Эти слова не могли не ошеломить: столь чистосердечное признание прошлых ошибок, за рукотворными последствиями которого наблюдает весь мир, и полное нежелание даже на словах обозначить свою готовность их исправить.

По сути, за сказанным Боррелем скрывается признание того, что у Европейского союза так и не сложилась долгосрочная стратегия по отношению к Украине. Не просматривалась она, впрочем, и в действиях США, несмотря на устоявшееся представление о всесильной руке американской империи, играющей все шахматные партии вдолгую.

За минувшие тридцать лет в коридорах Белого дома, как и в среде брюссельской бюрократии, полное отсутствие интереса к Украине чередовалось с порывами воинственного энтузиазма в духе известной максимы Збигнева Бжезинского («без Украины Россия перестает быть империей»).

Причем сама смена этой оптики была не столько продуманной, сколько конъюнктурной, то есть инерционной, и всегда подчинялась глобальным целям: попыткам сдерживания России или, наоборот, стремлением наладить с ней более предсказуемые отношения. Тем и объясняется специфика развернувшегося по новой противостояния по линии Москва — Брюссель — Вашингтон.

Все эти годы Россия неизменно оглашала реалистичное требование учитывать ее стратегические интересы. Но в ответ предлагалась абстрактная логика невозможности «новой Ялты» и универсальности принципов либерального миропорядка — без выстроенного понимания того, зачем Западу «прозападная» Украина в принципе. Отсюда эта странная нерешительность Евроатлантики по отношению к Киеву, которая только усиливала общее напряжение. И задумчивая глухота к предостережениям скептиков о том, чем чревато бесконечное игнорирование интересов Москвы.

Похоже, в новом противостоянии двадцать первого века, в отличие от того, что мы наблюдали в двадцатом, так и не сложилось ничего, кроме откровенной игры с нулевой суммой.

Мечта о «Большой Европе»

Действительно, если посмотреть на минувшие тридцать лет ретроспективно, откроется удивительно сумбурная картина, лишенная какой-либо цельности. Показательным было уже то, каким оказался первый символический контакт между западным миром и Киевом.

«Американцы не будут поддерживать тех, кто ищет независимости, чтобы заменить удаленную тиранию на локальный деспотизм. Они не станут помогать тем, кто продвигает суицидальный национализм, основанный на этнической ненависти». Эти слова, сказанные Джорджем Бушем-старшим украинским парламентерам во время визита в Киев за три месяца до распада СССР, часто вспоминались впоследствии. Особенно в свете поддержанного Белым домом ультраправого курса, принятого Киевом после переворота 2014 года.

Тогда, в 1991-м, президент сразу подвергся критике в американской прессе, поэтому ему пришлось демонстративно поменять свое отношение к Киеву, как только представилась возможность. Когда УССР объявила о проведении референдума о своей независимости, Америка была среди первых, кто выказал готовность признать новое государство.

К слову, инициатором этого жеста был Дик Чейни, тогдашний министр обороны. Впоследствии — видный сторонник продвижения украинской темы, которую он думал использовать в случае гипотетического усиления России. Однако характерно, что в тот момент эта линия почти сразу отошла на второй план.

Украина, вышедшая из состава Советского Союза, была столь же далекой, сколь и неинтересной и для Вашингтона, и для Брюсселя. Для первого она не представляла никаких электоральных выгод, а для второго — никакой экономической рентабельности. В геополитическом фокусе Запада тогда была Центральная и Восточная Европа. А на постсоветском пространстве наибольший интерес представляла Россия с энергетическими богатствами.

То было время, когда идея «Большой Европы», простиравшейся от Лиссабона до Тихого океана, казалась прекрасным и неизбежным будущим. Конечно, внутри этого «большого европейского дома» нашлось бы место и Украине, но не в приоритетном порядке. Поэтому, к слову, все разговоры о сближении ЕС с Киевом, которыми в первые годы независимости так любил хвастать последний, были декларативными.

Как отмечают американские исследователи Тимоти Колтон и Сэмюэл Чарап, если «в докладе Еврокомиссии 2004 года подчеркивался статус ЕС как крупнейшего донора Украины», а «о будущей интеграции говорилось абстрактно», то в аналогичном документе Еврокомиссии в отношении России пути дальнейшей интеграции, наоборот, были описаны комплексно и конкретно.

Единственное, с чем не могла расстаться Европа, так это с фобиями времен холодной войны, на которых играл Бжезинский, убеждая, что рано или поздно Москва вновь покажет свои имперские амбиции. На эксплуатации этих страхов и была построена политика стран постсоветской Евразии по отношению к Западу.

Многие американские дипломаты вспоминали, что в первые годы после распада СССР Вашингтон стремился обеспечить свое присутствие во всех столицах новых республик, причем на самых разных уровнях. Ритуальные фразы об уважении территориальной целостности и о суверенитете постсоветских республик регулярно звучали из уст официальных лиц. Однако по-настоящему влиять на внутриполитическую жизнь этих стран ни США, ни Европа не хотели.

Зато лидеры постсоветских лимитрофов не сидели сложа руки: им удавалось регулярно выбивать себе финансовую помощь в рамках различных западных программ. И виртуознее всех использовать слабости процветающего тогда Запада получалось у Киева.

Подкрадываясь к Западу

Сначала, используя карту ядерных арсеналов, которые достались Украине от СССР, Леонид Кучма добился подписания Будапештского меморандума. Трюк был исполнен мастерски: отказавшись от обременительного и ненужного ядерного оружия, которое Киев все равно не смог бы содержать, Украина решила болезненный крымский вопрос.

Киев не только получил гарантии безопасности от США, но и гарантии территориальной целостности со стороны России. Москва больше не претендовала на Крым, и движение за самоопределение полуострова вскоре было административно подавлено.

Затем Киеву удалось привлечь существенные финансовые вливания: страна стала третьим мировым реципиентом западной помощи после Израиля и Египта. А после, разыгрывая карту «российской угрозы», Киев и вовсе заявил, что готов войти в НАТО, чтобы выскочить из «серой зоны» московских интересов. Конечно, это заявление было актом манипуляции по отношению к Москве, но сделано оно было не просто так.

Среди ястребов Совета национальной безопасности еще с 1993 года этот вопрос хоть и гипотетически, но обсуждался. Появилась даже теоретическая дорожная карта «Двигаясь к расширению НАТО», вызревшая в умах Дэниэла Фрида, Александра Вершбоу и Николаса Бернса. Однако дальнейшего продвижения она не получила. И тому было несколько причин.

Во-первых, даже самым ярым сторонникам расширения НАТО было ясно, что поглощения стран, входящих в Варшавский договор, и трех прибалтийских государств достаточно с точки зрения возможностей и целей Альянса. «Запад предпочитает финляндизированную Украину — политически и экономически стабильную и прозападную, но нейтральную в военном отношении», — писал в 1995 году Рональд Асмус, работавший в администрации Клинтона.

На тот момент США уделяли основное внимание кризисам в Персидском заливе, на Балканах и Сомали; передача постсоветских конфликтов на российский аутсорсинг казалась им вполне приемлемой идеей. «Многие западноевропейские государства и даже Соединенные Штаты принимали и иногда приветствовали действия России по прекращению вооруженных столкновений и попытки урегулировать конфликты на ее периферии», — вспоминает Уильям Хилл, американский дипломат, бывший глава миссии ОБСЕ в Молдове.

Во-вторых, сама украинская политическая действительность охладила пыл западных чиновников. Как известно, Вашингтонский стратегический концепт НАТО подразумевает, что расширение Альянса невозможно без рыночных реформ и демократических ценностей в стране, которая претендует стать членом союза. Ни того ни другого, как быстро убедились на Западе, на Украине не было и близко.

Что истинно для Вильнюса, истинно и для Киева

Однако в середине 2000-х годов конфигурация вокруг постсоветской Евразии резко изменилась. С одной стороны, в 2004 году произошло самое значительное расширение НАТО: в блок вошли сразу семь государств Прибалтики и Балкан. В этом же году произошло и крупнейшее расширение ЕС за счет вступления в него сразу восьми государств, в том числе стран Прибалтики и Польши.

С другой стороны, за 18 месяцев, с 2003 по 2004 год, на пространстве постсоветской Евразии грянули сразу три революции. В ноябре 2003 года «революция роз» в Грузии свергла Шеварднадзе и привела к власти Саакашвили. В декабре 2004-го «оранжевая революция» в Украине привела к власти Ющенко, а не преемника Кучмы Виктора Януковича. А уже в апреле 2005 года был свернут многолетний президент Киргизии Акаев.

Итогом этой революционной волны стало не только первое заметное охлаждение между Россией и Западом, но и переоценка всего региона. Москва не без оснований отнеслась к революциям с подозрением — как к инструменту усиления западного влияния. На Западе, напротив, с нескрываемым энтузиазмом заговорили о том, что они открыли дорогу для «демократического освоения» всего региона, что звучало особенно тревожно на фоне мощнейших сдвигов внутри НАТО и ЕС.

«Система, которая принесла такие большие надежды на берега Балтики, может принести подобные надежды на берега Черного моря и дальше. То, что является истиной для Вильнюса, истинно для Киева и Тбилиси, истинно для Минска и Москвы», — говорил Чейни в мае 2006 года в Вильнюсе.

Украинскому направлению вдруг была придана новая динамика. Период, когда постсоветская Евразия рассматривалась как пространство неоспоримого доминирования России, подошел к концу. И в Киеве, где теперь сидел Ющенко, не скрывавший своей геополитической ориентации, были совсем не против такого внимания. Тем более что внутри Евросоюза у Украины появились новые промоутеры.

«Присоединение стран Восточной Европы и прежде всего Польши сильно повлияло на политику ЕС в отношении Украины. И Польша, и Литва на двустороннем уровне стали активно продвигать более углубленную повестку по отношению к восточным соседям», — напоминает Наталья Заславская, доцент кафедры европейских исследований факультета международных отношений СПбГУ.

Туманные обещания и угрозы

Одним из главных поборников скорейшего вступления Украины в НАТО стал Радек Сикорский, глава польского МИДа. И хотя среди западных стран не было консенсуса относительно принятия в Альянс Украины и Грузии, Белый дом не смог удержаться перед этой волной эйфории, начав подготовку к очередному расширению.

Для этого были назначены исполнители — ортодоксальные американские ястребы: Дэниэл Фрид, помощник госсекретаря, Виктория Нуланд, постпред при НАТО, и Джон Хербст, посол на Украине. Быстро заручившись согласием Киева и Тбилиси, они убедили Джорджа Буша-младшего в необходимости дальнейших шагов. Это было нетрудно: президент США плохо понимал специфику региона, зато с удовольствием откликался на геоидейные проекты.

Понимая, что без общественной поддержки на Украине и в Грузии вступление в НАТО не состоится, американский лидер призвал украинские власти «более активно воздействовать на общество, вести просветительскую кампанию о НАТО» (эта фраза всплыла в одном из отчетов от 2006 года, слитых WikiLeaks).

Параллельно Белый дом стал активнее поддерживать ГУАМ — региональную организацию, созданную в 1997 году, в которую вошли Украина, Грузия, Молдавия и Азербайджан. Как считает Андрей Суздальцев, заместитель декана факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, на тот момент ее рассматривали как важный интеграционный проект, альтернативный российским усилиям: «Он должен был превратить Украину во второй центр силы на постсоветском пространстве».

Тем не менее готовящееся к саммиту НАТО в Бухаресте (2008) предоставление Украине и Грузии Плана действий по членству в НАТО (ПДЧ) забуксовало. Москва отреагировала предсказуемо жестко, охарактеризовав этот возможный шаг как «стратегический вызов с серьезными стратегическими последствиями». Это вызвало ожесточенные споры внутри Альянса.

Самыми непримиримыми противниками идеи принятия Украины и Грузии стали Париж и Берлин. В итоге саммит, который по обыкновению играл чисто ритуальную роль, превратился в площадку затяжных дебатов между министрами иностранных дел.

Компромисс был найден абсурдный: ПДЧ не предоставлять, но написать в коммюнике, что Украина и Грузия «станут» членами НАТО. Фактически это означало, что Киев и Тбилиси не получили ничего, кроме туманных обещаний, а Москва — ничего, кроме туманных угроз. Но половинчатость этого решения отнюдь не смягчила его последствия.

Разразившаяся через несколько месяцев пятидневная война между Грузией и Южной Осетией, триггером для которой во многом послужил Бухарест, окончилась поражением Тбилиси и спорадическим пробуждением реализма в западных коридорах.

И на этом интерес к украинскому вопросу в западном политическом мире вновь начал угасать. Организация ГУАМ постепенно притихла. Реформы, направленные на сближение Украины и ЕС, в очередной раз забуксовали — тем более что в Киеве к власти пришел условно более пророссийский Янукович, а сменивший Буша Барак Обама и вовсе решил сделать ставку на «перезагрузку» в отношениях с Москвой.

За тридцать лет своего взаимодействия с Западом Украина так и не смогла ничего достигнуть — ни гарантированного вступления в НАТО, ни интеграции в ЕС. Все зашло в тупик и разрешилось для украинцев самым печальным образом

Поспешная делегитимация

Как ни странно, столь же непоследовательными оказались действия Запада до и во время Майдана. Президентство Виктора Януковича, по сути, стало периодом активизации по линии ЕС, когда вокруг Украины развернулась борьба двух больших экономических проектов. Со стороны Европы — Восточное партнерство. Со стороны России — Таможенный союз ЕврАзЭС.

Янукович, который в своей внешнеполитической доктрине вроде бы отдавал приоритет «внеблоковости», оказался под двойным давлением, из которого по старинке пытался извлечь двойную выгоду. Но это было невозможно: логика геоэкономического взаимодействия свелась теперь к откровенной игре с нулевой суммой.

Москва настойчиво требовала учитывать ее региональные, в первую очередь экономические интересы. Евросоюз отвергал само наличие таких интересов и просто отказывался обсуждать Украину и варианты взаимодействия с Россией для сопряжения больших экономических проектов.

При этом, как замечает Андрей Суздальцев, Киеву в любом случае нужно было делать выбор — просто потому, что советское наследие на тот момент уже было «съедено»: «Промышленный потенциал был окончательно развален. Кредиты нужно было закрывать. И если уход Украины в евразийское пространство не могли допустить страны Восточной Европы и Прибалтики, то ее уход на Запад не могла позволить Россия».

Чем обернулся выбор, сделанный в итоге Януковичем осенью 2013 года, хорошо известно. Характерно, как повел себя в этой ситуации Запад. С одной стороны, Брюссель попытался в последний раз пропихнуть Януковичу на подписание Соглашение об ассоциации, параллельно склоняя его к компромиссу с прозападной оппозицией. С другой стороны, на Украину резко вернулся Вашингтон, который руками Виктории Нуланд повел свою игру с лидерами Майдана.

Затем при посредничестве министров иностранных дел Франции, Польши и Германии и спецпредставителя российского президента вроде бы было выработано соглашение, призванное положить конец протестам. Оно было подписано 21 февраля, Янукович выехал из Киева и больше в столицу не возвращался. 23 февраля председатель Верховной рады Александр Турчинов подписал постановление о возложении на себя обязанностей президента Украины.

Кульминацией стало мгновенное признание новой власти в Киеве США и европейскими странами, которые даже не попытались проконсультироваться на этот счет с Москвой. Это был откровенный выстрел себе в ногу: нелегитимность киевского режима была очевидной, что признавалось впоследствии даже западными аналитиками.

«Удивительно, насколько Западу тогда не хватило ни выдержки, ни терпения. Даже в тот момент, когда Янукович бежал, они могли подождать, чтобы получить тот же самый результат, но законным путем, чему Москва уже вряд ли смогла бы что-то противопоставить», — замечает Андрей Кортунов, генеральный директор Российского совета по международным делам (РСМД).

Молниеносная операция России в Крыму стала для Запада абсолютной неожиданностью. А попытка прямых переговоров в Женеве по урегулированию ситуации на Украине летом 2014 года провалилась. На тот момент стороны противостояния находились уже в разных измерениях.

Для Москвы Украина окончательно превратилась в плацдарм, угрожающий не просто ее стратегическим интересам, но и стратегической безопасности. А для Запада она стала обузой, которую вроде бы и сбросить нельзя по идеологическим соображениям, и что с ней делать дальше, решительно непонятно.

«Известное неизвестное»

В дальнейшем Украина превратилась в огромную головную боль для европейских и американских чиновников. Барак Обама довольно быстро охладел к украинскому кризису. Введя против Москвы санкции, он, в сущности, оставил все хлопоты европейским коллегам. Украина и так уже успешно «оттягивала» на себя российские силы, а все экономические последствия санкций взяла на себя Европа.

После Майдана различные части договора об ассоциации с Европейским союзом были подписаны, однако процесс ратификации затянулся вплоть до 2017 года. Характерно, что последним государством, ратифицировавшим соглашение, стали Нидерланды, хотя на состоявшемся в 2016 году референдуме большинство жителей страны (61%) выступило против этого документа. Внутри ЕС не было никакого единства относительно украинского направления.

Европе все равно пришлось оставаться донором Киева, перечисляя миллиардные транши на реформы, которые, как затем убеждались европейские чиновники, не продвигались дальше благих пожеланий. Впрочем, даже если преобразования и сдвинулись бы с мертвой точки, это едва ли вывело бы отношения Украины и ЕС на новый уровень.

«Украине в каком-то смысле не повезло. При огромных усилиях она еще могла бы превратиться во вторую Польшу лет двадцать назад, когда Европа была на пике своего оптимизма и богатства. Но в 2010-х годах шансов на это уже не было. ЕС столкнулся с таким каскадом кризисов, что ему уже было не до Украины», — считает Андрей Кортунов.

Параллельно с этим ЕС был вовлечен в дипломатические рауты для решения кризиса на востоке Украины. Однако Минские соглашения буксовали: у Парижа и Берлина не хватало политического веса, чтобы продавить киевскую сторону. Да и особого желания прибегать к серьезному давлению не возникало: было проще, при всей абсурдности, возложить на Москву ответственность за отказ Киева двигаться по кристально понятной дорожной карте.

С приходом к власти Дональда Трампа в Белом доме возникла очередная неразбериха. 45-й президент США был особенно раздражен тем, какую безоговорочную поддержку политические элиты в Киеве выразили Хилари Клинтон. Как заметил один американский политолог, с самого начала Украина стала для Трампа «известным неизвестным», в отношении которой он не испытывал никакого энтузиазма.

Тем не менее, будучи втянутым в спираль украинского вопроса, американский президент не мог просто махнуть на него рукой. Так, на пост спецпредставителя США по Украине был назначен Курт Волкер, известный своей непримиримой позицией по отношению к России. Он априори не мог привнести в кризис на востоке страны ничего, кроме лоббизма американского ВПК и согласования поставок летального вооружения.

Столь же бессмысленным было и делегирование переговоров с Москвой Нуланд — человеку с устойчивой антироссийской репутацией. А куратором в Киеве был назначен Джо Байден, который имел влияние на украинскую внутреннюю политику и был более умеренным. Однако конвертировать свою репутацию в результат ему тоже не удалось (да и пытался ли он вообще?).

Постепенно складывалось ощущение, что у США не осталось никаких идей по поводу Украины, кроме превращения ее в более или менее управляемую черную дыру прямо у российских границ. «Это стало своеобразным консенсусом того времени среди части американских элит — превращение Украины в “наемника-камикадзе” на границах с Россией, который вытянет Москву из обороны, падет смертью храбрых и подставит ее под удар», — резюмирует Андрей Суздальцев.

Парадоксально, но за тридцать лет своего взаимодействия с Западом Украина так и не смогла ничего достигнуть — ни вступления в НАТО, ни интеграции в ЕС, ни даже получения гарантий своей безопасности. Казалось бы, Европе такую Украину уже стоило бы сбросить как неликвидный актив. Но по какой цене? И как совместить эту сделку с идеологическими препонами? Все зашло в тупик и разрешилось для украинцев самым печальным образом.