Премия по физике этого года выглядит прямо политической, поскольку касается одной из главных мировых тем — климатическим изменениям. Как раз сейчас научные результаты по поводу глобального потепления стали политическим и экономическим инструментом, благодаря которому Запад стремится удержать технологическое, а значит, и экономическое лидерство. Углеродный налог и другие решения в части климатической политики на наших глазах начинают прямо определять правила игры в мировой экономике.
Но при этом награждены не те ученые, которых можно было заподозрить в конъюнктурном выборе темы исследования, а те, чьи работы создали эту конъюнктуру и в этом смысле изменили мир. Нобелевский лауреат этого года Сюкуро Манабе еще в 1970 году в своей уже классической статье предсказал будущее глобальное потепление, причем довольно точно. В 1970-е в физике климата был период бури и натиска. Только из советских ученых можно вспомнить несколько великих имен. Михаил Будыко в книге «Влияние человека на климат» с помощью созданной им балансовой модели предсказал будущее глобальное потепление в масштабе градусов. Юрий Марчук создал фундаментальные модели предсказания погоды. Сергей Лаппо математически описал важнейшие океанские явления, важные для климата. Но все они уже ушли от нас и не могли претендовать на Нобелевку, даже если бы их работы были настолько же представлены в учебниках по всему миру, как работы их западных коллег. Один из ведущих климатологов Юрий Исраэль, умерший в 2014 году, успел получить Нобелевскую премию в 2007 году — но Премию мира.
Премию по физиологии и медицине этого года тоже можно отнести к очень модной отрасли — изучению работы нервной системы и его частей. В данном случае это открытие клеточных рецепторов, отвечающих за наши тактильные и температурные ощущения. Столь же остроумных открытий в современных биологии немало, но в выборе Нобелевского комитета сыграла роль не только понятная для публики тема (ответ на вопрос, как мы ощущаем), но и созревшие практические применения. Работы лауреатов хоть и опираются на фундаментальные открытия полувековой давности, но были сделаны совсем недавно: в одном случае 17 лет назад, в другом — 23 года назад, что указывает, насколько быстрым в современном мире может быть путь от лабораторного успеха до возможных фармацевтических применений.
С фармацевтическим применением связана и Нобелевская премия по химии, которую присудили Дэвиду Макмиллану с Беньямином Листом за новый тип катализаторов (веществ, ускоряющих химическую реакцию), причем в случае обоих лауреатов это и вправду захватывающе остроумная наука — подсмотреть, как живые клетки управляют химическими реакциями и научиться у них, это красиво.
В этой теме, как и в других, в России есть достаточно сильные лаборатории, но их совсем немного для того, чтобы именно к ним пришла удача. Но нынешние Нобелевки были присуждены чаще всего за работы 1990-х — начала 2000-х, когда в нашей науке было совсем грустно. Да и сейчас у нас по-прежнему много ученых, но мало современных групп, причем ориентированных на практический результат, хотя в новых поколениях ученых таких больше. Но главное, Россия все еще не та страна, где из фундаментального лабораторного открытия можно сделать лет через двадцать миллиарды. И немного компаний, которые внимательно следят за странными и непонятными учеными, даже если они работают в очень модных областях. Но Нобелевка — хороший повод увидеть, в каких научных направлениях сейчас закладываются основы мира будущего.
