Другое дело, что десять лет назад IT-системы были дополнением к бизнесу. Они его улучшали. И если они останавливались, бизнес становился медленнее, хуже, но он никуда не девался. Сегодня это не так. Сегодня IT-системы стали ключевым элементом, встроенным в бизнес-процесс. И если его убрать, то и бизнес останавливается. Осознание рисков, которые с этим связаны, стало причиной, по которой за айтишниками все стали бегать. Это раз. Два. Понятно, что айтишники мобильные. И с началом СВО они в каком-то количестве уехали. Это было осознано как проблема. Это и правда ощутимая проблема, хотя она выглядит ярче, чем есть на самом деле, потому что большинство уехавших работает на те же самые компании, что и до отъезда. А многие уехавшие вернулись, осознав, что жизнь в России куда приятнее, чем в ближнем зарубежье.

Опять-таки импортозамещение очень серьезное пошло в области IT. Мы действительно были очень сильно зависимы от Запада, причем зачастую по-глупому. Есть масса систем, которые мы можем делать и делали в России. Но пробиться с ними на рынок было трудно. Ты приходишь к крупному заказчику, и приходит SAP (SAP SE, немецкий производитель ПО для промышленности, входит в тройку крупнейших мировых компаний по этому виду деятельности наряду с Microsoft и Oracle. — «Монокль»). Ты готов сделать ту же самую работу на том же уровне качества за треть его цены. Но выбирают SAP, потому что известный.

Коммерсанты выбирали западные системы, потому что у них была мечта — выйти на IPO. Когда выходишь на IPO, тебя верифицируют западные компании. Они смотрят, какое ПО у тебя стоит: «А, российская система? Ну троечку тебе тогда, да? SAP стоит? Десять баллов, молодец». Так они получали более высокую оценку своего бизнеса, и соотношение стоимости российских и западных решений три к одному их устраивало. Это очень сильно душило российский рынок разработки. Доходило до смешного: сидят российские программисты, разрабатывают систему, работают на немецкую компанию, которая потом эту систему продает в России.

— Под своим брендом…

— Под своим брендом, понятно, с десятикратной накруткой.

Сейчас мгновенный уход с российского рынка западных софтверных компаний открыл ворота шлюза, стало возможно выходить с местными разработками. То есть готовность была, технологии были, знания были, умения были. Рынка не было.

— Сейчас идет замена западных систем или наши пытаются их поддерживать?

— Несколько процессов идут параллельно.

Надо очень четко сформулировать, что все западные системы, которые заявили об уходе российского рынка, с него не ушли. Хоть тушкой, хоть чучелком они все присутствуют. В большинстве случаев это выглядит так: есть российская компания, которую вчера создали, и она внезапно готова продавать лицензии западных продуктов, готова их поддерживать. При этом формально никого отношения к ним не имеет.

Естественно, покупатели обожглись и уже смотрят на это косо. Не все готовы продолжать. Однако продолжать всегда легче. Готовая система, вроде нормально работает. Менять — это деньги, процессы, риски. Поэтому ситуация разная. В компаниях с госучастием есть довольно жесткое давление, направленное на замену иностранного ПО российским. В коммерческих компаниях есть осознание, что, например, с Oracle они работать не готовы. Тем более что в России есть сильный конкурент — компания Postgres Professional (российский разработчик системы управления базами данных. — «Монокль»). И здесь замена очень быстро идет. В некоторых системах процесс идет, но медленно.

На рынке ERP-систем очевидный российский лидер — компания 1С. Но у 1С и у ее партнеров ограниченное количество ресурсов. До СВО был темп внедрения российских систем, скажем, N. Сейчас N умножился на десять. Потребность возросла резко, но компаний-то не стало в десять раз больше.

— Тех, которые внедряют эти системы заказчикам…

— Да. Цены сразу очень резко выросли. Качество внедрения упало, потому что приходят клиенты, ну как отказать? Хватаются за проекты, больше, больше… Сроки увеличиваются, качество падает, цена растет. И в этом месте возникает пробуксовка импортозамещения.

Есть компании, которые сознательно говорят: мы не хотим ничего менять, мы постараемся использовать старые наработки и остаться с западными системами.

— И сколько тех, кто остается с иностранными системами, тех, кто их намерен постепенно заменить на наши, и кто меняет уже сейчас?

— Если совсем грубо, то всех примерно по одной трети.

Опять же зависит от тематики. С операционными системами все неплохо. Их можно внедрять вдесятеро быстрее. Компании, которые внедряли западные дистрибутивы Linux, так же могут внедрять и наши. А вот в ERP процесс идет существенно медленнее. Замена базы данных с Oracle на Postgres — это абсолютно решаемая задача. Да, она тоже трудная, тоже требует ресурсов, но не как в операционных системах, почти безболезненно, но и не как в ERP, с большим трудом, а где-то посередине.

Компания глубокого погружения

— Как изменился бизнес вашей компании с 2022 года?

— Мы компания, которая занимается в основном заказной разработкой, хотя у нас есть программные продукты, но это не ключевые элементы нашего бизнеса.

Наши клиенты — компании, которые на своем рынке, грубо говоря, входят в первую пятерку. Такой заказчик настолько зрелый, что нуждается в кастомном специфическом технологическом решении, которое сделано именно под него.

Внутри себя компании ведут разные проекты. Есть жизненно необходимые. Есть те, которые они вели, условно, на будущее. В начале СВО довольно резко были остановлены проекты, связанные с развитием. Первый год был достаточно тяжелый в этом смысле, хотя и не сказать, что ужасный. В России и в мире это не первый кризис, мы уже привыкли, и это очень четко видно. Первый кризис, который мы переживали, был почти катастрофой, на год все остановилось.

— В 2008 году?

— Да. Потом, в 2014-м, все понимали, за что воюем. И приостановка была короче. Сейчас она была еще короче и выглядела не как приостановка, а как переориентация.

Так что к осени в целом все вернулись к проектам развития. Кроме того, проекты, которые до этого были в низком приоритете, получили высокий. Прежде всего, связанные с импортозамещением. Будет, пожалуй, справедливо сказать, что по отрасли был определенный спад, который к концу прошлого года был восстановлен, и в этом году пошел рост.

— Что представляют собой ваши заказные проекты?

— Возьмем простой пример. Возникла компания, которая оказывает услуги на рынке. Начала она это делать без автоматизации. Когда объем услуг начал расти, появилась простенькая автоматизация, сделанная на коленке. Но когда объем услуг начал расти быстро, клиентов стало очень много, автоматизация, сделанная из простых и дешевых инструментов, перестала справляться. У компании возникает узкое место, и она обращается к нам с просьбой помочь, причем помочь именно в консалтинговых терминах. Мы приходим в компанию, смотрим на имеющееся программное решение, на реальный бизнес, как он устроен, какие в нем есть процессы. Мы описываем эти процессы, описываем существующую IT-систему и показываем: смотрите, процесс вот такой, а система другая. Здесь ее можно улучшить, здесь у вас просто отсутствует часть решения. Здесь существуют сложившиеся на рынке методы, которые вы почему-то не используете.

По итогам этой работы возникает план развития, который мы уже готовы реализовать как компания-разработчик.

— То есть говорите, как надо сделать?

— Рекомендуем. Решение, конечно, за заказчиком, но поскольку мы глубоко погружены в этот рынок, знаем, как это делается, у нас есть хороший кругозор по другим игрокам, по нашим конкурентам, мы отлично знаем, как рынок развивается, то да, мы в существенной степени готовы нашему заказчику предлагать направления развития.

Причем иногда это принимает интересную форму. У нас есть вид деятельности, когда мы даже программированием не занимаемся, а только даем рекомендации заказчику.

«Реальный искусственный интеллект от того, что есть сейчас, отличает воля. Наличие мотивации к тому, чтобы что-то сделать. Вот как только у него появится мотивация, мы как вид перестанем быть ценны»

Педаль заднего хода

— Наконец-то мне попался человек, который, как представляется, во всем виноват. Я пользуюсь мобильными приложениями нескольких банков. Среди них Сбер и Альфа-банк. Вы с ними, я знаю, работали.

— Мы для них эти приложения не делали. Мы делали, например, для Tele-2.

— И тем не менее. Зачем каждому банку или мобильному оператору собственное, радикально отличное от других мобильное приложение? Мне как пользователю нужно его осваивать, изучать, чтобы провести стандартную операцию. Это я к тому, что нужна унификация. Это, кстати, высвободило бы большое количество столь дефицитных айтишников.

— У «Жестянки Лиззи», знаменитого Ford T, было три педали. И одна из них включала задний ход. А газ управлялся ручкой на руле. Привычное для нас состояние, когда во всех машинах педали расположены именно так, не сразу случилось. И здесь мы пока еще находимся в той фазе, когда педали у всех в разных местах. Отчасти это обоснованно, потому что топовые бизнесы, а мы говорим именно про них, занимаются решением одной и той же задачи — стать уникальными. Они все хотят показать клиенту, что они отличаются. И это, естественно, отражается и в мобильном приложении.

Другой вопрос, удается им показать свою уникальность или нет, поскольку все-таки это очень похожие бизнесы. Задача маркетингового подразделения любой крупной компании — так сформулировать описание услуг, чтобы клиент сказал: да, эти совсем другие.

Влияние маркетингового подразделения компании на то, как сделано мобильное приложение, очень велико. В этом смысле некоторые вещи, о которых вы говорите, меня тоже раздражают. Я бы хотел, чтобы по всем моим картам было видно, сколько на них денег осталось. А мне показывают, сколько я могу потратить с учетом кредитного лимита. Банк считает, что таким образом он себе обеспечит некоторое преимущество, показав: смотри, со мной ты можешь гульнуть, видишь, какой у тебя кредитный лимит огромный.

Все компании формируют свои маркетинговые преимущества на основании разных элементов бизнеса. Например, когда я разговаривал с генеральным директором «Юлмарт» (жалко, что такая хорошая компания погибла), я попросил рассказать, чем их бизнес уникален, и он очень четко сформулировал. Он сказал, что их уникальность — это логистика, лучшая, чем у всех. Он объяснил, что у компании есть товары, которые в России представлены в единичном экземпляре. Очень дорогой телевизор, например, или фотоаппарат. Спрос на них низкий, но в случае, если поступит заказ, компания готова его послезавтра продать в любом месте от Владивостока до Калининграда.

Это ключевое маркетинговое преимущество, которое заставляет выстраивать весь бизнес вокруг него. И естественно, что софтверная система тоже разворачивается в сторону специфики бизнеса и ключевых элементов, и когда мы строим электронный магазин для этой компании, то тематика логистики и управления этим процессом является чуть ли не системообразующей.

Бизнесы реально очень разные. И даже небольшие бизнесы часто очень разные. Казалось бы, когда мы спускаемся с уровня топовых компаний на уровень средних, там унификация должна увеличиваться. Но это далеко не всегда так.

Это мир, в котором мы живем. Он полон разнообразия.

— И разочарований…

— Мы работаем над тем, чтобы разочарований было меньше.

— Хорошо. Подождем. Что происходит в сфере внедрения ERP-систем? Как здесь с унификацией?

— Зависит от заказчика. Тут есть две модели. Есть модель натянуть систему на заказчика, а есть модель натянуть заказчика на систему. Надо сказать, что западные компании всегда работают по второй модели. Никогда они не будут модифицироваться под вас. Это всегда приход людей со словами «наша система реализует лучшие в мире бизнес-процессы, поэтому как вы устроены, нам все равно, после стрижки у нас ваша голова станет идеально круглой, заходите, суйте ее сюда».

У этого есть свои минусы, есть свои плюсы, потому что есть компании, которые сами говорят: «А мы не знаем, как идеально сделать бизнес-процессы, научите нас, давайте вашу систему, она нам расскажет, как правильно делать».

Есть обратная ситуация, когда компания говорит: «Мы уникальны, нам нужны уникальные решения». Это как раз случай, когда мы с большим удовольствием идем в проект, потому что у нас очень большая компетенция в реализации именно заказных решений. Но, как правило, они очень дорогие. И поэтому у нас существует собственная платформа, которая специально разработана для того, чтобы решение можно было сделать специфическим для клиента, но при этом не запредельно дорогим.

Существуют и промежуточные варианты, когда мы берем типовую наработку, которая реализует некоторые бизнес-процессы, приходим к клиенту, показываем ее, он говорит: «Слушайте, меня вот это не устраивает, вот это не устраивает». Грубо говоря, пуговицы поменяйте, а здесь карманчик пришейте. И мы вполне способны это сделать за умеренные деньги.

— Уход иностранцев — пусть даже условный, но тем не менее, — как представляется, дает нам возможность не повторять то, что они делают, а…

— Перепрыгнуть…

— Да. И что, это происходит сейчас?

— Короткий ответ: да.

Я вообще оптимист по жизни, но да, конечно же. Смотрите, та же самая СБП, например, простой очевидный пример. Правда, это вынужденный прыжок, нас острым копьем в спину прижали, и пришлось прыгать.

Система межведомственного электронного взаимодействия, СМЭВ, на которой Госуслуги построены, — это фантастически успешный проект. Да, он был длинный, сложный, начало было спорное, так всегда бывает, когда делаешь тяжелые проекты. Но я, как айтишник, восхищаюсь этими людьми и подчеркну: в этом проекте технологическая составляющая очень хороша.

Сон как явь

— Давайте поговорим про искусственный интеллект — самая модная сейчас тема в IT.

— Все, что мы сейчас сделаем, через десять лет будет выкинуто в мусорное ведро и заменено на ChatGPT. Я сейчас немножко утрирую, но только немножко. На самом деле да, революция будет. Правда, здесь есть куча разных «но»… Сегодня самое главное «но», которое стоит на пути к такой картине мира, заключается в том, что все современные сложные системы типа ChatGPT, к сожалению, не в состоянии различить реальность и собственные грезы об этой реальности. Такая сложная система в процессе работы всегда внутри себя генерирует некий набор снов, то есть у нее есть факты, существующие в мире реальности, есть производные этих фактов, а есть виртуальные производные, которые на факты уже не отображаются.

— А где она их взяла?

— Синтезировала в силу нечеткости происходящих процессов. У шизофреника есть мозг, этот мозг думает, но где-то у него возникают разрывы в логике, которые позволяют ему формировать вещи, которые человек обычный не придумал бы никогда. Возникает придуманная реальность, и он в нее верит. То же самое происходит и с этими системами. Они на ходу придумывают реальность, в которую они сами верят, и выдают ее на голубом глазу.

В силу обозначенных фактов эти системы сегодня можно применять, но только при условии критического взгляда со стороны человека. Нейросеть может в известной степени заменить художника, она может синтезировать за секунды изображения, которые художник будет рисовать часами. Но нужно уметь управлять ею, уметь направлять ее. Сегодняшний художник — это уже не человек, который умеет рисовать, а человек, который умеет убедить эту чертову железку нарисовать правильно. Обычные художники тоже никуда не денутся. Они останутся, безусловно. Но огромное количество прикладной работы, которая требовала от художника постоянно, ежедневно рисовать рутинные вещи, можно отдать системам типа ChatGPT. Это нормальная ситуация.

— Я хочу сказать, что это не искусственный интеллект, это просто какой-то мощный компилятор.

— Это так и есть. Сегодня искусственным интеллектом называют то, что интеллектом не является. Искусственный — да, интеллект — нет.

Это многообещающее название, которое сильно опережает реальную ситуацию. Мало того, если вы посмотрите на то, как они устроены, у вас волосы дыбом встанут, потому что это, как бы это сказать политкорректно, собрано из биоматериалов и палок, просто жуть берет. Но тем не менее это де-факто работает.

Конечно, нас всех бесит, когда мы обращаемся в службу поддержки, а там отвечает робот, поговорив с которым, мне кажется, девяносто девять процентов людей требуют переключить на оператора. Но пользу этот робот приносит.

Автоматизация хороша, даже если она решает только восемьдесят процентов задачи. Остальные двадцать решит человек. Ты снял с людей необходимость отвечать на простые вопросы типа «какая у меня задолженность перед Мосэнерго?». И уже хорошо.

— Это далеко не ИИ. Распознавание речи и алгоритм ответов…

— Конечно, но тем не менее это огромный рывок. И это будет двигаться дальше. Сегодня робот, с которым вы говорите по телефону, может закрывать фиксированное количество очень жестких сценариев, которые заранее определены. Сегодня у робота вы не можете спросить: «А какой у меня средний платеж за электроэнергию в месяц?» Хотя он владеет информацией о размере месячного платежа и числе месяцев в году. Вычислить среднее не бином Ньютона. Но пока робот не может этот шажок сделать. На следующем этапе он его сделает.

— Хорошо, скажите мне тогда все-таки, что такое настоящий искусственный интеллект?

— Его не существует, и пока, слава тебе господи, даже наметок на настоящий искусственный интеллект нет. Когда он реально случится, то мы как цивилизация кончимся.

— А как же три закона робототехники Айзека Азимова?

— Не будет их. Люди не заинтересованы. Вот пример. К нам пришел один джентльмен и предложил реально работающую систему, которая способна выявлять в законах лакуны, нестыковки. Отличная идея, сказал я ему, но у тебя только один покупатель — Путин. Всем остальным ты враг. Кто-то пользуется этими дырками в законе, кто-то будет посажен в тюрьму за то, что он их допустил. Кто-то должен будет их исправлять, а он не хочет этого делать… К сожалению, есть вещи, для которых человечество является бенефициаром, а каждый отдельный человек — нет.

И три закона робототехники… Мы же все понимаем, что на сегодня в войне уже началось использование систем с искусственным интеллектом. Будут в них встраивать три закона? Нет.

Реальный искусственный интеллект от того, что есть сейчас, отличает воля. Наличие мотивации к тому, чтобы что-то сделать. Вот как только у него появится мотивация, мы как вид перестанем быть ценны.

Ему даже не надо нас во всем превзойти, достаточно нас превзойти в скорости, а это уже так. В глубине и широте оценки ситуации, а это тоже уже так. Сегодня человек неспособен охватить такой набор факторов и такой размер картины мира, который уже может охватить тот же самый ChatGPT.

Я программист с сорокалетним стажем. Я очень много программирую на очень разных языках. До сих пор, хотя я директор компании, я проделываю некоторые эксперименты, чтобы подержать в руках инструмент, на котором мы деньги зарабатываем. При этом я очень четко понимаю, что система типа ChatGPT, которая видит огромный объем кода, на вопрос, как правильно разработать какое-то решение в программе, ответит лучше меня. Просто потому, что мгновенно подхватывает все, что в мире сделано, а я физически неспособен это делать. Но сегодня их от нас отличают две вещи: мы лучше отличаем выдумку от реальности, и у нас есть мотивация.

— Мы как страна насколько продвинулись вперед с точки зрения использования систем искусственного интеллекта?

— Прилично продвинулись. У нас очень хорошие позиции на некоторых направлениях. Например, система автоматического управления автомобилями. Есть несколько команд, с работающими живыми решениями. Ольга Ускова (президент группы компании Cognitive Technologies, генеральный директор Cognitive Pilot. — «Монокль») с ее комбайнами, я считаю, это одна из великих побед нашей страны. Это шикарное прикладное решение, которое имеет очень понятную бизнес-ценность. Они нашли именно ту зону, где проблемы внедрения систем невелики, а эффект очень весом, груб и зрим. «Яндекс» с их роверами и автомобилями, которые уже ездят. Сбер и еще ряд команд, у которых есть мирового уровня наработки.

Очень хорошие наработки в области фрагментарных ИИ-систем. Промышленное зрение, которое на производстве активно начинает внедряться и заменяет людей в тех местах, где нужно глазами проверять, что происходит. И они делают это лучше, быстрее и дешевле нас.

По системам типа ChatGPT я бы сказал аккуратно: мы не в первых рядах. Но тут надо сказать, что технологически там нет какого-то космоса, просто объем ресурсов, который нужен для прогона и симуляции таких систем, очень велик. И чтобы сделать ChatGPT, нужно очень много оборудования, быстродействующих компьютеров, каналов связи. Это очень дорогая затея, не всем под силу.

— Не получится ли так, что мы отстанем из-за того, что у нас нет необходимого «железа» в нужном количестве для функционирования таких систем?

— Будет стимпанк (смеется), будем делать системы на паровой тяге. Большие, сложные, но работоспособные. Я отчасти шучу, отчасти нет. Дело в том, что у понятия «хороший процессор» есть несколько определений. Есть разные хорошие. Есть самый быстрый на планете процессор, который точно не у нас. Но, по-честному, он не очень и нужен, потому что он легко заменяется десятью в десять раз более медленными процессорами. Да, они, возможно, потребляют чуть больше энергии, чуть больше места занимают у вас в стойках, но никакой запредельной проблемы здесь не существует.

Есть процессор, который обеспечивает большее число операций на единицу стоимости, чем прочие. Такую задачу, кстати, решает МЦСТ (разработчик процессора «Эльбрус» на собственной архитектуре. — «Монокль»). Такой процессор может быть медленным, но если он достаточно дешевый, то вы, собрав их вместе, решите свою задачу. Тем более что на сегодня закон Мура, предполагающий ежегодное удвоение производительности процессора, больше не работает. Кончился. Единичный процессор давно уже не растет по быстродействию. Что происходит? Растет число процессоров. Если двадцать лет назад два процессора в компьютере это был космос и волшебство, то сегодня чип, на котором находится сто процессоров, вполне себе реалистичная вещь.

Отрасль привыкла и приучилась к тому, что программу нужно писать так, чтобы она умела загрузить двадцать ядер процессора или работать на двадцати отдельных компьютерах параллельно. И есть куча системных технологий, которые это поддерживают.

В силу этого мы готовы к ситуации, когда у нас много маленьких процессоров, на которые мы распределяем нагрузку.

— «Эльбруса» здесь достаточно?

— Да. У них есть и многоядерные процессоры, у которых тридцать два ядра на одном кристалле. И возможность эти процессоры комплексировать в многопроцессорные системы.

Зло золотого миллиарда

— История с увольнением и возвращением Сэма Альтмана. В чем там дело?

— Мне кажется, это чисто человеческая разборка. Вы же знаете, что Стива Джобса выперли из Apple, а потом позвали обратно. Почему это было? Потому что он всех раздражал, как любой нормальный сумасшедший основатель, который способен перевернуть все с ног на голову. Туда пришли корпоративные мужики в идеальных костюмах с шикарными галстуками, которые на него смотрели как на таракана. Смотрели, смотрели, потом у них наконец нашлись силы его выпилить. А потом нашлись силы вернуть обратно со всеми его новыми наработками, которые, спасибо ему, он сделал за пределами этой компании.

Фантастический, конечно, человек на самом деле. Сколько он для этого мира сделал. Это один из немногих людей, которых я очень серьезно уважаю. И, кстати, ведь главная способность Джобса не в том, чтобы делать хорошо. У меня дома стоит Wi-Fi-роутер компании Apple. Идеальный, лучший в моей жизни. Но следующего купить не могу. Компания Apple закрыла их производство. Почему? Потому что эти люди умеют сказать «стоп» в тех местах, которые для них не являются ключевыми. Они не делают то, что не делают лучше всех. Ресурсы ограничены. Количество инженеров у компании ограничено. Количество инженеров на рынке ограничено. У вас всегда ограничены ресурсы. И главное умение — остановить те вещи, которые вам удаются плохо. И делать те, которые вам удаются хорошо. Умение выставлять приоритеты — это главный успех компании.

— Что думаете по поводу Илона Маска?

— Безусловно, его есть за что уважать. Он один из тех немногих, кто позволяет себе говорить правду в мире победившей политкорректности. Во-вторых, хоть ресурсы, которые в него ввалили, в буквальном смысле слова космические, тем не менее корм пошел в коня. Да, проблем много. Но дорогу осиливает идущий, а он, безусловно, идет. Это человек, который реально сдвинул космическую отрасль. И в этом смысле он породил проблемы для нас. Его космический интернет тоже большая проблема для нас. Но с точки зрения Америки он молодец.

При этом надо сказать, что в электромобили я пока все-таки еще не верю.

Вообще, существование золотого миллиарда является большой проблемой для нашей планеты, потому что он позволяет создавать бессмысленные с точки зрения экономики технологии. Наличие покупателя, который готов купить любое волшебное фуфло, приводит к тому, что инженерные силы планеты разворачиваются на его создание. И с точки зрения развития нас как цивилизации это скорее плохо, чем хорошо. Есть другая точка зрения — что это позволяет прокачивать инженерные силы, делать вещи, которые иначе бы не были сделаны. И, возможно, в этом есть доля правды.

Но с другой стороны, в той же «Тесле» никаких бешеных инженерных решений нет. Это довольно простая вещь, собранная из существующих на рынке компонентов. Технологически это не прорыв.

Яндекс. Танцы

— Хочу поговорить с вами про «Яндекс». Вы там работали, наверняка следите за тем, что происходит. Оправдывает «Яндекс» ваши ожидания как лидер российской IT-отрасли?

— Ну да, я в «Яндекс» пришел, когда там было семь человек…

«Яндекс» находится сейчас в зоне турбулентности. Но и за пределами зоны турбулентности, мне кажется, он не реализует все свои возможности с точки зрения технологического развития. Но это всегда легко говорить снаружи. Судить легко, делать трудно. Тем не менее это огромный паровоз российских IT, в существенной степени высоких технологий, дорогих и сложных.

Но надо понимать, что технологии и монетизация технологий — это разные вещи. Заниматься технологиями легко и просто, монетизировать технологии дорого, тяжело, мешкотно и рисково. Если посмотреть на структуру доходов «Яндекса», то видно, что большинство его проектов либо вообще не имеют канала монетизации, либо убыточны. Мы понимаем, что это сложная экосистема и есть куча вещей, которые должны все равно в ней быть, даже если они не монетизируются. Понятно, что есть задачи, направленные на захват рынка.

В России развилась серьезная конкуренция, и это стало проблемой для «Яндекса». Mail.ru и «ВКонтакте», которых «Яндекс» раньше вообще не воспринимал, сегодня очень энергичный бизнес. С ним надо считаться. Он активно идет в те направления, которые здесь и сейчас можно монетизировать. Именно в этом смысле конкуренция для «Яндекса» стала жестче.

— Кстати, о монетизации. Раньше над поисковой строкой висел, что называется, главный рекламный баннер страны. А теперь баннер под строкой и идет реклама продуктов самого «Яндекса».

— Я не знаю ответа на этот вопрос, но могу предположить, что это часть сделки по продаже «Дзена» (осенью 2022 года «Яндекс» продал сервисы «Дзен» и «Новости» холдингу VK. — «Монокль»).

«К сожалению, есть вещи, для которых человечество является бенефициаром, а каждый отдельный человек — нет»

— Вот тоже не совсем понятная сделка, которая привела к проблемам у меня как пользователя. Раньше не было проблем с поиском новостей, теперь они есть. Зачем это было сделано?

— С моей точки зрения. это ошибочное эмоциональное решение, принятое, условно, либеральным блоком в среде управленцев «Яндекса». Мы не знаем, что на самом деле происходило, и, возможно, существуют какие-то другие подводные рычаги, которые к этому привели. Но самый очевидный ответ выглядит так, что они хотели уйти от обязанности отвечать на вопрос, где проходит граница России.

Я патриот своей страны. В этом смысле, управляя «Яндексом», я бы, конечно, нарисовал границу России там, где государство считает она проходит.

Но давайте посмотрим с другой точки зрения. Компания «Яндекс» приложила огромные усилия, чтобы стать больше чем российской компанией и выйти на другие рынки. Выйти и доказать, что не Google лучший поисковик на планете и что вообще есть другой.

Конечно, для компании, которая живет не только на территории России, необходимость принимать политически какую-то сторону является проблемой. Мне неприятно это говорить, я не рад этому, но это факт. За пределами России другая картина мира, которая требует какой-то другой лояльности по отношению к каким-то другим богам. И в известной степени то, что они гордиев узел разрубили одним движением, это и есть ответ на вопрос. Сказав, что мы занимаемся теми вещами, которые политики не касаются.

— Раздел «Яндекса» не приведет к тому, что мы потерям какие-то компетенции, в нем наработанные?

— Я не вижу такой проблемы. Совершенно очевидно, что в рамках этого процесса есть люди от России, которые блюдут российские интересы. Поэтому риска потери Россией какого-то существенного слоя технологии «Яндекса» не существует. Это раз. Два. Проблема возникла в 2014 году, не для «Яндекса», а для других компаний. В целом она была решена. Решение, наверное, не самое хорошее, но в целом всех устроившее. Оно выглядит примерно так. Если компания хочет быть и там и там, то получаются две компании, которые формально независимы, но которые либо получают каждая наработанную технологическую базу и танцуют от нее дальше, не взаимодействуя вообще, либо в некоторых случаях и взаимодействуют, но делают это неофициально. Этому помогает и сложившаяся в IT модель жизни с Open Source проектами. Поэтому можно выстроить модель, в которой существует условно западный «Яндекс» и условно российский «Яндекс», а ключевые части проектов доступны обоим и развиваются двумя компаниями.

Когда российская ОС как бы есть и как бы нет

— Что происходит с операционной системой «Фантом», разработчиком которой вы выступаете?

— К сожалению, сегодня стране не до нее. Мы сейчас совместно с Иннополисом занимаемся проектом, так скажем, «голова профессора Доуэля»: мы голову операционной системы «Фантом» подключаем к телу другой операционной системы.

В операционной системе есть две части: одна уникальная, а вторая одинаковая у всех. Вот ее мы и хотим подключить к «Фантому». Это снизит наши издержки на разработку, позволит использовать чужие наработки, в том числе, например, драйверы для оборудования, которые писать тяжело, а никакой особенной специфики они не приносят. Некоторые промежуточные результаты уже есть.

— И какова ближайшая цель?

— Мы ищем пилот, на котором мы могли бы эту технологию отработать и выйти на какой-то продакшн. Это может быть какая-то встроенная железка, которая работает внутри станка или механизма. Есть много полевых систем, где она могла бы пригодиться, — квадрокоптеры, например.

— Когда планируете выйти на прикладное применение?

— Непонятно. Для того чтобы выйти с новой системой, надо рисковать. Сейчас, как я уже сказал, всем не до риска. Кроме того, как ни странно, все загружены такой вот сермяжной работой, немножко не до космоса.

Должен появиться какой-то игрок, который был бы достаточно сильно заинтересован в обособлении, в том, чтобы у него была своя инфраструктура и он был готов пойти в эксперимент и профинансировать его.

— «Ростех», например. Они разрабатывали свою операционную систему, насколько я знаю.

— Но на базе Linux.

Здесь есть большая проблема. Если ты совместим с существующими системами, то в чем твоя новизна? А если ты несовместим, то есть другие проблемы: нужно писать софт, выстраивать инфраструктуру. Затраты, которые автоматом вырастают, довольно серьезные. Именно поэтому я говорю, что «Фантому» нужно искать какую-то очень узкую область пилотирования, в которой можно было бы сдвинуться с места.

Конечно, задачу операционной системы мы как страна решаем за счет Linux. Но первое: опережающего прыжка не происходит, мы встаем в общий фарватер. Второе: наша независимость тут очень условна. Linux — это довольно отсталая технологическая система по своему внутреннему устройству, по тому, как она сделана, на какие инструменты она опирается. Это огромный источник проблем. Число дыр, которые образуется каждый год в ядре, измеряется тысячами. Это означает, что, если вы хотите быть уверенными в ней, надо тратить катастрофически большие усилия и деньги на ее поддержку. Или смириться и нести большой риск.

Вполне возможно, что в целом было бы дешевле вложить деньги в «Фантом» и скакнуть вперед. Технологии, которые в нее заложены, предполагают отсутствие огромного количества мест, через которые можно сделать дырки в операционной системе, как в Linux.

— У Китая есть своя операционная система?

— Huawei серьезно работает над созданием операционной системы, но там ситуация интересная. Дело в том, что ядро у них все равно от Linux. Но все-таки они делают шаг дальше. Ядро от Linux, но инфраструктура, которая вокруг него выстраивается, — это уже не инфраструктура Linux, а своя. Они делают специально для этой системы предназначенный язык программирования. И в этом плане они нас опережают. Единственные, кто в России делает хоть что-то чуть-чуть более серьезное, чем еще один Linux, — это разработчики мобильной операционной системы «Аврора» («Аврора» — российская доверенная мобильная ОС, разрабатывается компанией «Открытая мобильная платформа» на базе Sailfish OS, входит в единый реестр российского ПО. — «Монокль»). Там есть своя работа по инфраструктуре, специфическая для них, которую именно они выстраивают. Они понимают очень хорошо свои целевые задачи. И это довольно серьезный проект. Но все равно, конечно, под этим лежит ядро Linux.

— Почему вы здесь до сих пор?

— В некоторый момент я себе четко сказал, что я не буду уезжать никогда из этой страны. Это моя страна, если я ее не сделаю лучше, то никто ее не сделает лучше.