И вот Россия вновь, как уже не раз в истории, видит на лице Запада сначала некое кислое выражение, а потом и злое. А еще не так давно пытались улыбаться, хотя и видно было, что через силу. Правда, одно время до этого смеялись искренне, но недобро.

Переход от попытки задушить нас в объятиях (начало 1990-х) к нынешнему колену на горле произошел удивительно быстро. Стоило лишь эти объятья с силой разжать. Хотя в истории схожие метаморфозы в отношении к России со стороны расположенных к западу от нее стран явление не редкое.

Но, возможно, история конфронтаций стран Запада с нами пришла и к некоей критической точке. Этот кризис в значительной мере вызван формированием у политической верхушки США идеи о так называемом мировом порядке.

На этот «мировой порядок» начали некоторое время назад ссылаться американские официальные лица, упрекая в его нарушениях Россию. Но, скорее, к таким высказываниям можно применить слово «проговариваться», так как это понятие не закреплено не только в международном праве, но и вообще в каких-либо международно-политических документах, пусть даже не обязывающего характера. Говорить о нем — это как публично рассказывать о наличии заговора.

В октябре 2023 года на пленарном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» (Валдайском форуме) российский президент Владимир Путин отметил: «Международное право пытаются подменить “порядком” — каким “порядком”? — основанным на неких “правилах”. Каких “правилах”, что это за “правила”, кем они изобретены — совершенно непонятно».

В том же месяце на встрече с представителями религиозных объединений РФ Путин охарактеризовал этот феномен так: «При этом ведут разговоры о каком-то новом мировом порядке, суть которого на самом деле все та же: лицемерие, двойные стандарты, претензии на исключительность, на глобальное доминирование, на сохранение, по сути, неоколониальной системы».

Сегодняшняя ситуация становится критичной, видимо постольку, поскольку демиурги «порядка» с упорством, достойным лучшего применения, настроились на усиление экспансии и на попытки упрочения своей нелегитимной власти. 

Вскоре после Валдайского форума, на Всемирном русском народном соборе, Владимир Путин сформулировал то, в чем и можно увидеть причины этого упорства: «Диктатура одного гегемона — мы видим это, все сейчас это видят — дряхлеет. Она пошла, что называется, вразнос и просто опасна для окружающих». И — то, почему гегемон обрушивается именно на нас: «Именно наша страна находится сейчас в авангарде формирования более справедливого мироустройства».

Прошедшие месяцы дали лишние доказательства того, что давление на Россию только нарастает.

В приведенном выше официальном контексте труднее пускаться в вольные философские суждения, но и обойтись без этого контекста было бы неправильно. В упомянутом выступлении на XX Валдайском форуме даны системные и емкие оценки международной политической ситуации, и они продолжают раскрывать свой смысл. Там намечена и программа формирования другого миропорядка, на совершенно иных, нежели нынешний западный, принципах — открытости, справедливости, равенства вместо гегемонии, признания разнообразия (тема форума была «Справедливая многополярность: как обеспечить безопасность и развитие для всех»).

Но, вообще говоря, вослед этому субъектам интеллектуальной жизни и нужно включаться и действовать дальше. И давно пора. Итак, к суждениям. 

Переиздание Запада

Возможно, то сочетание обстоятельств, что, с одной стороны, именно Россию видят своей главной мишенью гегемонисты, а с другой — именно Россия идет в авангарде сопротивления, имеет одну и же причину. 

Мы тоже Запад. Иной, свой вариант античной греко-римской — с упором на грекоправославный элемент — и христианской европейской культуры. Оттого наше «неподчинение» вызывает «там» особенное неприятие

Усмотреть ее можно в том, что мы тоже Запад. Альтернативный Запад. Альтернативный вариант античной греко-римской — с упором на греко-православный элемент — и христианской европейской культуры.

С учетом этого наше «неподчинение» вызывает «там» особенное неприятие. Мол, как это — «тоже Запад», пусть не политически, даже не цивилизационно, но культурно, — а не признал власть того центра, которому подчинились остальные западные страны.

Помните довольно известное выражение «демократии не воюют между собой»? Но почему? Исходит ли это каким-то образом из природы демократии?

Исходило бы, возможно, если был бы реализован тот идеальный вариант демократии, что имеет в виду Иммануил Кант в работе «К вечному миру». Но он не реализован. Соответственно, «демократии» если и не воюют, то потому, что управляются из единого центра. А мы ему не покоряемся. Поэтому те, кто считает себя демократиями, воюют с нами.

Мы представляем собой угрозу центру и как непокорная держава в принципе, и как страна, частично расположенная в Европе, мало того, занимающая треть ее территории — ойкумены Западного мира, ныне политически унифицированной. И несмотря на это, не подчиняемся его центру, или центрам принятия решений (американскому центру и его европейскому филиалу). Демонстрируя тем самым как минимум принципиальную возможность такого поведения.

Мы тоже Запад или даже это они — тоже, в смысле — вторые, если держать во внимании наше религиозное и отчасти цивилизационное преемство от Византии. А она в пору начала этого преемства (IX‒X, XI века) первенствовала в Европе, среди ее тогдашних протогосударств и полуварварских еще культур.

При этом они — это только Запад, а мы — не только, а еще и Восток. Причем как Ближний (исторически и культурно — восточное христианство, православная цивилизация по Арнольду Тойнби), так и Дальний Восток. Это им «дополнительный ужас».

Мы знаем все то же, что и они. Мы имеем к ним ключи. К их интеллектуальным сейфам. Мы имеем доступ к их кодам.

Применительно к России будет лучше, наверное, осторожное отношение к словосочетанию «культурный код». Код — это условное обозначение, набор символов такого рода, где буквы, если используются, не обозначают понятий, то есть значат не больше, чем цифры. А русская культура — это культура слова, восходящего к Слову, — с которого начался мир и начинается Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1:1).

Но к поддавшейся формализации, минусовав при этом сакральное начало, строго западной культуре (в отсутствие наших дополнений), с изрядно купированной традицией, понятие «культурного кода» применимо куда более.

На Западе также есть давнее ожидание некоего масштабного духовного послания, говоря современным языком —духовного импульса из России. Это не так удивительно, поскольку вызвано чувством внутреннего опустошения человека буржуазного и потребительского общества. А если человек пуст, его можно и должно заполнить.

И вот, помимо прямого неподчинения, этой своей способностью мы опасны им еще более.

Мы не Китай или Индия. Мы способны производить собственно западную культуру. Это с большой выразительностью показал XIX век, и он не стоит в этом отношении особняком. Роман наподобие европейского может быть написан и в Японии или в Африке. Но только мы можем — не повлиять на западную культуру извне, а изменить ее изнутри.

Язык? В упомянутом выше веке языковой барьер не слишком мешал обеим, русской и европейской, сторонам культурного обмена. Для образованного слоя барьера попросту не существовало. Парижанам в 1814 году у русских офицеров можно было еще и поучиться хорошему французскому.

Что нужно сделать? Мы все чаще сетуем на то, что у нас дефицит идеологем. Они действительно нужны, это интуитивно понятно, но не для тех целей, что обычно имеются в виду. Точнее, не в первую очередь для них.

Для собственных, внутренних нужд идеология России нужна не так, чтобы сильно. Идеологии стали заменителями религий в секуляризованных обществах, но мы еще, возможно, поживем непосредственно на православии в союзе с традиционными религиями. Во всяком случае, русского человека если и можно, то лишь ненадолго соблазнить чем-то еще, когда ему доступно без преувеличения великое и исключительно обширное знание о мире, питающееся не только духовной, а и умственной энергией с самого Верха.

(Просто для примера, особенно к нынешней, уже вполне реальной войне с Западом — философ Владимир Бибихин: «В России не стоит, сколько ни суетись, ничего, кроме аскезы, усилия, труда. Без военно-монашеской закваски все на Восточно-Европейской равнине обречено на смуту и свалку». Какой идеологией это заменишь? И зачем? Известный нам советский вариант идеологии социализма — и тот, будучи от христианства формально очень далеким, взял от него и, конечно, от всего огромного российского опыта очень много). 

Идеология нужна нам для того Запада, который — не мы. Для него мы должны стать источником потерянных там смыслов.

Важно отметить: Россия не часть Запада, а другой Запад, и в культурно-цивилизационном смысле она больше, чем он.

Мы (имея в виду консервативных мыслителей) часто рассматриваем свою потенциальную идеологию как средство борьбы с либеральными идеологемами здесь, в России. Но это были бы арьергардные бои. А не такие бои предстоит нам вести.

Нам нужна идеология для боев в авангарде против другой части Запада. И такую идеологию создать вполне реально, так как при этом не возникнет внутренних противоречий (как с «еще одной», некоей сверхидеологией на православной почве — для борьбы с западными идеями, но из западных же элементов). А вот с ними — с другим Западом — мы вполне можем бороться идейными конструкциями их собственного производства, нами творчески переработанными.

Но речь вовсе не идет и о том, чтобы разложить Запад изнутри, как они пытались и пытаются разложить нас. Нет, да это бы повредило и нам. Речь идет о том, чтобы его улучшить. Излечить от своего рода аутоиммунной инфекции.

В целом это, конечно, крупнейший культурологический проект, проект, согласно известному термину, «мягкой силы». Вернуть Западу Запад, таким, каким он должен быть. Как бы «план Даллеса наоборот» —известный план морального разложения советского народа (тут неважно даже, был такой план в реальности или, как говорят скептические критики источников этого текста, не было). 

В нашей стране есть научные и культурологические школы по всем западным странам. И они могут быть задействованы сейчас в полной мере.

Обратим внимание, что в 1990-е в России вышло немало учебной и научной литературы, написанной о нашей истории на западные гранты в антироссийском, по сути, духе. Мы же способны, например, вернуть немцам, французам, англичанам и пр. возвышающие их в собственных глазах христианский и гуманистический варианты их историй. Тут надо действовать, как в замечательной сказке Александра Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты»: там, чтобы обезвредить этих солдат, придумали переделать ужасные гримасы, вырубленные на их лицах для придания им жестокости, на добрые улыбки. И жители Волшебной страны обрели в лице бывших солдат верных и неутомимых друзей и помощников.

Если по данному поводу можно заметить, что это стратегия идеологической войны, то да, так и есть. Но идеологическую войну начали не мы, она уже давно идет против нас — надо защищаться и переходить ко все более активным действиям. А намеченный выше план (которому требуется еще, конечно, куда больше практической конкретности) — это, наверное, самый благородный способ защиты и перехода от защиты к наступлению.

Есть еще один принципиальный аспект — хозяйство, капитализм. Иммануил Валлерстайн, создатель теории мир-системы капитализма (иерархической системы с нынешним центром в Евроатлантике, или, проще, в США), утверждал, что данная мир-система (начавшая складываться около 1500 года) переживает сейчас не просто кризис, а финальный кризис своего существования. Кстати, марксистский подход, который здесь также вполне уместно вспомнить, говорит нам о том, что кризисы капитализма всегда порождали войны. Тут комментарии, наверное, излишни.

А в практическом плане важно, что следует работать над тем, что будет после капитализма. Сам Валлерстайн отказывался прогнозировать, что именно придет ему на смену. Но в коллективной монографии с его участием авторы, выдающиеся ученые, рассуждая о посткапиталистическом мире, обращаются к опыту социалистических экономик, то есть к нашему прежде всего, стараясь критически воспринять его в качестве элемента альтернативы нынешнему капитализму.

А есть и более актуальный предмет: оригинальный во всех отношениях опыт российского капитализма за минувшие три с половиной десятилетия. Для капитализма в чистом виде основным критерием служит экономический успех. Российская капиталистическая экономика за недавние годы добилась весьма крупного успеха на фоне огромных внешних проблем. Аналогичный случай в истории подыскать нелегко. Может быть, этот опыт, который создается нами прямо сейчас, послужит для будущего так, как сегодня пока и не представляют?

И, подводя промежуточный итог: будучи в определенной степени новаторскими, высказываемые предложения опираются на могучую традицию российского влияния на Запад в целом и на Европу в частности, причем и на опыт своего рода переделки его изнутри. Западная культура была бы культурно много беднее и просто иной без русской иконы, без Достоевского и Чехова, Чайковского и Стравинского, без Кандинского, без Бердяева, и это только самый краткий список. Западная цивилизация была иной без советского XX века, в очень большой степени повлиявшего на принципы социального государства, прежде всего в Европе.

К лаборатории новой культуры

Нельзя не отметить, что постулат, согласно которому Россия тоже Запад, очевидно, провоцирует критику. Критики могут опереться, например, на Николая Яковлевича Данилевского, отца цивилизационного подхода к истории и политической философии, необычайно к тому же симпатичного в своем отстаивании русской самостоятельности и русской правоты в международных делах. Россия не Европа, вполне убедительно утверждает он, разграничивая романо-германскую и славянскую цивилизации. И сетует по поводу того, что высший слой русского общества все-таки оказался европеизирован, отделившись тем самым от народного большинства.

Но коль скоро это обстоятельство (европеизация образованного слоя), еще не раз отмеченное в русской мысли, имеет место, так надо его использовать. Александр Блок в «Скифах», где Россия предстает как Восток (“Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы»), в то же время замечает: «Нам внятно всё — и острый галльский смысл, // И сумрачный германский гений…». Вот она, романо-германская цивилизация. Она нам, по меньшей мере, «внятна», понятна. (А вообще, там у Блока еще много чего очень емко сказано, и трудно не процитировать: «Мы обернемся к вам // Своею азиатской рожей!».)

После того как были написаны эти стихи, Россия накопила уникальный советский опыт, за который было очень дорого заплачено и который, по замечанию моего коллеги Александра Механика, не стоит отбрасывать по меньшей мере уже из-за этой его высокой цены. Коллега указывает и на практическую пользу советской эмпирики, которая. впрочем, следовала в этом отношении благородной традиции Российской империи, отнюдь не покорявшей и тем более не порабощавшей, а привечавшей включаемые в состав ее государственности народы и давшей им толчок к развитию. СССР сделал развитие всех республик, читай: народов, входивших в состав этого государства, парадигмой своей политики. Можно отметить, что в постсоветский период мы видим в странах СНГ самый, наверное, мирный на планете ислам. По итогу этого исторического опыта сегодняшняя Россия сама по себе представляет собой пример культурной многополярности, учитывая этническое и религиозное многообразие, существующее в гармоническом единстве.

И это дает нам уникальную позицию в эпоху, которую мы хотим видеть многополярной и считаем это необходимостью, когда, по словам Путина, «мы уверены, что прагматизм и здравый смысл восторжествуют, а многополярный мир утвердится».

Советский же период и, опять-таки, предшествовавшие ему XVIII‒XIX века — каждое время по-своему, выработали определенный набор инструментов для влияния России на Западный мир, характер которых указывает на их западное происхождение, — но произведены они у нас.

Это результат переработки идейного и культурного, собственно западного сырья — в отношении того, что было сырьем, или усовершенствования изобретенных там идейных, культурных и научных (в смысле методологическом) инструментов. 

Петр Великий набрал много такого сырья, как то: идея «общего блага» и другие концепции, относящиеся к строительству государства и тогда еще и на Западе находившиеся в сыром состоянии. И стал перерабатывать в блоки государственности Российской империи. Еще больше набрал он в Европе и таких «инструментов», которые помогли ему выиграть величайшее для России Полтавское сражение, а после, великодушно позвав на праздничный пир плененных только что шведских генералов, поднять тост за них, как за «наших учителей» в современном ратном деле. Кое-кто из них еще дулся, мол, «эко вы нам отплатили за науку». Ну а какой же должна была быть плата? Встань они до этого, отбросив желание «дойти до самой Москвы», с Россией плечом к плечу, то «наука» была бы оценена иначе. Ну а коль скоро не успокаивались и шли и шли на Россию — то такова и плата.

Петр, согласно позднейшей терминологии, — западник, можно сказать, икона западников, при этом выше всего ставил Россию и воспринимал европейское влияние именно для его переработки у нас. И для применения против самой Европы, но только если она будет вести себя враждебно по отношению к России (первый российский император не уставал повторять, что сама по себе Россия угрозы для Европы не представляет, завоевывать ее не собирается). Петр — западник и славянофил в одном лице (а как мы знаем, славянофилы учились в Европе). Такое соединение западничества и славянофильства, почвенничества нам сегодня и требуется. Соединение и операционально целесообразное, и примирительное, поскольку в российском обществе это разделение живо по сей день. А возможен и плодотворен — синтез.

Во всяком случае, посыл, согласно которому Россия тоже Запад (но при этом, Николай Яковлевич, — да, отнюдь не часть Запада-Европы, против чего вы и возражали), плодотворен в практическом смысле: для организации той лаборатории, в которой переработка и выработка новой культуры, способной заменить собой нынешнюю западную, будет поставлена и начнет решаться как практическая задача. Эта деятельность попутно принесла бы пользу и нашей собственной почве.

В подготовке статьи принимал участие Аллан Ранну, художник, культуролог