Затем — Московский университет, кафедра экономической статистики, которую возглавлял профессор Александр Иванович Чупров. Начало 1890-х годов — время напряженных исканий, рождение нового. «Дети мрака, дети ночи», — скажет о своем поколении Мережковский на заре поэтического символизма. Позитивизм и народничество перестают умственно питать, молодежь ищет новой социальной науки, способной не просто предсказывать, но точно прочерчивать ориентиры будущего.

«После томительного удушья 80-х годов марксизм явился источником бодрости и деятельного оптимизма, боевым кличем молодой России, как бы общественным ее бродилом». В марксизме молодые люди видели отнюдь не новую веру, но научный способ поиска и нахождения непреложных общественных законов. Однокурсником Булгакова по юридическому факультету оказывается Василий Кандинский, в будущем художник, сын купца из Кяхты, города на границе с Китаем. Вскоре по окончании университета Булгаков женится на его кузине Елене, дочери другого кяхтинского купца, кофе- и чаепромышленника Ивана Федоровича Токмакова. Сестра Елены Мария, в замужестве Водовозова, стала первой издательницей марксистской литературы; в ее издательстве вышли книги Сергея Булгакова «Капитализм и земледелие» и Владимира Ульянова «О развитии капитализма в России». Эти имена пересекутся в истории еще не раз. В 1922 году Ленин будет принимать решение о высылке группы чуждых новой власти интеллигентов за пределы России. Среди них окажется и Сергей Булгаков с семьей.

«Кант всегда был для меня несомненнее Маркса», — признается молодой Булгаков, едва очнувшись от марксизма. Марксизм сменится идеализмом, но не абстрактным, философским, а социальным, неустанно ищущим общественного идеала и требующим его утверждения в действительности. В марксизме Булгакову не хватило того, что так остро переживала вся русская литература XIX века, — человеческой личности и абсолютности человеческого достоинства, отстаивания прав и свобод, духовной глубины.

Юношей он отправляется постигать марксистскую науку в Европу, знакомится с Каутским и другими ведущими представителями европейской социал-демократии. Но встреча с «Сикстинской мадонной» Рафаэля в дрезденском Цвингере заставляет вспомнить религиозные переживания детства. Душа очерствела, но она может пробудиться от сна. «Капитализм и земледелие», написанное в марксистском ключе двухтомное исследование, ставшее магистерской диссертацией Булгакова по политической экономии, заканчивается скептическим выводом: прогноз Маркса хорош для своего места и своего времени, теперь же он устарел. «Что касается предсказаний на будущее, то честное ignoramibus (“не знаем”. — А. К.) мы предпочитаем социальному знахарству и шарлатанству. Завеса будущего непроницаема».

Не случайно одна из первых публичных лекций, прочитанных после возвращения из заграничного путешествия, будет называться «Иван Карамазов как философский тип». Маркс поверяется теперь не только Кантом, но больше Достоевским с его сходным опытом преодоления опыта атеистического социализма, и Владимиром Соловьевым, возвысившимся над своей гностической метафизикой в «Национальном вопросе в России», где он дал критику «зоологическому национализму» и партикуляризму и в полный голос заявил о неотъемлемом достоинстве человеческой личности.

Хождение в политику

Выйдя в Киеве на революционную демонстрацию после царского манифеста 17 октября 1905 года и чувствуя поначалу, что он совершает какой-то мистический акт, принимает особое посвящение, Булгаков по возвращении домой бросает «красную розетку» в ватерклозет. Увидев не заставившие себя долго ждать погромы, он понял, что представляет собой революция, и навсегда отделился от нее, однако остался «революционером по мироощущению», что сказалось потом в его дерзновенном опыте богословского синтеза.

На протяжении первого года революции он издает с Бердяевым журнал «Вопросы жизни», одержим идеей создания партии «христианского социализма», даже пытается издавать в Киеве газету «Народ», которая должна стать органом такой партии. На протяжении ряда лет он перелопачивает горы немецкой, преимущественно протестантской, литературы, чтобы уяснить, что общего между идеалом раннехристианской аскезы и социалистическим образом будущего. Итогом этих исследований становится двухтомник с характерным названием, заимствованным у Августина: «Два града».

В 1907 году Сергей Булгаков становится депутатом Второй Государственной думы в качестве беспартийного «христианского социалиста» от Орловской губернии, входит в комиссию по аграрному вопросу, неоднократно выступая по поводу депутатских запросов о военно-полевых судах и беззакониях, творимых властями в тюрьмах.

По воспоминаниям В. А. Маклакова, написанным в Париже незадолго до смерти Булгакова, тот наряду с Петром Струве и Маклаковым был в числе кадетов, ходивших к Петру Столыпину перед разгоном Второй думы, дабы обсудить закон о принудительном отчуждении земли и попытаться спасти Думу от разгона. Впоследствии Булгаков будет с большим разочарованием вспоминать о своем хождении в политику, отмечая «всю безнадежность, нелепость, невежественность, никчемность» Второй, «революционной», думы. Однако он был впечатлен смелостью и силой слова Столыпина, отнюдь не во всем сочувствуя его политике.

Экономический человек и религиозная личность

В марте 1909 года выходит знаменитый сборник «Вехи», собранный по инициативе Михаила Гершензона. Булгаков публикует в нем статью «Героизм и подвижничество». В названии — оппозиция двух идеалов, двух стилей общественного действия: народнического героя («вы жертвою пали в борьбе роковой…») и уже не марксистского борца с капитализмом, но славянофильского «подвижника» — видящего высший подвиг «в терпеньи, любви и мольбе» (А. Хомяков).

В том же году, немногим ранее выхода «Вех», в феврале, Булгаков пишет доклад «Народное хозяйство и религиозная личность» для Религиозно-философского общества в Москве, но по каким-то причинам отказывается с ним выступать и публикует его на страницах «Московского еженедельника» — кадетского журнала, издаваемого князем Евгением Трубецким. Очерк посвящен памяти тестя, Ивана Федоровича Токмакова, ушедшего из жизни в 1908 году. В построенном Токмаковым под Ялтой имении Олеиз Булгаков из года в год проводил лето; там он нашел приют и в последние годы, проведенные в России (1918–1922), перед высылкой в Константинополь.

Булгаков ставит вопрос о влиянии характера религии, господствующей в обществе, на тип хозяйства и хозяйственную этику. Хозяйство ведет хозяин, и отнюдь не безразлично, каких ценностей он придерживается, каков характер его мировоззрения, в том числе религиозного. Так, автор доклада отмечает, что вопрос о связи «хозяйственного застоя и кастового устройства стран Востока есть тема для совершенно особого исследования».

Труд в христианстве, как западном, так и восточном, не только средство обеспечения себя необходимым, но и способ аскетических упражнений, «хождение перед Богом». Ценность труда по послушанию лежит далеко за пределами экономической необходимости. На Западе выходит книга Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (1905), в которой рассматривается влияние кальвинизма и учения о предопределении избранных ко спасению на становление капиталистических отношений. Нельзя ли перенести методы веберовского анализа на русскую почву? Какими должны быть ценностные ориентиры и моральные качества «капитанов промышленности»?

Старообрядцы, до 1905 года преследуемые властью как нелегальная конфессия, дали России рад крупных купеческих фамилий и промышленных фирм. Изучение вопроса о влиянии православия на хозяйственную жизнь России остается задачей на будущее, однако Булгаков отмечает, что следует анализировать не только характер данной религии, но и ее «требовательность в данный исторический момент».

Захватывает Булгакова в веберовском анализе и момент понимания профессии как «призвания» (Beruf). Он сличает это с российским социумом, отмечая низкий престиж труда по сравнению с интеллигентскими профессиями — адвокатурой, литературной деятельностью и пр. Булгаков пишет предисловие к переводу книги И. Зейпеля о хозяйственно-этических взглядах отцов Церкви, отмечая между прочим, что «в богословской литературе наших дней иногда под предлогом аскетизма творится апология существующего хозяйственного строя: на том основании, что христианство принципиально отличается от социализма, делается странный вывод, будто бы по этому самому оно призвано во что бы то ни стало оправдывать капитализм и капиталистическую собственность».

В том же году Булгаков переживает большую личную драму — потерю трехлетнего сына Ивашечки, который умирает от последствий дизентерии в Крыму. Переживания эти останутся с ним на всю жизнь и найдут отражение на страницах «Света Невечернего» во фрагменте «Из интимного письма». Именно это событие сделает философского идеалиста и христианского социалиста религиозным философом.

Критика капитализма разворачивается у Булгакова как критика «экономического человека» и сугубо экономического подхода к человеку. И оппонентом Булгакова тут оказывается не только Маркс, но вся традиция европейского экономического позитивизма и утилитаризма, идущая от Иеремии Бентама. Критика бентамизма встречается уже в «Русских ночах» В. Ф. Одоевского (1844), в новелле «Город без имени», где изображены последствия такого крайнего прагматизма в экономической жизни города.

«Русские ночи» Одоевского были в числе книг, которые выходили в созданном на средства М. К. Морозовой книгоиздательстве «Путь», где с 1910 года выпускались и книги Булгакова — «Два града» (1911), «Философия хозяйства» (1912), «Очерки по истории экономических учений» (1913), «Свет Невечерний» (1917).

Экономические категории суть условности, маски, скрывающие лицо живого человека. И сам экономический человек лишь условность политической экономии, скрывающая за собой живую человеческую личность, отнюдь не сводимую только к экономическим отношениям. Булгаков обращает внимание на то, что политическая экономия — историческая, а значит, конкретная наука; поэтому не следует забывать, что народное хозяйство представляет собой результат индивидуальной деятельности личностей, у которых есть не только материальная, но и духовная сторона. Хозяйство не может быть только механизмом, как и личность не сводится к «счетной линейке интересов».

Говоря о потреблении как фазе экономического цикла, Булгаков рассматривает изначальную форму потребления — еду — как подтверждение «метафизического коммунизма мироздания», благодаря которому возможен обмен и круговорот веществ в природе

Мировое хозяйство и мировая Хозяйка

Книга «Философия хозяйства», защищенная в 1912 году в Московском университете в качестве докторской диссертации по политической экономии, с ее воспеванием творческого труда, преображающего мир, может рассматриваться как своего рода метафизика столыпинской реформы, предлагающая переориентировать аграрную экономику на капиталистические рельсы, отдать землю хозяину.

Еще в 1905 году, в разгар увлечения «христианским социализмом», Булгаков замышляет создать нечто вроде краткого курса по политической экономии для православных священников. Хозяйство для Булгакова не только общественный и родовой процесс, но и процесс религиозный, в основе своей божественный. C этим будет категорически не согласен Бердяев, друг и оппонент Булгакова, познакомившийся с ним еще в Киеве на рубеже веков.

Для Бердяева, философа творчества и свободы, хозяйство олицетворяет собой своего рода проклятие, тяготеющее над человеком, — необходимость, нужду, свидетельство падшего состояния человека. Для Булгакова же содержанием хозяйства оказывается восстановление утраченной связи между природой творящей и природой сотворенной, если говорить языком философии Спинозы.

Хозяйство понимается им как «борьба человечества со стихийными силами природы в целях защиты и распространения жизни, покорения и очеловечивания природы, превращения ее в потенциальный человеческий организм», прыжок из мира тяготеющей над человеком хозяйственной необходимости («в поте лица своего добывать хлеб свой») в царство свободы. Однако является ли «очеловечение природы», о котором говорит Булгаков, всегда безусловным благом?

Уже В. И. Вернадский в своей концепции ноосферы будет видеть в человеке не только покорителя природы, но и ее потенциального губителя, убийцу. Однако книга Булгакова написана в духе технократического оптимизма начала XX века. Техника становится предметом осмысления для философов, и не случайно одним из первых философов техники оказывается русский инженер Петр Энгельмейер. Покорение природы, более характерное для просвещенческой парадигмы, уступает место романтической идее «ософиения природы», то есть ее воссоздания в красоте, возвращения ей изначального божественного замысла. Здесь кроются истоки современного экологического мышления. Булгаков говорит о «софийности науки», считая, что наука не только дитя этого мира. В ее стремлении к Истине обнаруживается реальный прогресс, она «орудие оживления мира, победы и самоутверждения жизни».

Многие традиционные экономические категории приобретают благодаря философской оптике автора новый смысл. Так, говоря о потреблении как фазе экономического цикла, Булгаков рассматривает изначальную форму потребления — еду, «причащение плоти мира», как подтверждение «метафизического коммунизма мироздания», благодаря которому возможен обмен и круговорот веществ в природе. Еда оказывается материальным доказательством гипотезы всеединства, идущей от Владимира Соловьева.

В книге, написанной в значительной степени под влиянием философии и терминологии Канта — «демона-искусителя», отвратившего Булгакова от марксизма, в кантовском ключе ставится проблема трансцендентального субъекта хозяйства. Задается вопрос: кто Хозяин и кто хозяйствует? Здесь-то и появляется мировая душа, которая никак не отличается от Софии в духе раннего творчества Соловьева.

Множество индивидуальных, независимых друг от друга человеческих сознаний и воль, действующих в истории, метафорически уподобляется зеркалу, разбитому на осколки, из которых каждый по-своему и самостоятельно отражает мир. Органическая связь между ними, кажется, существует только на уровне рода. Однако Булгаков склонен видеть эту связь на более глубинном уровне, где и род освещается и освящается софийным светом.

«Историческое человечество, а в нем и каждая личность, онтологически причастны Софии, и над дольним миром реет горняя София, просвечивая в нем как разум, как красота, как хозяйство и культура. Между миром как космосом и миром эмпирическим, между человечеством и Софией, существует живое общение, которое можно уподобить питанию растения из его корней». Хозяйство, в рамках которого мыслится Булгаковым и человеческое творчество, не содержит в себе ничего метафизически нового — есть «воссоздание, воспроизведение данного, сделавшегося заданным», аналог платоновского припоминания.

Притязание на абсолютное творчество «от себя», а не «от Творца» характеризуется философом как сатанизм. Хаос, в который ввергнут мир, мыслится Булгаковым как последствие «нарушения изначального единства Софии, смещения бытия со своего метафизического центра, метафизической децентрализованности». Мир приобретает свою онтологическую сущность через Абсолютное и в Абсолютном. Сам по себе он ничто, но через причастность к источнику творения оказывается «становящимся Богом», или, по определению Владимира Соловьева, «становящимся Абсолютным».

Начав с внимательного чтения Маркса и других представителей социал-демократии, Булгаков приходит к тому, что суть экономической жизни можно объяснить лишь с помощью метафизики шеллинговско-соловьевского типа, где развитие природы и жизнь духа находятся во внутреннем единстве и динамическом противостоянии. Среди множества привлекаемых источников, наряду с работами Маркса, и шеллинговские «Философские исследования о сущности человеческой свободы», и тексты немецких мистиков Ангелуса Силезиуса и Мейстера Экхарта. Все это, конечно, выглядит весьма непривычным для диссертации по политической экономии.

«Философия хозяйства» по-японски

Работая в архиве Булгакова в Сергиевском богословском институте в Париже, я наткнулся на письма японского переводчика «Философии хозяйства»: он просил написать предисловие для японского перевода книги. Переводчиком оказался Сабуро Симано, японец, приехавший в Россию на стипендию Южно-Маньчжурской железной дороги, учивший русский язык у толстовца Евгения Попова, который перевел с немецкого на русский «Дао дэ цзин». Затем Симано вольнослушателем изучал философию и психологию: сначала в Народном университете Шанявского в Москве, а затем в Петроградском университете.

Еще в России он начинает составлять Большой русско-японский толковый словарь и в одиночку за 13 лет завершает этот труд. Истинный рыцарь русской культуры, Симано перевел огромное количество русских книг, в их числе работы философов права Павла Новгородцева и Ивана Ильина, труды евразийцев Николая Трубецкого и Николая Алексеева. На Булгакова, с которым переводчик, видимо, имел возможность познакомиться лично, поскольку дважды отправлялся в европейскую командировку, выбор пал не случайно.

В книге Булгакова Симано виделся третий путь — и не только между капитализмом и социализмом советского типа, но и между гедонизмом западного типа (в который, кстати, заставлял поверить сам Булгаков своей критикой «экономического человека»), тем, что сегодня мы назвали бы «обществом потребления», и философским мировоззрением Востока. Последнее, а именно буддизм, по мнению переводчика, вело к отсталости, отрицая биологическую волю к жизни и видя в ее развертывании лишь «непросветленную безысходную темную ночь».

Интересно, что труд Булгакова Симано оценивает значительно выше не только «Философии денег» немецкого социолога-неокантианца Георга Зиммеля, но и работ своих японских современников — теоретика «нравственного государства» Сюмея Окавы и автора «Генерального плана законопроекта о преобразовании Японии» Икки Киты.

Японская версия «Философии хозяйства» вышла в 1930 году в издательстве «Кайзо-ша» тиражом 1000 экземпляров. В предисловии к книге Булгаков признавался, что подводит в ней итог целому периоду своей жизни, в который он увлекался современным экономизмом. Ему показалось важным не просто отвергнуть это мировоззрение, но открыть частичную его истину, чтобы обнаружить ее искаженность и преувеличения.

Экономический материализм, воплощенный в коммунизме, стал «мировым пороком» и переходит с Запада на Восток, из Европы в Азию; в этом Булгакову видится полезность книги для японской публики. В 2021 году вышел еще один японский перевод трудов Булгакова: Хориэ Хироюки перевел «Философию имени», одну из главных книг Булгакова, написанную как реакция на осуждение Синодом афонских монахов-имяславцев и представляющую в своем первоначальном замысле материалы к их реабилитации на Поместном соборе 1917–1918 годов.