Ответ Вебер дает уже во «Введении»: «Контраст между подъемом Китая и экономическим крахом России иллюстрирует, что было поставлено на карту в дебатах о рыночной реформе в Китае. Шоковая терапия — главный неолиберальный рецепт — была применена в России, другом бывшем гиганте государственного социализма». «И именно это привело Россию к экономическому краху», что признавал, как напоминает Вебер, и Джозеф Стиглиц — лауреат Нобелевской премии и главный экономист Всемирного банка в 1997-2000 годах (то есть в разгар экономических реформ в России и в Китае), который указал на «причинно-следственную связь между политикой России и ее плохими показателями».

Ведь «после того как Россия и Китай применили различные подходы перехода к рынку, в мировой экономике они поменялись местами. Доля России в мировом ВВП сократилась почти вдвое — с 3,7% в 1990 году до около 2% в 2017 году, а доля Китая выросла почти в шесть раз — с 2,2% до примерно одной восьмой мирового производства. Россия пережила глубокую деиндустриализацию, тогда как Китай стал пресловутой мастерской мирового капитализма. Средний реальный доход 99% населения России в 2015 году был ниже, чем в 1991-м, тогда как в Китае, несмотря на быстро растущее неравенство, за тот же период этот показатель увеличился более чем в четыре раза, в 2013 году превысив российские показатели. В результате шоковой терапии в России смертность выросла до таких показателей, которых не наблюдалось ни в одной другой промышленно развитой стране в мирное время».

«После того как Россия и Китай применили различные подходы перехода к рынку, в мировой экономике они поменялись местами. Доля России в мировом ВВП сократилась почти вдвое — с 3,7% в 1990 году до около 2% в 2017 году, а доля Китая выросла почти в шесть раз»

Экономические реформы в России начались в 1992 году и получили название шоковых, как по методам проведения, так и по полученным результатам. Обсуждение возможных вариантов реформы началось еще в СССР в 1985 году, сразу после прихода к власти Михаила Горбачева и признания им существования серьезных проблем в советской плановой экономике. То есть с начала обсуждений прошло уже 40 лет, а с начала их реализации более 30 лет, но до сих пор и среди экономистов всего мира, и в самой России продолжается дискуссия об оправданности выбранных методов проведения реформы и ее результатах. Особенно актуальна эта дискуссия на фоне удивительных достижений Китая, где примерно в те же годы были проведены реформы с той же целью, что и в России: перейти от плановой экономики к рыночной. Книга Вебер, собственно, и посвящена объяснению причин этого различия, истории китайских реформ, а также предшествующих и сопровождавших их дискуссий. Но, как мы уже отметили, главная причина этого различия состоит в том, что Китай отказался от шоковых реформ в пользу того, что автор называет градуалистской политикой, то есть эволюционной, плавной — в полном соответствии с древней китайской поговоркой «перейти реку, нащупывая камни». Именно благодаря такому подходу в Китае «государство сохранило способность защищать командные высоты экономики — секторы, наиболее важные для экономической стабильности и роста, — по мере его интеграции в глобальный капитализм». А мы в России до сих пор подсчитываем, сколько отраслей промышленности мы потеряли.

Предыстория китайских дискуссий

По мнению Вебер, подходы к реформе, которые выбрали китайское руководство и китайские экономисты, были предопределены, во-первых, уроками, которые преподали современным китайским экономистам-коммунистам классические экономические труды древних китайских философов, такие как «Гуань-цзы» и «Спор о соли и железе», посвященные регулированию цен и управлению рынком. Как замечает Вебер, «в китайской традиции изучение экономических вопросов раньше называлось “наукой, как сделать страну богатой”». Причем первое место в этих трудах заняло именно обсуждение «правильного регулирования» цен государством. В современной экономической науке, пишет Вебер, цены — «одна из чистейших форм экономической переменной, относящейся исключительно к сфере рынка. Напротив, традиционные китайские дискуссии о ценах предполагают общие размышления о взаимосвязях между стихийной деятельностью людей, их нуждами и желаниями, рыночными силами, политической властью и регулированием со стороны государства».

Так что вопрос о правильном регулировании цен не случайно занял центральное место в современных китайских дискуссиях о реформах, в то время как у нас на первое место вышла приватизация, которую в Китае вообще не обсуждали, потому что и не думали ее проводить. Ведь главный урок, извлеченный китайскими реформаторами из древних трудов, заключался в том, что «государственное регулирование должно основываться на детальном знании реальных условий и их изменений», а не на отказе от регулирования, к чему фактически привела приватизация. Хотя, с другой стороны, китайская мудрость гласила: «…государство не должно бороться со стихийными силами, присущими экономике, обществу и природной среде; напротив, оно должно воспользоваться этими силами сначала для обогащения, а затем для управления народом, принося доход государству».

Именно потому, что китайские власти следовали этому совету, китайские предприниматели смогли создать такие бизнес-гиганты, как Huawei. И тут российский читатель сразу поймет, что именно этого не хватало российским реформаторам: практического знания и понимания реальной российской экономики, так же как знания и понимания сил, действующих в российской экономике и в обществе. А как учит древняя китайская экономическая наука, «практические соображения должны иметь приоритет в управлении, и искусство управления должно быть направлено на удовлетворение потребностей существующей ситуации, а не на достижение совершенства в обществе», чем, собственно, были одержимы наши реформаторы.

А во-вторых, как показывает Вебер, подходы китайских руководителей и экономистов к реформе были предопределены опытом экономической политики, которую китайские коммунисты проводили еще во время своей партизанской деятельности и сразу после прихода к власти. Тем более что во главе КПК все еще стояли люди, эти испытания прошедшие. Вебер пишет, что «разработка жизнеспособной экономической стратегии была неотъемлемой частью гибкой, адаптивной партизанской войны коммунистов». И приводит отзыв об экономической политике китайских коммунистов американской разведки, которая «подчеркивала, что коммунисты перешли от изначального контроля над рынками товаров, необходимых для жизнеобеспечения людей, и отмечала, что партия использовала частный бизнес и динамичное взаимодействие спроса и предложения для стабилизации цен и установления контроля над производством и распределением».

В какой-то мере это напоминает нашу политику времен НЭПа. Не случайно инициатор китайских реформ Дэн Сяо Пин, который учился в СССР во времена НЭПа, любил ссылаться на его опыт. В результате, как отмечает Вебер, «коммунистам (еще в партизанский период и сразу после него. — “Монокль”) удалось реинтегрировать национальную экономику и преодолеть гиперинфляцию после того, как националисты не справились с этой задачей». А ключевым элементом успеха коммунистов в преодолении гиперинфляции в конце 1940-х — начале 1950-х годов было воссоздание и интеграция рынков с помощью государственных торговых учреждений, которые при падении цен и возникновении угрозы разорения крестьянства закупали их продукцию — продовольственные товары, а при росте цен и возникновении угрозы падения уровня жизни у горожан продавали накопленные запасы. Как сказал об этой политике Чэнь Юнь — один из организаторов и руководителей экономической политики коммунистов в период партизанской войны, а в 1970‒1980-е годы ключевой инициатор экономических реформ, «революционный предприниматель и есть самый настоящий революционер».

Но и первые десятилетия истории коммунистического Китая оказались вполне успешными. Как напоминает Вебер, «в первом отчете Всемирного банка по Китаю, в котором анализировались достижения в области развития эпохи Мао, была вынесена положительная оценка. Эдриан Вуд, главный экономист миссии, вспоминал, что основная идея доклада заключалась в том, что “предыдущие 30–40 лет развития Китая были необычайно успешными… Китай сочетал в себе быстрый экономический рост и индустриализацию. Китай добился фактической ликвидации наихудших аспектов нищеты… Другой посыл [отчета] заключался в том, что есть возможности для улучшения». Справедливости ради напомним, что индустриализация Китая проходила при весьма значительной поддержке Советского Союза.

Но, как отмечет Вебер, сами «китайские реформаторы оценивали ситуацию гораздо критичнее». Их не удовлетворяли достигнутые результаты. Проведенное ими в 1983 году исследование «показало, что уровень национального потребления товаров первой необходимости, включая зерно, хлопчатобумажную ткань и растительное масло, снизился в период с 1957 по 1978 год». И бремя этих проблем в наибольшей степени легло на плечи сельского населения. Осознание этого будущими реформаторами во многом стало результатом не только исследований, но и личного опыта, полученного многими будущими реформаторами во время «культурной революции», когда они оказались в числе многих китайских интеллигентов, сосланных в деревни на перевоспитание, и увидели эти проблемы вживую. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Суть китайской дискуссии

Как мы уже отметили, дискуссия с самого начала китайских реформ проходила между адептами шоковых методов ее проведения и сторонниками градуалистской постепенной политики. Как пишет Вебер, «логика шоковой терапии состояла в реализации пакета реформ, который состоял из: 1) шоковой либерализации всех цен; 2) приватизации; 3) либерализации торговли; 4) стабилизации в форме жесткой денежно-кредитной и налогово-бюджетной политики. Четыре меры шоковой терапии, реализуемые одновременно, теоретически должны составлять комплексный пакет». Но «более тщательный анализ показывает, что та часть этого пакета, которая может быть реализована в одночасье, сводится к комбинации первого и четвертого элементов — либерализация цен дополняется жесткой экономией».

Как отмечает Вебер, шоковая терапия лежала в основе так называемой доктрины переходного периода Вашингтонского консенсуса, пропагандируемой Бреттон-Вудскими институтами в развивающихся странах, Восточной и Центральной Европе и России.

Проблема, по мнению Вебер, состояла в том, что «природа и структуры преобладающих институтов, которые должны были составить новую рыночную экономику, не привлекали особого внимания сторонников шоковой терапии». Как пишет Вебер, пакет этих мер не создавал рыночную экономику, разработчики этого пакета рассчитывали на то, что «разрушение командной экономики автоматически приведет к возникновению рыночной. Это был рецепт разрушения, а не созидания. Ожидалось, что после того, как плановая экономика будет “шокирована до смерти”, начнет действовать “невидимая рука” и каким-то чудесным образом позволит возникнуть эффективной рыночной экономике».

Мы в России тоже помним эти рассуждения о «спасительной руке» и надежды, которые на нее возлагались нашими реформаторами. Но, как отмечает Вебер, «это было злоупотребление знаменитой метафорой Адама Смита. Смит, внимательно наблюдавший за разворачивающейся на его глазах промышленной революцией, видел в человеческой “склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой” “причину, вызывающую разделение труда”, но он сразу же предупредил, что этот принцип “ограничивается размерами рынка”». Как пишет Вебер, «рынок, по словам Смита, развивался медленно, по мере того как создавались учреждения, способствующие рыночному обмену». То есть «в этом случае невидимая рука могла вступить в игру лишь постепенно, а вместе с ней и ценовой механизм». Как напоминает Вебер, именно видный идеолог шоковой реформы, советник польского и российского правительств по проведению реформ Джеффри Сакс уверял, что в результате шоковой терапии страна может «перепрыгнуть к рыночной экономике». Хотя впоследствии именно Сакс подверг российских реформаторов уничтожающей критике, написав, что «…как мне кажется, российское руководство превзошло самые фантастические представления марксистов о капитализме: они сочли, что дело государства — служить узкому кругу капиталистов, перекачивая в их карманы как можно больше денег, и поскорее».

Участие Сакса в обсуждении китайских реформ было не случайным. В дискуссиях о реформах приняли участие не только китайские экономисты. Руководство страны сочло необходимым отправить китайских экономистов знакомиться с опытом самых разных стран, особенно тех, которые в разное время проводили аналогичные реформы в Европе — в Германии и в Британии, в Латинской Америке, и даже в США, которым пришлось в ходе войны и после нее решать многие похожие задачи. Например, перехода от огосударствленной военной экономики к экономике мирного времени. И конечно, в страны Восточной Европы, проводившие и ранее, и в это время подобные реформы, — в Польшу, Венгрию, Югославию.

Одновременно китайское руководство привлекло к участию в дискуссиях экономистов со всего мира. Это были звезды экономической науки — тот же Сакс, Фридман, Гэлбрейт, Стиглиц, Леонтьев, Тобин и другие. А Восточная Европа была представлена такими видными авторами реформ социалистической экономики, как Ланге, Брус и Шик.

Если же говорить о дискуссии в Китае между сторонниками различных вариантов реформы — дискуссии, затронувшей и руководство партии и страны, и широкие круги экономистов, — то, как пишет Вебер, «на карту в дебатах о реформах в Китае в 1980‑х годах было поставлено — ни много ни мало — общее понимание основных механизмов экономики». Подавляющее большинство участников дискуссии считало, что «рыночные силы должны играть большую роль в обществе и это потребует реформы цен». И среди китайских экономистов возникли фундаментальные разногласия по вопросу о том, как будет проходить именно реформа цен. Конкурирующие подходы проявились в первую очередь в разногласиях по поводу дальнейшего использования так называемой двухколейной системы ценообразования (ниже мы поясним ее суть и важность) и использования существующих институтов (в том числе государственных и партийных) для создания рынков. Подходу, который предусматривал использование этих двух институций, противопоставлялась стратегия шока, в рамках которой экономика должна была подвергнуться масштабной и резкой либерализации.

При этом, как отмечает Вебер, китайские экономисты-реформаторы разделяли одну общую цель, которую ставили превыше всех остальных, — экономический прогресс. Они также сходились в том, что переход к рынку необходим для экономического развития. Заметим, что удивительным образом российские реформаторы этой проблемы — экономического прогресса — вообще не рассматривали, рассчитывая на ту самую «невидимую руку». Заметим, что в современном мире экономический прогресс неотделим от прогресса научно-технического. И Китай показывает удивительные примеры сочетания того и другого, блестящим примером чего может служить компания Huawei. А в России уже давно мемом стали слова Гайдара, сказанные им при посещении нашей микроэлектронной столицы — Зеленограда, на выставке продукции его предприятий: «Нам ничего этого не надо, мы все купим».

То есть одни выбирали шоковую терапию, с помощью которой, как они рассчитывали, социалистический мир будет уничтожен и шок разом преобразит старую систему. А их оппоненты считали, что механизм реформы и специфика новой системы должны быть разработаны экспериментально в ходе самой реформы, конечно с помощью теоретически обоснованных эмпирических исследований. С этой точки зрения невозможно было заранее расчертить будущее Китая, и «кабинетная экономика», просто выведенная из «умных книг», была обречена на провал. Как напоминает Вебер, именно Дэн Сяо Пин говорил, что «если какая-либо партия, страна или нация во всем полагается на книгу и дает своей мысли закостенеть… она не может продвигаться вперед, теряет жизнеспособность и оказывается перед лицом гибели». Вот почему Дэн призвал КПК начать учиться не только по книгам, а «в практической работе, на собственном и чужом опыте, как положительном, так и отрицательном».

Хотя Дэн, скорее всего, имел в виду закостенение официального марксизма, это относится к сторонникам любых теорий. Как говорили классики, практика — главный критерий истины. Удивительным образом многие критики закостеневшего марксизма сами закостенели в своих теориях. И мы в России в этом убедились на примере наших реформаторов и их последователей, превратившихся в толкователей и начетчиков вульгарно понятого либерализма.

Это поразительное сходство отмечает и Вебер: «Фактически мы можем наблюдать параллель между идеализацией плановой экономики в советском марксизме, где все народное хозяйство представлялось как одна большая фабрика с централизованным планированием, и идеализацией рыночной экономики, лежащей в основе подхода шоковой терапии. Хотя два теоретических подхода противостоят друг другу в вопросе о превосходстве плана или рынка как регулирующего механизма, они едины в стремлении к оптимальной, рациональной экономике. Эта методологическая общность между теми, кто верит во всемогущую силу видимой и невидимой рук, была отмечена одним из выдающихся теоретиков общего равновесия Фрэнком Ханом. “[Обе стороны] считают само собой разумеющимся, что где-то существует теория, представляющая собой совокупность логически связанных утверждений, основанных на постулатах, которые не сильно расходятся с тем, что есть на самом деле, и которые подкрепляют их политику”».

Ключевое разногласие

Как мы уже сказали, ключевым разногласием между разными направлениями реформаторов в Китае было разное отношение противоборствующих группировок к шоковой либерализации всех цен. Сторонники шоковых реформ считали, что именно это требование самое важное в пакете реформ, а их оппоненты настаивали на продолжении политики использования так называемой двухколейной системы ценообразования. Как поясняет Вебер, ее суть в том, чтобы не либерализовать все цены в одночасье: поначалу государство продолжает заниматься планированием промышленного ядра экономики и устанавливать цены на товары первой необходимости, а цены на избыточную продукцию и товары не первой необходимости последовательно либерализуются. В результате цены начинают определяться рынком постепенно. При этом «преобразованием экономической системы на каждом шагу руководило государство. Напротив, масштабная либерализация цен в рамках шоковой терапии привела бы к дезорганизации существующих производственных связей, не заменив их рыночными отношениями. В этой пустоте эффективно не работали ни старые командные структуры, ни рынок». Что, собственно, мы и видели в 1990-е годы в России, которая пошла по пути шоковой либерализации цен. В Китае после ожесточенных дискуссий было решено сохранить на переходный период двухколейную систему, и именно это во многом способствовало успеху реформ и сглаживанию социальных проблем, которые могли возникнуть при шоковой либерализации цен и неизбежны из-за их обвального повышения.

Одновременно Вебер показывает, что пропагандируемые сторонниками шоковой терапии реформы Эрхарда как пример шоковых реформ на самом деле очень напоминали, по крайней мере в отношении ценовой политики, китайские реформы. Как пишет Вебер, «по сути, переходная политика Германии проводилась по двухколейной схеме с планируемым ядром и координируемой рынком периферией. Эта немецкая программа удивительно схожа, несмотря на то что она была реализована за гораздо более короткий срок и в гораздо меньших масштабах, с двухколейной системой, сложившейся в ходе реформ в Китае».

Должен сказать, что противоречие или даже пропасть между тем, что предлагали сторонники шоковой терапии, и политикой Эрхарда, которую они превозносили именно как пример для подражания, удивительным образом не замечали и российские реформаторы. Автор этих строк как-то оказался на съезде партии наших реформаторов «Союз правых сил», на котором делегатам и гостям раздавали собрание статей и выступлений Эрхарда, видимо чтобы подчеркнуть свою связь с этим выдающимся деятелем. Однако, изучив работы Эрхарда, с которыми я не был знаком ранее, я был поражен этой пропастью и тем, что те, кто раздавал эту книгу, этого не понимали. Складывалось впечатление, что они хотят просто прикрыться громким именем.

Невыполненный совет западных консультантов

Как отмечает Вебер, предписания западных консультантов, а особенно восточноевропейских реформаторов, по реализации шоковой терапии не ограничивались экономическими мерами. По их мнению, должно было быть выполнено еще одно условие. Как писал известный венгерский экономист-реформатор Янош Корнаи, «необходим революционный сдвиг… в общественных институтах». А Дэвид Липтон и Джеффри Сакс настаивали на том, что «крах коммунистического однопартийного правления был непременным условием эффективного перехода к рыночной экономике». Видимо, этому совету следовали наши реформаторы: не случайно Анатолий Чубайс неоднократно говорил, что важнейшая часть российских реформ — приватизация — не была экономическим процессом: «Она решала главную задачу — остановить коммунизм. Эту задачу мы решили…» То есть Чубайс фактически признавал, что наши реформы решали не экономические, а идеологические задачи. Может, поэтому такая разница в результатах с китайскими.

Но практически все китайские руководители и практически все китайские реформаторы не согласились с этими советами. По мнению китайского лидера Дэн Сяо Пина, «необходимо было сохранить единоличное руководство партией, чтобы вывести Китай на ту стадию экономического развития, которая позволила бы создать более полную версию социализма». И, как отмечает Вебер, «в ответ на первые крупные студенческие протесты эпохи реформ в 1986 году Дэн продемонстрировал свою готовность защищать власть коммунистического государства всеми средствами. Дэн обратился к молодому поколению политических лидеров… с призывом ответить на протесты “твердо и недвусмысленно” и предупредил, что “иначе выйдет попустительство буржуазной либерализации”… По мнению Дэна, стадия развития Китая диктовала, что возможность демократии можно будет рассматривать только через полвека».

Китайские реформы порождали большие надежды, но осуществлялись они, особенно на начальном этапе, с большими трудностями, порождавшими массовые протесты, которые в конце концов вылились в противостояние на площади Тяньаньмэнь армии и студенчества, закончившееся кровавой трагедией.

После событий на площади Тяньаньмэнь «Дэн еще раз выступил против “буржуазной либерализации” и за “народно-демократическую диктатуру”, против тех, кто настаивал на мирной эволюции, дальнейшей открытости и реформах». В то же время генсек ЦК Компартии Китая Чжао Цзыян оказался сторонником радикальных реформ и поддержал студентов. Но Дэн одержал победу в противостоянии с генсеком, который был помещен под домашний арест, где он оставался до своей смерти в 2005 году. А многие молодые экономисты — сторонники радикальных реформ в экономическом и, главное, в политическом устройстве КНР бежали из страны или оказались в тюрьме. Хотя были и те, кто, забросив политику, ушел в бизнес и преуспел в нем.

Объясняя причины этих протестов, экономист Всемирного банка Эдриан Вуд писал в статье в Financial Times (октябрь 1990 года): «Экономическая реформа Китая во второй половине 1980-х годов пошла по ложному пути, что привело к преждевременному смягчению, завышению расходов предприятий и универсализации двухколейного (фиксированного и рыночного) ценообразования. Результатом стали ускоряющаяся инфляция и массовая коррупция, которые были крайне непопулярны… Недовольство экономической ситуацией, а не стремление к демократии двигало большинством демонстрантов в мае 1989 года». То есть фактически Вуд признает, что попытка ускорения реформ, поддержанная в какой-то момент даже Дэн Сяо Пином, разбалансировала экономику. И после этого опыта такие попытки прекратились, китайское руководство окончательно поняло, что градуалистской политике нет альтернативы.

Сравнение с дискуссиями в России

Конечно, российскому читателю интересно сравнить дискуссии вокруг экономических реформ в России и в Китае. К сожалению, какой-то истории этой дискуссии, не то чтобы подробной, но хотя бы краткой, пока не написано. Надо сказать, что и в Советском Союзе до его распада, и в России велась ожесточенная дискуссия о путях проведения экономических реформ, выдвигались различные их варианты, предлагавшиеся разными командами экономистов: Явлинского, Петракова, Абалкина, Шаталина, Бочарова, Яременко, Гайдара. Но только программа Гайдара точно соответствовала рецептам «Вашингтонского консенсуса». И именно она победила уже после распада Союза в этом соревновании не столько в ходе дискуссии, сколько благодаря склонности Ельцина к радикальным решениям.

Как вспоминал российско-американский экономист Михаил Бернштам, активный участник дискуссий, которые предшествовали гайдаровской реформе, принимавший участие в подготовке варианта реформ для Михаила Бочарова, когда он познакомился с некоторыми наметками гайдаровского плана реформ, он «увидел в нем призрак ядерной катастрофы» и в прямом, и в переносном смысле. Что, собственно, и произошло.

В отличие от Китая, где дискуссия шла не только среди экономистов, но и среди партийного руководства, в России к этому времени не оказалось такого третейского органа, как ЦК партии в Китае, — в правительстве, по крайней мере публично, такие дискуссии не проводились, а Верховный Совет реформаторы всерьез не воспринимали. Что в конце концов и привело к его разгону.

С принятием гайдаровского варианта реформ дискуссия фактически закончилась и в экономической среде, поскольку российские реформаторы никакой критики в свой адрес слышать не желали, будучи фанатично, другого слова нет, уверены в своей правоте. Принимать участие в дискуссиях они попросту отказывались.

Отношение реформаторов к любым дискуссиям и к критике в свой адрес хорошо продемонстрировали слушания, посвященные реформе, которые состоялись в Верховном Совете России в начале 1992 года (на них присутствовал и автор этих строк).

В результате сочетания «глубокого и постепенного перехода к рынку, предшествовавшего либерализации» Китаю удалось сохранить основные экономические институты. Китай пророс в глобальный капитализм, не утратив контроля над своей экономикой

В зале собрались не только депутаты и сотрудники Верховного Совета, но и весь цвет тогдашней российской академической экономической науки: Львов, Абалкин, Петраков, Шаталин, Богомолов и другие. Вначале выступил Гайдар с изложением своей программы реформ, а следом весь этот академический синклит, представители которого, можно сказать, в один голос предсказывали, что результатом реформ станет чудовищная инфляция, обнищание большей части населения, крах многих отраслей промышленности, резкий рост преступности, особенно экономической, и невиданная коррупция. Словом, все то, что случилось вскоре. А далее произошло то, чего, наверное, никто не ожидал: на трибуну снова ворвался, иначе не скажешь, взбешенный Гайдар, выступление которого было очень кратким, он выкрикнул буквально следующее: «Если бы я не был вашим учеником, я бы набил вам морду». Собственно, вся содержательная часть слушаний на этом закончилась. Далее дискутировать было не о чем. Хотя, конечно, в своем сообществе академические умы продолжали дискуссию, но их уже никто не слушал.

Заключение Вебер

Подводя итог своему исследованию, Вебер пишет: «На протяжении всей книги я показывала, что постепенный и прагматичный подход Китая к формированию экономической политики настойчиво и неоднократно оспаривался теми, кто выступал за внезапный скачок к нерегулируемой рыночной экономике. Градуалистский экспериментализм ни в коем случае не был предрешен, он отстаивался в ходе ожесточенной интеллектуальной и политической борьбы. На рубеже 1980‑х годов Китай избежал шоковой терапии. Пока другие страны переживали серьезный экономический спад и деиндустриализацию, как это произошло в России и в ряде других стран с переходной экономикой, двухколейная реформа Китая заложила институциональные и структурные основы для его экономического подъема под жестким политическим контролем партии и государства».

В результате сочетания «глубокого и постепенного перехода к рынку, предшествовавшего либерализации» Китаю удалось сохранить основные экономические институты. «Государство сохранило контроль над “командными высотами” экономики Китая, перейдя от прямого планирования к косвенному регулированию посредством участия государства в рынке, Китай пророс в глобальный капитализм, не утратив контроля над своей экономикой», - заключает Вебер.

Вебер, Изабелла М. Как Китай избежал шоковой терапии: дебаты о рыночной реформе. Ереван: Fortis Press, 2024. 520 с.