Флоренского называют русским Леонардо да Винчи. Специалисты сочтут сравнение банальным, однако оно близко к сути. Это был человек подлинно энциклопедического склада, сочетавший знание (теорию) с практикой. Не только его техническая деятельность, но и священническое служение — ежедневная служба в храме — была той практикой, которую нужно было привести в согласие с теорией.

Леонардо говорил, что «человек — образец мира»; Флоренский — что человек «сумма Мира, сокращенный конспект его; Мир есть раскрытие Человека, проекция его». Серебряный век относят к числу ренессансных эпох. Что в первую очередь свойственно ренессансам? Они помещают человека в центр мироздания и выявляют связующие их нити, поскольку человек как микрокосм отражает макрокосм.

Интерес к феномену человека — краеугольный камень философии Флоренского, в которой человек реабилитируется во всех своих проявлениях, как земное и одновременно космическое существо. Но если фигура Леонардо знаменует движение европейской культуры от религиозного к светскому, то в случае Флоренского речь идет о движении в противоположном направлении. Не только Флоренский, вся русская религиозная философия этой эпохи была нацелена на воссоздание — в реалиях двадцатого века — духовных, религиозных основ жизни, мысли и творчества. Было ли это утопией? История показала, что ответ, скорее, положительный. Но без обращения к подобным идеалам движение культуры невозможно.

Внимание к парадоксальному

В 1914 году вышел первый значительный труд Флоренского «Столп и утверждение Истины». Книга стала настоящим событием духовной и интеллектуальной жизни России. Известны случаи, когда читавшие ее — люди, далекие от религии, разочарованные в религии и даже убежденные атеисты — обращались или возвращались к вере. Почему? Потому что в «Столпе» религиозная Истина растолкована таким способом, что и наши современники получают повод задуматься.

Почему далеко не все из нас готовы принять религиозное мировоззрение? Ответ понятен: в мире есть масса вещей, которые, с позиции нашего восприятия, с позиции здравого смысла не согласуются с постулатами веры, что вводит нас в противоречие: Бог невидим; чудеса вроде явления ангелов или непорочного зачатия не наблюдаются сплошь и рядом, явление Христа или Страшный суд можно принять лишь на веру. А еще наука утверждает массу вещей, противоречащих религиозному откровению.

Как выходит из этой ситуации о. Павел Флоренский — научно и современно мыслящий человек в рясе священника? Парадоксальным образом. Он объявляет все несообразности мира, все его изъяны и противоречия самым что ни на есть очевидным свидетельством присутствия Божественной Истины. Подобные несообразности он называл антиномиями (понятие, взятое у Канта, используется в противоположном смысле). Их необходимо обследовать, за них нужно «цепляться», так как через них открывается путь к Истине.

Это значит, необходимо внимание к парадоксальному и преодоление шаблонного взгляда на вещи. Такой подход Флоренский считал своей родовой чертой («Флоренские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений — открывали новые точки зрения, новые подходы к предметам», — писал он). Подобная установка и сегодня вызывает интерес к его наследию: парадоксальная постановка проблем увлекает — и уже невозможно оторваться от хода мысли философа, вдруг видишь то, чего ранее не замечал, вдруг открываются подступы к тайне.

Например, известная работа Флоренского «Иконостас» открывается обсуждением парадоксального течения времени сновидения. Случалось ли вам просыпаться от звука, прозвучавшего в реальности, к примеру от звонка будильника, но при этом весь ход вашего сновидения, весь его сюжет вел именно к этому звуку, то есть время сновидческой реальности двигалось в обратную сторону? Как это возможно? Чем ночное время отлично от дневного и как течет время в Иной, запредельной нашему миру действительности?

Или — Флоренского интересовал феномен иллюзий, до сих пор не имеющий однозначной интерпретации в психологии. Первая известная нам иллюзия — горизонт: мы видим край земли, но как только подходим к нему, это уже не край, он отодвинулся. Выходит, наш разум обманывает нас, и так случается во многих ситуациях. Потому и важно принять парадоксальное, необъяснимое, несовместимое с шаблоном. Отвергая то, что противоречит здравому смыслу (например, чудо), мы попадаем в ситуацию иллюзии, тем самым сужаем и обедняем себя, свое мышление и опыт. Принимая, раздвигаем горизонты познания.

Здесь мы подходим к важнейшему тезису отца Павла Флоренского: и человека необходимо принять во всей его несообразности, двойственности, антиномичности, противоречивости. «Столп и утверждение Истины» был опытом теодицеи (оправдания Бога), к нему философ больше не возвращается. Теперь его задачей становится антроподицея — оправдание человека. Обращаясь ко всему, что человеку дано изначально и непосредственно, снимая с него печать постыдного и ложного и представляя как важное и необходимое, антроподицея призвана вернуть человеку человеческое, его самого, его сущность в эпоху, когда она кажется утраченной и отчужденной.

Человек как таковой, по мнению Флоренского, распознается по способности создавать себе орудия. Не только материально-технические. В каждом виде деятельности свои орудия: в языке — слова и термины, в области мысли — понятия

Органопроецирование

Подобная установка во многом лежит и в основе взглядов Флоренского на технику. Примерно с 1923 года он работал над проектами, связанными с электрификацией страны (в частности, над применением диэлектриков; по воспоминаниям современников, о. Павел являл поразительное зрелище, когда приходил в лабораторию в рясе). Как философа Флоренского в этот период глубоко заинтересовал вопрос о технике. Ответ на него стал частью проекта антроподицеи, основные тезисы которого изложены в монографии «У водоразделов мысли».

Флоренский понимает технику как органопроекцию. Что имеется в виду? Возьмем простые орудия, к примеру молоток, лопату, иглу. Присмотревшись, мы заметим, что они подражают какой-то части или органу нашего тела. И не просто подражают, но как бы продолжают тело, расширяя и совершенствуя его возможности, или — проецируют его. Первым образцом таких проекций является рука. Так, молоток — проекция руки, сжатой в кулак, чаша — проекция горсти, утюг — ладони. И далее: игла — проекция зуба, лупа — глаза, костная система — прототип железобетонных конструкций, теплокровное — термостат, нервная система проецируется электрическими приборами. Существуют целостные проекции. Так, дом Флоренский называет проекцией человека целиком: присмотревшись к конструкции дома, мы найдем у него голову — крышу, глаза — окна, у глаз могут быть веки, ресницы, брови — ставни, оклады, наличники и т. д.

Однако философ ставит вопрос шире: человек как таковой распознается по способности создавать себе орудия. Не только материально-технические. В каждом виде деятельности свои орудия: в языке — слова и термины, в области мысли — понятия и т. д. Поэтому орудийная деятельность есть собственно человеческий, определяющий человека признак. Выходит, техника не чуждый человеку мир, напротив, она есть его сплошная проекция, расширение и отражение. Почему человек вынужден расширять себя за счет орудий? Потому что после грехопадения он оказался оторванным от мира. Создавая орудия, он преодолевает этот разрыв, тем самым восстанавливает с миром связь, воссоздает свою целостность.

Органопроецирование — процесс, как правило, неосознанный, но в будущем, полагал Флоренский, станет осознанным, что позволит человеку лучше понять себя. И его прогноз оправдывается. Современная наука пришла, с одной стороны, к биоинженерии, с другой — к биокибернетике. В первом случае инженерными средствами создаются искусственные органы, во втором биологические системы служат образцом для искусственных. Или — чтó есть компьютерные технологии, включая искусственный интеллект, как не органопроекция интеллекта?

Научно-технические занятия Флоренский не оставлял до конца жизни, в том числе когда находился в лагерях. В Забайкалье он изучал вечную мерзлоту. В Соловках работал над производством йода и агар-агара из водорослей. Но в своем стремлении «оправдать человека» философ пошел еще дальше — за пределы научно-технического знания в сторону космологии, которой он остроумно попытался вернуть человеческий уют, утраченный в ходе научных революций.

Флоренский считал, что, обращаясь ко всему, что человеку дано изначально, снимая с него печать постыдного и ложного и представляя как важное и необходимое, антроподицея призвана вернуть человеку человеческое, его самого, его сущность в эпоху, когда она кажется утраченной и отчужденной

Земля — центр Вселенной?

Ровно сто лет назад, в 1922 году, была опубликована самая парадоксальная работа Флоренского «Мнимости в геометрии», в которой философ изложил свой взгляд на устройство Вселенной. Основная — математическая — часть работы была написана им еще в студенческие годы. В 1921 году, к 600-летнему юбилею Данте Алигьери, философ дописал заключительные параграфы. Причем же тут Данте?

За основу своей космологии Флоренский берет космос «Божественной комедии» Данте, то есть средневековый космос, который базируется на античной геоцентрической Птолемеевой модели мира. Задумка работы состоит в том, чтобы средствами современной математики и физики обосновать истинность этой модели. Или, по меньшей мере, показать, что древняя космология не пережиток или заблуждение, современная наука позволяет взглянуть на нее в совершенно новом ракурсе. То, что средневековый космос противоречит системам Коперника и Ньютона, оказывается несущественным, поскольку принципы его устройства подтверждают современные научные теории, такие как геометрия Римана и теория относительности.

Что же получается? Средствами современной физики и математики можно обосновать постулируемое в средневековой космологии наличие Божественного мира? У Данте это Эмпирей, иными словами, Рай, место пребывания Бога, ангелов, святых, мир абсолютных и вечных сущностей. Это и делается в работе.

Возникает вопрос: можно ли принимать такие выкладки всерьез? Не религиозное ли мракобесие перед нами? После выхода «Мнимостей» подобные мнения действительно высказывались, особенно в официальных советских рецензиях. Но вспомним: Флоренский стремился разрушать шаблоны и сложившиеся убеждения, представляя вещи в неожиданном, парадоксальном ракурсе.

Дело в том, и это было крайне важно для Флоренского, что системы Коперника и Ньютона и в целом космологические представления эпохи Нового времени базируются на определенных упрощениях и предстают как частный случай более сложной картины мира, которую дает современная физика. Конечно, речь не идет о возврате к геоцентризму. Однако Флоренский прав в том, что классическая космология игнорировала те особенности устройства Вселенной, которые, в силу ориентации на духовные задачи, учитывала космология средневековая (среди них нелинейность, неоднородность, сферичность, зависимость свойств пространства и времени от скорости движения тел и др.).

Их удалось включить в картину мира на новом этапе развития науки, когда сложился более тонкий научный инструментарий, иными словами, когда человечеству удалось «раздвинуть горизонты познания». А вот древняя космология уже говорила о них, но своим языком.

Неслучайно «мнимости в геометрии», несмотря на их кажущуюся «реакционность», вызывают непреходящий интерес у читателей, исследователей и серьезных ученых. Какие-то выводы этой книги признаются ошибочными, но какие-то — настолько эвристичными, что, как считается, их адекватная оценка — дело будущего. И хотя современная наука пока не обнаружила место обитания Бога и ангелов, стоит ли и в этом отношении сужать наши горизонты? Флоренский заключает свою книгу такими словами: «Разрывая время, “Божественная комедия” неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки».

Важно также отметить, что апология Птолемеевой модели в «Мнимостях» — это не столько попытка отстоять геоцентризм, сколько способ обосновать антропоцентризм, то есть, опять же, оправдать человека. Мир земного, читаем в «Мнимостях», конечен, потому «достаточно уютен». В таком космосе человеческая позиция является определяющей. Его целью и центром, его основным ориентиром остается человек.

Модусы вечности

Если Истина раздроблена, дана человеку в виде антиномии, возникает вопрос: возможен ли для нас — в нашей земной жизни — доступ к Высшему в его целостности и законченности? Иначе говоря, существует ли возможность приобщиться к вечности? Вопрос этот был одним из центральных в философии о. Павла Флоренского. В разных сферах действительности философ фиксировал доступные человеку способы конструирования как бы «микромоделей» вечности. Способность к такому конструированию заложена в природе человека, точнее, в природе его орудийной (в широком смысле) деятельности.

Первым примером подобного моделирования является религиозный культ: в нем все моменты человеческого бытия собираются воедино и приводятся к Высшему. Поскольку культура, как полагает Флоренский, родилась из культа, она тоже наделена подобными возможностями. Это касается всех ее сфер — философии, литературы, искусства, науки, техники, даже быта. Обратимся к простому примеру.

Скажем, художнику нужно запечатлеть человека — не снять мгновенную копию (фото), но создать портрет. Портрет суммирует воспоминания о человеке, полученные в разное время, впечатления от общения с ним, от его личности, внешности и т. д. Что в итоге получается? Слепок с личности, как она представала в разные моменты времени, как бы вневременной ее образ.

Чем в большей степени культура ориентирована на духовные ценности, тем более адекватно она реализует свои возможности. Наиболее очевидным образом конструирование «микромоделей» вечности происходит в области религиозного искусства. Один из самых замечательных моментов в наследии Флоренского — рассуждения об иконописи. Они стали итогом его работы с коллекцией икон Троице-Сергиевой лавры, где после революции планировалось создать музей. Позже, в начале 1920-х годов, философ читал лекции об искусстве будущим художникам во ВХУТЕМАСе (Высших художественно-технических мастерских).

Назначение иконы — переносить смотрящего в вечность. Как это достигается? За счет приемов иконической (обратной) перспективы. На иконе в едином пространстве мы видим детали, не видные при нашем обычном восприятии (части ландшафта, стены зданий, черты лица). Или видим единовременное изображение событий, происходивших в разное время (сцены из жизни Христа, Богоматери, святых).

Такая подача информации уже есть попытка «смоделировать» вечность. В отличие от классической картины, построенной по принципу прямой перспективы, икона не стремится воссоздать наше обыденное восприятие. В этом смысле она противостоит иллюзии и является тем самым парадоксом, расширяющим возможности нашего видения (Флоренский называл икону окном в вечность).

Подлинное культуротворчество — дело сложное и трудное, но оно есть способ человеческого противодействия мировому распаду, хаосу, энтропии. Философия Флоренского учит, что каждый из нас в каждый момент времени стоит перед выбором — следовать путем созидания или рассеяния. На что мы готовы тратить свою жизнь? На распыление себя или на созидание и творчество, на собирание себя и мира в гармоничное единство? Первый путь прост, второй сложен. Но лишь входя «тесными вратами», человек способен реализовать те невероятные возможности, которые заложены в него Богом. Собственно, это и значит быть человеком.