И с фамилией Райхельгауз в Харькове можно было поступить в том случае, если до этого уже взяли человек пять-шесть с фамилией Петренко, Коваленко, Черненко, а потом еще и с фамилией Иванов, Петров, Сидоров, Вот после этого могут взять еще и Райхельгауза. До этого я учился в одесском культпросветучилище, а еще читал книжки про Станиславского, Мейерхольда, Таирова, Вахтангова. Успел до института побыть артистом Одесского ТЮЗа, потому что подошел им по размеру. Я проходил мимо театра в шестнадцать лет, и увидел объявление, что нужен артист 48-го размера. Я не дотягивал до 48-го, но как-то набрал воздуха и подошел. Оказалось, что у них артист во ВГИК поступил. Этот артист – Николай Губенко - потом стал министром культуры Советского Союза, выдающимся артистом и режиссером. С Николаем Николаевичем Губенко мы были много лет в прекрасных, нежных, творческих отношениях. При том, что он всю жизнь был коммунистом до последних дней, а я коммунистов ненавидел и ненавижу. Отработав год артистом в Одесском ТЮЗе, я поехал поступать в Москву, в ГИТИС. Мне дали рекомендательное письмо к Юлию Марковичу Даниэлю. Тогда я даже не знал, кто это такой. Я у него жил, чистил картошку на кухне и бегал на консультации в ГИТИС. А к нему приходили какие-то люди, среди которых вдруг оказался невысокий парень: «Юлика нет?» Я говорю: «Нет». «А ты?»  Говорю, «я вот картошку чищу, он скоро придет, будем жарить». Он: «Гитары нет здесь?» Я: «Нет». Он: «Понимаешь, я только что песню придумал. Хочешь, я тебе спою?» Я: «Давай, пой. Мне как-то…» И он на кухонном столе, где я с другой стороны чистил картошку, руками стал отстукивать ритм: «На границе с Турцией или с Пакистаном полоса нейтральная…» Это был Владимир Высоцкий, никому тогда не известный, которого я не оценил в тот момент.

— Какой в тот момент у режиссеров был статус?

— В этом театре когда-то ставил спектакль, первый раз в жизни, выдающийся кинорежиссер Станислав Сергеевич Говорухин. И я ему, как ни странно, задал такой же вопрос: «Станислав Сергеевич, а как вы стали кинорежиссером стали?» Он говорит: «Я с родителями приехал в Ялту. И такой прекрасный солнечный день, море, всё красиво. И вдруг — снимается кино. А по тем временам это же событие! И я смотрю, кто-то гладит костюмы, кто-то гримирует артиста, кто-то в устанавливает свет, кто-то устанавливает еще какие-то приборы. То есть все работают, суетятся, выставляют какую-то мебель, еще что-то… А под большим зонтом в кресле сидит один человек, ничего не делает, не суетится. Он за всеми наблюдает. К нему подбегают, что-то тихо ему говорят, он то кивает, то отторгает. У него чашечка кофе, сигарета. Я спросил: «А это кто?» Говорят: самый главный, режиссер. И я понял, что я буду режиссером».

Я написал много книжек, все-таки частично став писателем, но это были книжки художественные. И буквально две недели тому назад вышла книжка, которую я собирал, писал, делал, редактировал больше тридцати лет, то есть с тех пор, как стал руководить мастерской в ГИТИСе. И книжка как раз и называется «Во всём виноват режиссёр». И это действительно так — он во всём виноват. Эта профессия и в театре, и в кино, и на телевидении, да и везде - главная профессия. Мне она наиболее интересна. Она максимально ответственна, созидательна, перспективна. Признаться, сделал немало за свою жизнь: снял большое количество художественных, телевизионных фильмов, сотни передач. Был и радиоведущим, и телеведущим, и художественным руководителем, и главным режиссером, и режиссером-постановщиком и ставил во многих крупных театрах мира, и читал лекции в крупных университетах мира…

— Какое из ваших личных качеств позволило вам все это осуществить?

— Это все гены, доставшиеся мне от моих великих, прекрасных, выдающихся, любимых родителей, хотя они были очень простые люди. Мой дедушка руководил большим колхозом, у него была служебная «Победа», но он ездил на лошади, а за ним — водитель на «Победе». Папа воевал, дошел до Берлина, расписался на Рейхстаге. Замечательная мама. Умная, тонкая, Пушкина могла цитировать с любого места. Булат Шалвович Окуджава приезжал к нам в гости в загородный дом (мы жили по соседству), и поражался рассказам моей мамы. Я попросил ее записать рассказы из своей жизни. Она записала. Я по ним поставил спектакль «Фаина. Эшелон». Он множество премий получил. Важно и то, что я родился в Одессе. А это такой всемирный роддом, город, в котором рождались и рождаются великие, выдающиеся творцы: Ильф, Петров, Катаев, Бабель, Багрицкий, Паустовский, Ахматова. Одесса, Одесса, Одесса! Там такой воздух, такое море. При том, что я прожил там лишь первых семнадцать лет своей жизни. Пять-шесть лет я прожил в Ленинграде, и всю жизнь живу в Москве, даже в Подмосковье. И больше люблю Подмосковье, чем Москву.

— Какой из этапов вашего становления был самым трудным?

— У меня вся жизнь трудная. При том, что она — прекрасная. Мне почти не снятся сны. И только в последнее время стали сниться родители: я с отцом что-то делаю, особенно связанное с автомобилями, мы с ним советуемся, разговариваем. Но всю жизнь снится один и тот же сон: меня увольняют, увольняют из театра. И я в ужасе просыпаюсь. Лучшие годы для меня, счастливейшие годы это 1990-е. В 90-м году мне было 43 года, я уже был художественным руководителем этого театра, и меня первый раз в жизни выпустили за границу. В Польшу. Я ехал, как на Юпитер или Марс. 1990-е для меня это счастье. При том, что я голодал, при том, что я на «Жигулях» ночью, будучи режиссером в театре на Таганке, подрабатывал, чтобы кормить моих дочерей, чтобы в детской кухне молоко с творожком брать. Это нормально. Тогда мы открыли театр, для меня открылся мир, я повернулся к нему лицом.

— Как вам удалось создать театр?

—  Я не верю в Господа Бога, которого распяли, и который воскрес. Я читал все эти книжки и отношусь к ним как к великой мировой литературе, не более того. Но я понимаю, что есть высшие законы, которые я объяснить не могу. И этим законам я благодарен. Прежде всего потому, что получил от этой жизни огромное количество подарков. И главные подарки — встречи с замечательными, интереснейшими людьми. Я работал и дружил с Чубайсом, с Гайдаром. Был знаком с Ельциным. Я принимал у себя в гостях Булата Окуджаву, дружил с Андреем Вознесенским, и до сих пор дружу с его вдовой. Олег Павлович Табаков, Галина Борисовна Волчек, Валентин Иосифович Гафт приезжали ко мне в гости. В стенах этого театра кого только не было: и Люба Полищук, с которой мы начинали, и Альберт Филозов, и Таня Васильева, и Алексей Петренко, и Лев Дуров, и Михаил Глузский, и Мария Миронова.

У меня есть такая способность – превращать фантазию в реальность. Как-то раз шел с младшей дочерью по Парижу, и увидел, как выносят декорации на Елисейских полях. Говорю: «Саша, посмотри, что это за театр». Оказалось - театр Пьера Кардена. Я говорю: «Надо нам здесь сыграть». Через полгода мы неделю играли на сцене театра Пьера Кардена, и пресса была фантастическая, и программа «Время» три дня подряд делала репортажи о «русском театре на Елисейских полях». У меня много таких примеров, когда я говорил: это будет, и это сбывалось. Также произошло и с театром: шел по улице, увидел этот дом, сказал: «Здесь будет театр». Зашел, даже не очень понимая, что здесь находится, спросил: «А где местный комитет?» Сказали: «Там». Я прошел. Сидела какая-то женщина. Говорю: «Здравствуйте, я режиссер театра «Современник». Оказалось, что в этом здании размещается издательство. Стали разговаривать. Через десять минут она привела меня к директору. Еще через полчаса мы с ним выпили бутылку коньяка. На следующий день я получил комнату в этом доме. А спустя некоторое время получил значительную часть здания, в котором мы открыли театр.

— Как вы придумываете спектакли?

— Сначала у меня в голове возникает тема. Как пел Окуджава: «Когда внезапно возникает еще неясный голос труб». Возникает тема, я понимаю, что очень хотел бы об этом поговорить. И если эта моя тема, мои нервы, мои вопросы, моя боль, мои размышления сталкиваются вдруг с пьесой, где это выражено словами, то, конечно же, начинается взаимное обогащение, взаимная работа.

— Как к вам попадает текст?

— Я читаю сотни пьес – работа такая. Читаю две-три страницы, и сразу понимаю, нужно мне это или не нужно. Профессиональный повар идет на рынок и там у десяти торговок продается укроп. Повар говорит: «Этот». У меня есть друг из Одессы, выдающийся шеф Савва Либкин. У него много ресторанов. Я с ним не раз бывал на «Привозе». Был свидетелем, как он смотрел на рыбу и говорил: «Вот эта». Вечером я попробовал эту рыбу и был потрясен. То же самое с пьесами. Полтора-два года тому назад случайно наткнулся на пьесу «Бешеный хворост», первый драматургический опыт Олега Маслова, и поставил ее. Спектакль получил десятки восторженных рецензий, где в мой адрес было даже сказано слово «гениальный». Через год он мне принес еще одну пьесу. Сейчас прошел только третий спектакль, и опять: гениально, потрясающе, фантастически. Место действия — территория женского монастыря. Я уже признался, что вообще безбожник. Тем не менее, меня это всегда интересовало: а кто я такой? А где находится Господь Бог? А есть ли он вообще? А если он есть, почему гибнут невинные люди? Как могло погибнуть шесть миллионов евреев? Почему «Титаник» плывет и тонет? Почему? Чем они заслужили? И почему убийцы и мерзавцы хорошо живут? И вдруг мне попадется пьеса с теми же вопросами, с теми же событиями, с той же фразеологией. Я поставил и получил пятьдесят рецензий со словами: гениально, потрясающе, никогда не видел в жизни такого спектакля. Значит, люди тоже об этом думают, их тоже это интересует, и как это в меня попало, так и в них попадает.

— Что первично: встреча с автором пьесы или режиссерский замысел?

— Всё первично. Я вчера уснул, страшно сказать, около трех ночи: работа, работа, работа. Утром очень тяжело просыпаюсь, а надо: весь день рабочий. Я плыву в бассейне и сочиняю спектакль. Я много раз ставил «Чайку» Чехова: в Нью-Йорке, в Рочестере, в Стамбуле, где стал лауреатом государственной премии Турецкой Республики, ставил в России не раз. И вдруг мне сегодня опять пришла в голову эта пьеса — «Чайка», которая в Москве в двадцати театрах идет. Я плыл и думал: «Как там у Чехова? Если в первом акте повесить ружье, то в последнем оно должно выстрелить. И Треплев убивает всего одну чайку. Надо, пожалуй, сделать так, чтобы все персонажи вывесили ружья. И чтобы Треплев принес гору окровавленных чаек».

— Как вы подбираете актеров для театра?

— Я очень горжусь труппой «Школы современной пьесы». Она необычная. Здесь всего сорок артистов. Это очень мало для крупного московского театра. Мы играем каждый день на двух сценах. У нас долго работал филиал в Берлине. У нас работает филиал во Владимире. Мы регулярно выезжаем на гастроли. Всего сорок артистов. Из них десять — народных. Это самое высокое звание. Только что Санаева получила звание народной артистки. И Ира Алферова — народная, Саша Галибин — народный, Юра Чернов — народный, Таня Васильева — народная. И я — народный. Я много лет выпускаю студентов: артистов и режиссеров. И артисты театра — это мои ученики, вплоть до того, что есть ученики, которые уже давно сами вместе со мной преподают. А есть ученики, которые вот только что перешли на четвертый курс, но уже вовсю играют в театре. Это труппа, играющая по определенной технологии. Если вдруг я вижу, что актер не этой школы, не этой технологии, то я с ним расстаюсь, не продлеваю договор. Поэтому неслучайно в огромном количестве рецензий на спектакли нашего театра, указывается, что здесь невероятный актерский ансамбль. Это школа, это методология, это технология. Это то, о чем написана книжка «Во всём виноват режиссер».

— Как вы стали преподавателем ГИТИСа?

— Очень просто. У меня преподавал актерское мастерство великий русский артист Андрей Алексеевич Попов. Он был главным режиссером театра Советской Армии. Как только я окончил, он мне и двум моим друзьям, ныне выдающимся режиссерам, народным артистам, профессорам, предложил: «А давайте на следующем курсе вы будете преподавать у меня». При этом я работал в «Современнике». И у директора театра — Олега Павловича Табакова была своя студия, и он тоже сразу позвал меня преподавать. Вскоре великий кинорежиссер Марлен Мартынович Хуциев предложил мне преподавать в его мастерской во ВГИКе. А потом я набрал своих студентов в ГИТИСе. Сейчас мои ученики — знаменитые артисты и режиссеры. Один в Голливуде снимает. В Москве сейчас несколько главных режиссеров мои ученики. В каждом театре есть артисты — мои ученики. Мне нравится преподавать, это часть режиссерской профессии. В последнее время стал оформлять спектакли. Писал пьесы, инсценировки, вел долгое время авторскую передачу на «Эхе Москвы» - все это часть моей жизни.

— Как вы концентрируетесь на то или ином виде деятельности и говорите себе: сейчас я пишу книгу, теперь придумываю спектакль, а сейчас веду эфир на радио? 

— Я совершенно убежден, что любой человек может намного больше, чем он делает. Любой. В любой области. Я совершенно уверен, что я, при том, что очень многие задают мне вопрос, который вы задали, очень многие не верят – как? это вы столько книг написали? Как? Это столько спектаклей вы сами поставили? Я уверен, что я мог бы сделать в несколько раз больше. Я все-таки немного ленив, относительно, конечно. Возможно, не идеально организован. Ну, и много еще таких отрицательных вещей мне свойственны. Плюсы в том, что все равно я живу в режиме. Ориентироваться в расписании мне помогает моя помощница Аня Кравченко.  Она всё знает. Она мне говорит: «Сейчас вы уезжаете в Санкт-Петербург. У вас там фестиваль. 2 июня у вас в 15-00 презентация книги в ГИТИСе. А здесь у вас встреча в книжном магазине «Москва», вы там лидер продаж. А сейчас у вас лекция у студентов». Она в мой телефон каждый день вносит мой график. Это первое. Второе. У меня через две стенки, есть заместитель по творческим вопросам — Катя Кретова. Она — профессиональный журналист, профессиональный критик. Мы с ней ярые идеологические противники, но при этом мы идеально с ней работаем. Я могу сесть, набросать пять страниц, отдать ей. Через два часа она отдает отредактированный, внятный текст. У меня выдающийся директор — Станислав Нечаев, самый молодой в Москве, ему 27 лет. Выдающийся, потому что я ему говорю: «Мы там заработаем вот столько, а здесь это, а вот здесь мы дадим премию, а это потратим на постановку спектакля». И этого достаточно. Я раз в неделю провожу совещания, где сидит примерно десять — двенадцать моих заместителей по разным направлениям: по труппе, по артистам, по литературной части. И я в течение примерно часа рассказываю о своих планах на неделю и анализирую неделю прошедшую. Вот это всё фиксируется. Я всё время в таком режиме. Не могу себе позволить освободиться раньше одиннадцати часов вечера. У меня есть такие качества, которые для других людей не совсем понятны.

— Например?

— У меня замечательный водитель — Юра. Он готов меня доставить в двенадцать часов ночи в загородный дом за сорок километров от Москвы, где я ночую. Я говорю: «Юра, поезжай домой», и сам сажусь за руль автомобиля. Он мне говорит: «Вы у меня работу отбираете». А я выезжаю за кольцевую дорогу, и иногда еду даже более долгим путем, потому что я живу в поселке Жаворонки, куда можно поехать по прямой по Минскому шоссе. А можно по Можайке, а можно по Рублевке. Для меня это такое удовольствие. У меня большой загородный дом, и там есть человек, которому я плачу зарплату за то, что он стрижет траву, убирает снег и сухие ветки, ухаживает за растениями. Мне огород не нужен, и моим детям он не нужен. Они получают огромные деньги. У меня дочь выдающийся, мирового уровня сценограф. Но, вот клянусь вам, я вчера вечером и сегодня занимался рассадой помидоров, звонил, чтобы мне ее принесли, а мой зять ее забрал, а огурцы я уже посадил. Художник Никас Сафронов выращивает яблони, и он подарил мне четыре саженца, сорт — «Никас». Я их посадил, и они первыми дали цветы. Для меня это значит не меньше, чем премьера. Я звоню: «Никас, ты не представляешь! На твоих яблонях вот такие цветы!» И вот много таких глупостей. Кто-то подумает: «Он сумасшедший или что? Это стоит три копейки». Я укроп посадил. Я что укроп не могу купить? У меня петух, несколько куриц, и сейчас вот вылупились цыплята. Мы с внучкой, которой семь лет, как безумные, носимся вокруг этих цыплят. Я сегодня утром насыпал им творожок и зернышки. Это удовольствие.