Дело в том, что Россия, как и, кстати говоря, многие другие страны, утратила важное звено этой технологической цепочки, а именно так называемое разделительное производство, в процессе которого концентрат редкоземельных металлов разделяется на составляющие. Российский концентрат в основном перерабатывается в Китае.

Эта страна фактически контролирует мировой рынок РЗМ, перерабатывая на своей территории порядка 90% сырья, содержащего редкоземельные металлы. В планах «Росатома» — построить на площадке Соликамского магниевого завода разделительное производство и таким образом достичь полной импортонезависимости в отрасли.

«Монокль» встретился с генеральным директором Соликамского магниевого завода, председателем Ассоциации производителей и потребителей редких и редкоземельных металлов Русланом Димухамедовым, чтобы обсудить, при каких условиях возможно достижение Россией технологического суверенитета в сфере производства РЗМ.

— Сегодня, если взять все редкоземельные металлы, потребляемые страной, то по объему выручки они примерно равны золотому руднику на 350‒500 килограммов.

В стране добывается 370 тонн золота в год. То есть одна только золоторудная отрасль в тысячу раз важнее, чем редкоземельная отрасль, если смотреть с точки зрения выручки.

А есть и другие отрасли. Есть добыча угля, есть добыча удобрений, есть добыча нефти, газа, железа и так далее.

Еще один важный вывод, который я для себя сделал в течение 2023 года. Он витал всегда в воздухе, но в 2023 году кристаллизовался. Когда люди говорят о редкоземельной отрасли, они говорят о ней не ради самих редкоземельных металлов, а ради того, какую высокотехнологичную промышленность мы хотим иметь в стране с их применением. РЗМ — символ возрождения нашей промышленности, но сами по себе они не являются самостоятельным бизнесовым объектом. И это в жизни предприятий, которые занимаются выпуском редкоземельных металлов, проявляется достаточно характерно. То есть, если мы такие важные, почему мы такие бедные? Или почему не запускаются проекты, если они действительно такие важные?

На вопрос, почему же у нас не развивается производство редкоземельных металлов, есть короткий ответ: потому что невыгодно. Такова сегодняшняя обстановка в мире в целом и в Российской Федерации в частности.

Наша ассоциация объединяет производителей редкоземельных металлов и научно-экспертное сообщество. Сейчас мы работаем над расширением состава членов нашей ассоциации, и идем мы не вширь, привлекая еще больше производителей редких и редкоземельных металлов. Важно формировать цепочку вверх. К нам должны прийти металлурги, которые делают сплавы. К нам должны прийти нефтехимики, которые делают изделия с применением РЗМ, например каучуки или катализаторы крекинга нефти. По-хорошему и самолетостроители должны быть в составе ассоциации. Вот тогда это действительно будет объединение интересов всех, кто так или иначе связан с редкоземельной отраслью.

Например, широко известная тема с неодимовыми магнитами. Сегодня неодим — это тот металл, который формирует спрос по деньгам на всю редкоземельную отрасль. Тебе не нужен неодим в виде высокочистого оксида. Тебе нужно его превратить как минимум в металл неодим. Хотя он тоже не нужен. Тебе нужно превратить его в сплав неодим-железо-бор. Этот сплав должен быть соответствующим образом переплавлен, раздроблен, перемолот в муку нужного наноразмера, спрессован в присутствии магнитного поля, спечен, термически обработан, отшлифован, отгальванизирован, и вот тогда у тебя есть магнит. И по-хорошему ты его должен превратить в электродвигатель на неодимовых магнитах.

— Получается, неодим — самый востребованный сегодня из редкоземельных металлов. А поскольку он находится в концентрате с большим количеством других металлов, то при его выделении приходится выделять и все остальные металлы.

— Да, и это характерная особенность рынка редкоземельных металлов и характерная боль всех редкоземельщиков.

— Почему боль?

— Если мы берем корзину редкоземельных металлов, типичную для типичного месторождения, то там будет 50 процентов металла под названием церий, 25 процентов лантана, 15 процентов нужного неодима и плюс-минус 10 процентов всех остальных. Ты не можешь прийти в карьер и сказать: неодим копаю, остальное не копаю. Нет, ты добываешь всю руду, ты обогащаешь всю руду, ты всю эту руду «варишь» в наборах кислот или других реагентов и получаешь первый товарный продукт под названием «коллективный концентрат редкоземельных металлов». Это, как правило, растворимой формы химическое соединение, то есть карбонат. И далее ты начинаешь его прогонять по набору экстракторов. Две среды, водная и органическая, где, проходя через более чем полтысячи однотипных ячеек, каждый раз происходит по чуть-чуть разделение концентрата: в одну сторону чуть более тяжелые, в другую — чуть более легкие РЗМ. И так у тебя последовательно выделяются церий, лантан, неодим и так далее. Ты получаешь неодим, который стоит плюс-минус сто долларов за килограмм. Но ты получаешь в три раза больше церия, которого рынку столько не нужно. И поэтому, когда редкоземельных металлов добывалось мало, то этот самый церий стоил там до десяти долларов за килограмм. Сегодня его как грязи, и его продают по доллару за килограмм.

— И это ниже себестоимости его производства?

— И это даже ниже стоимости одного только его разделения. Сама операция по разделению редкоземельных металлов одного от другого стоит плюс-минус пять долларов за килограмм каждого.

Разделять - дорого

— Как получилось, что Китай стал главным производителем редкоземельных металлов? И как получилось, что Россия, правопреемник Советского Союза, потеряла конечное звено в технологической цепочке производства редкоземельных металлов — их разделение?

— Когда Советский Союз был замкнут в рамках своего экономического пространства, максимум стран СЭВ, когда мы понимали, что необходимо получать все металлы любой ценой, и когда цену этих металлов мы могли транслировать в конечную продукцию, тогда у нас эта отрасль была. Но как только мы интегрировались в мировую экономическую модель взаимодействия, так сразу же те производства, которые были не самыми рентабельными, начали сдавать свои позиции. Ну, например, с применением редкоземельных металлов сделаны экраны телевизоров. Посмотрите, сколько стоил цветной телевизор в советские годы. Около 600 рублей. То есть около трех не самых низких зарплат. В пересчете на сегодняшние деньги такие телевизоры стоили бы 300 тысяч рублей. Если бы был запрещен ввоз телевизоров в Российскую Федерацию полностью, тогда и можно было бы говорить, что отрасль РЗМ, замкнутая в рамках отдельно взятой страны, может работать от и до.

Теперь о том, как поднимался Китай.

Китай в 90-е годы, а по большому счету в 80-е, начинал активное сотрудничество с Соединенными Штатами. А они еще в 80-е годы начали, а в 90-е годы активно продолжили сокращение своих мощностей по добыче и переработке редкоземельных металлов с одновременным трансфером технологий в Китай.

Китаю они дали: первое — технологии редкоземельных металлов, второе — доступ на рынки сбыта редкоземельных металлов, третье — оборудование и материалы для редкоземельных металлов. Ну и четвертое — людей, которые проходили обучение добыче и переработке редкоземельных металлов. Такую операцию Соединенные Штаты проводили в отношении Китая и со многими другими отраслями промышленности.

Редкоземельные металлы особенно характерны. Это не самый выгодный продукт с точки зрения бизнеса по масштабу выручки. Это сложный технологический продукт. У него бывают в ряде случаев и специфические моменты, в частности необходимость работать с радиоактивными отходами, потому что редкоземельным металлам всегда в природе сопутствует торий, пусть и в мизерном количестве. Торий необходимо извлекать и захоранивать. Америка сделала элементарную вещь — передала в Китай грязное производство, а себе оставила верхние переделы, более маржинальные на тот момент.

На килограмм редкоземельных металлов ты потратил сто долларов, выручил 105‒110. Хочешь масштабировать — не вопрос. Будешь тратить миллион долларов в себестоимости и зарабатывать миллион сто тысяч долларов выручки. Если же ты один раз изобрел условный Microsoft Office или Microsoft Windows или Android, то после этого клонирование каждой новой копии стоит ноль. Просто ноль. И вся выручка, которую ты получаешь с программного обеспечения, тебе идет в прибыль. Всё. Поэтому такое разделение труда произошло между Соединенными Штатами и Китаем. США передали ему грязную промышленность.

Но США недоучли, что на той площадке, где концентрируются производственные компетенции, постепенно начинают формироваться и научно-технические компетенции. Проще говоря, после того как китайские компании обзавелись большим количеством производственных мощностей, они автоматически начали обрастать и инженерными кадрами, и научными кадрами. Они развили технологии производства редкоземельных металлов, а дальше начали обрастать и производством средств производства. Это и обогатительное оборудование, и химико-металлургическое оборудование, и электронное оборудование в части систем АСУ ТП. Вот так смог подняться Китай. У него, в отличие от Российской Федерации, был открыт весь мир с точки зрения рынка сбыта.

— Но ведь и Россия в 90-х годах вышла в открытый мир. Почему мы не смогли на весь мир продавать редкоземельные металлы?

— Для России был открыт рынок углеводородов и первичных базовых металлов, таких как железо или золото. Редкоземельные металлы не запрещались к торговле на мировом рынке, и сохранившиеся в Российской федерации производственные мощности продолжали работать и до сих пор работают. Соликамский магниевый завод как выпускал редкоземельные металлы с 1972 года, так и продолжает выпускать и продавать их как на российском рынке, так и на рынках зарубежных стран. Если мы говорим про сохранившиеся в Российской Федерации производственные мощности, то здесь ничего не сокращалось. Отвалились многие производства, которые были в Советском Союзе, но не в Российской Федерации. Определенная добыча и определенная переработка были в Киргизии, в Казахстане, в Украине, в Эстонии.

У нас есть свой собственный рудник со своей собственной обогатительной фабрикой — Ловозерский ГОК, есть свой собственный перерабатывающий завод — Соликамский магниевый завод.

— Но конца технологической цепочки — разделительного производства — у нас нет.

— Разделительное производство не имеет большой добавленной стоимости.

В России все, что имело меньше ста процентов годовой нормы рентабельности, считалось плохими инвестициями в 90-е годы. В редкоземельных металлах такой рентабельности не было и нет.

Скажем так: в России много бизнесов, которые имели и имеют гораздо более короткий цикл окупаемости. Поэтому так и получилось, что Соликамский магниевый завод в 2022 году прошел через процедуру реприватизации. Государство поняло: рассчитывать на то, что частные владельцы примут решение о достройке технологической цепочки, не стоит и что решение о приватизации предприятия было некорректным. Ну и, подняв документы, выяснило, что не были получены соответствующие правительственные одобрения приватизации предприятия. И оно вернулось в лоно государства.

Вот в рамках государственной компании, в данном случае госкорпорации «Росатом», планировать строительство дополнительных технологических переделов уже можно. Связано это с тем, что госкорпорация вообще отличается своим глубоким подходом. Мы атомные электростанции строим десять лет и потом еще несколько десятков лет их окупаем. И это нормально, потому что помимо собственно параметров окупаемости атомной электростанции как инвестиционного проекта есть еще и большой вклад в развитие экономики всей страны.

Нам хватит

— Подытожим. В 90-х разделительные производства оказались за пределами России, частные собственники не стали строить дорогостоящие производства по разделению концентрата редкоземельных металлов и предпочли его увозить на разделительные производства в другие страны — в Китай или на построенные при СССР заводы в Казахстане и в Эстонии. Так что сейчас основное мировое разделительное производство РЗМ сконцентрировано в Китае. Теперь же, после деприватизации, принято решение на Соликамском магниевом заводе построить разделительное производство. Расскажите подробнее об этом проекте. Сроки? Существует ли у нас собственная технология? Какие объемы производства предполагаются, инвестиции? Приняты какие-то решения по этому поводу?

— Давайте так. Принципиальные решения приняты. Инвестиционные решения мы будем получать в нынешнем, 2024 году. Полтора года назад компания «Атомредметзолото», еще не имея в собственности Соликамского магниевого завода, запустила процедуру разработки технологии разделения редкоземельных металлов, понимая, что стране не жить без технологий разделения. Поэтому технология есть. Она разработана. И в 2024 году мы начинаем проектирование разделительного комплекса. Дальше по срокам будем смотреть. По стандартным требованиям надо вначале выполнить проектные работы, а потом уже начинать строительные, но понятно, что тогда это растянется на несколько лет. На четыре года влегкую. Поэтому мы думаем о том, как распараллелить эти процессы, чтобы завершить строительство если не за два, то хотя бы за три года.

Концепт завода будет определен уже в ближайшее время. Мы сейчас как раз с командой «Атомредметзолота» и командой Соликамского магниевого завода по каждому из металлов, по каждому из узлов технологического процесса принимаем соответствующее решение: до какой степени чистоты доводить, в каком объеме производить, какими химическими или физическими методами осуществлять переработку того или иного металла. Мы сейчас это финализируем уже не в виде технологий, а в виде проектных решений. В ближайшие несколько месяцев определимся с дизайн-макетом завода и дальше будем смотреть на оптимизационные решения — как, имея сформированный в дизайне завод, начинать проектировать и строить. На площадке Соликамского завода подобрано недостроенное здание, которое можно усилить и расширить. Это позволяет экономить время, это позволяет экономить инвестиции, потому что инфраструктурные вопросы решены. Есть водоснабжение, электроснабжение, теплоснабжение, есть люди, которые знают, что такое редкоземельные металлы.

— Какой объем разделительного производства предполагается?

— Сейчас мы планируем его на текущую производительность. Это две с половиной тысячи тонн оксидов редкоземельных металлов в год.

— А следующий передел, превращение оксида неодима в неодимовый магнит?

— А это уже взаимодействие с нашими партнерами, которые будут производить эти самые магниты. Если мы говорим конкретно про неодим, то в составе редкоземельного комплекса будет восстановление оксида неодима до металлического неодима. И этот неодим будет поставляться в адрес наших покупателей. На сегодня среди них есть три мажоритарные компании, ключевая — это «Русатом МеталлТех». Ключевая по объемам. Это структура, которая входит в соседний с нами топливный дивизион госкорпорации «Росатом» и развивает производство магнитов. А дальше их уже подхватит следующий дивизион — «НоваВинд», который производит ветрогенераторы.

И кроме того, отдельная дорожка будет идти до электромобилей, которые будут выпускаться в Российской Федерации, в том числе с участием госкорпорации «Росатом».

— Металлического неодима в итоге сколько будет выпускаться?

— Около 200 тонн.

— Это закрывает потребности России?

— Базовые потребности — да. То есть осознаваемый сегодня спрос этот объем точно покрывает, а дальше все зависит от того, как будет развиваться наша индустрия.

Во-первых, наше производство можно будет масштабировать дополнительным объемом входящего редкоземельного сырья с нашего Ловозерского ГОКа. Там есть возможность уже сейчас увеличить добычу в полтора раза. Дальнейшее наращивание мощности уже будет упираться в строительство новых обогатительных фабрик.

Плюс можно вовлечь дополнительные сырьевые источники. Таковые в стране есть.

— Например?

— Например, фосфогипс. (Фосфогипс — побочный продукт при производстве удобрений из апатитов и фосфоритов, в России накоплено более 140 млн тонн, переработки практически нет. — «Монокль».)

— О проекте группы компаний «Скайград», который предполагает извлечение РЗМ из, так скажем, техногенных месторождений фосфогипса, я писал в 2018 году («Разделяй и делай», «Эксперт» № 9). У них есть опытное разделительное производство. Они мне тогда говорили, что готовы добывать из фосфогипса редкоземельные металлы, готовы масштабировать разделительное производство, но проблема в том, что им некуда гипс было девать, который получается в процессе извлечения РЗМ.

— Они сейчас масштабируются. У них работало разделительное производство из концентрата Ловозерского ГОКа, на выходе — 200 тонн РЗМ. Сейчас они подтягивают производство РЗМ из фосфогипса. Тоже на 200 тонн. Но они задумываются о модульной конструкции, чтобы можно было вводить дальше модули на 200, 200, 200 и дальше тонн редкоземельных металлов.

Ну и мы со стороны «Атомредметзолота» с компанией «Уралхим» думаем о том, чтобы запустить проект по извлечению РЗМ из фосфогипса. Его в стране много, поэтому ввести в хозяйственный оборот тысячи тонн РЗМ и миллионы тонн гипса — задача благородная.

— Но куда девать миллионы тонн гипса? «Скайград» на этом и запнулся…

— В строительную отрасль.

— А она уже готова его брать?

— При условии доведения нами гипса до стандартного товарного качества — да.

— Разделительные производства в стране будут у «Скайграда» и у Соликамского магниевого завода. Этого достаточно?

— Для обеспечения текущих потребностей — да. Дальше будем смотреть, как будут вводиться новые линии фосфогипса и Томторское месторождение. (Томторское месторождение редкоземельных металлов расположено на северо-западе Республики Саха (Якутия), запасы РЗМ оцениваются в 1,6 млн тонн, что делает месторождение одним из крупнейших в мире. — «Монокль».)

— Как продвигается разработка Томторского месторождения?

— Мы с коллегами находимся в контакте, и они решают такие же содержательно-финансово-производственные вопросы, как и мы. Важно было подобрать серийную технологию и, самое главное, серийное оборудование, которое будет лопатить сотни тысяч тонн руды в год. Перерабатываться эти сотни тысяч тонн руды будут сотнями тысяч тонн нескольких видов кислот — плавиковая, серная, соляная. Это сложная руда, сложный технологический процесс. Большое промышленное производство.

Они планировали реализовать проект в классической логике современных инвестиционных проектов, когда ты выбираешь базового разработчика технологии, дальше переходишь к генподрядчику по изготовлению оборудования, который на каждую из стадий технологического процесса даст соответствующее оборудование. Ставка была сделана на зарубежные компании с канадского и европейского рынков. Она была правильной до 2022 года с точки зрения бизнес-интересов, но стала сложно реализуемой после 2022 года.

Поэтому коллеги сейчас переориентировались на Китай и подбирают оборудование там.

— А технология?

— Технология базовая, в принципе, сохраняется.

— На Восточном экономическом форуме в прошлом году было подписано соглашение о строительстве комбината по переработке томторской руды в Краснокаменске. Инвестиции заявлены на уровне 160 миллиардов рублей. Таким образом, у нас появится третье разделительное производство РЗМ?

— Да. В руде Томторского месторождения 15 процентов редкоземельных металлов и пять процентов редкого металла ниобия. То есть по большому счету эта руда уже является концентратом редких и редкоземельных металлов сама по себе. Там еще под пять процентов титана находится. Это самое богатое месторождение по содержанию материалов и по объему материалов в нашей стране.

— Возвращаясь к техногенным месторождения редкоземельных металлов. Что происходит с проектом по извлечению скандия из отвалов Качканарского ГОКа?

— По моим сведениям, ничего не происходит. Это проблема скандия. Скандий космически хорош, но космически дорог. Поэтому его может позволить себе только космос.

Вариантов много. Они все непопулярны, они все требуют тех или иных финансовых решений. Так или иначе все будет упираться в бюджет, а значит, Минфин потребует обоснований. Со словами: «Вы что, хотите ограничить конкурентную среду на российском рынке? С ума сошли?»

Скандий стоит сотни долларов за килограмм, поэтому, даже если ты добавляешь один процент скандия в сплав с алюминием, сплав становится в полтора-два раза лучше, но в пять-десять раз дороже. Скандий дает сплаву прочность, твердость. Поэтому его сложнее прокатывать: валки, которые держат обычные алюминиевые сплавы, хуже работают на скандиевых сплавах.

Ракетчикам прочностные свойства скандиевых сплавов как раз-таки важны, и поэтому они готовы платить за них в разы большую цену, чем за обычный алюминиевый сплав. А вот для автомобилистов и даже для авиастроителей такой сплав уже становится дорогим. Вопрос, сможет ли скандий найти применение в автомобилях и в авиации, стоял еще десять лет назад, но пока мы видим, что качественного шифта за это время не произошло.

Автопроизводители только-только начали делать кузова автомобилей из обычных алюминиевых сплавов. И пока считают, что столь прочный и столь дорогой скандиевый сплав им не нужен.

Авиастроение для меня боль, потому что «Атомредметзолото» как раз выпускает скандий. Но авиастроители сказали, что им понравится углекомпозит и пока они будут осваивать его, а со скандием подождут.

Отдельный вопрос, насколько быстро случится переход к 3D-печати. Потому что в 3D-печати сложности, характерные для алюминиево-скандиевых сплавов с точки зрения проката, будут менее актуальны. Но 3D-печать не смогла так быстро развиться, как на нее делали ставку, условно, в 2015 году.

Поэтому нет спроса на качканарский скандий, нет спроса на скандий из красных шламов, который мог бы извлекать «Русал».

— Почему скандий такой дорогой?

— Есть такой класс редких металлов — рассеянный. Скандия очень мало в руде. В зависимости от вида сырья — сотые и тысячные доли процента.

Да, есть определенные ниши, где он сложно заменим. Но выход за пределы этих ниш требует квантового скачка: либо все должны переплачивать в разы за более качественный скандиевый сплав, либо скандий должен стоить в разы дешевле.

— А ведутся поиски технологии, с помощью которой можно было бы дешевле извлекать скандий?

— По факту нет.

Надо строить заводы

— Мы сейчас возвращаемся к ситуации, в которой был Советский Союз, когда нужно было иметь все на ограниченном пространстве. И тогда не смотрели, выгодно — невыгодно: надо делать. А сейчас мы возвращаемся к той же ситуации, у нас нацеленность на технологический суверенитет.

— После вашего утверждения стоит точка, восклицательный знак или вопросительный знак?

— Точка.

— Не совсем так. Мы до сих пор разрешаем ввоз импортных материалов. Это считается нормальным, потому что для каждого потребителя важно, чтобы не было критической зависимости от одного-единственного поставщика. Потому что поставщик чихнул, кашлянул, и все — у тебя все последующие переделы вылетели в тартарары. Поэтому ввоз и сырьевых материалов, и материалов более глубокой переработки до сих пор осуществляется в Российской Федерации.

Как защищать внутренний рынок, чтобы мы были по деньгам конкурентоспособны, не будем скрывать, с китайскими компаниями, —это уже совсем другой разговор. Но в общем и целом у нас есть ввозные пошлины. На большинство редких металлов — пять процентов.

Вы не вписались в цену «Китай плюс пять процентов»? Это ваша проблема. Надо уметь работать с себестоимостью. У вас не получается работать с себестоимостью, потому что у вас руда в 20 раз беднее, чем в Китае? Но я скажу так: кто хочет, тот находит решение, кто не хочет, тот находит отговорки.

— Это вы сейчас кого-то цитировали?

— В общем-то, так. (Смеется.)

«Почему вы не выпускаете?» — «Потому что у нас руда в 20 раз беднее». — «Надо искать решение. У нас же наука самая лучшая!» — «У нас самая лучшая наука? Покажите, пожалуйста, самый лучший научный коллектив, мы пойдем к нему за разработкой. Они нам дадут технологию, желательно не опытную, а промышленную». — «Слушайте, это вы сами ищите. Россия большая, много всяких научных коллективов, много талантов. Идите поищите. В России все есть».

Такой диалог между командами, которые реализуют инвестиционные проекты, и лицами, принимающими инвестиционные решения, постоянно происходит. Наша промышленность действительно очень глубоко интегрирована в мировой рынок. Наши продукты разомкнуты, то есть не все потребляется внутри страны, мы часть экспортируем. Наши поставки разомкнуты, то есть не все производится внутри страны, мы часть импортируем. И добиться полного технологического суверенитета за два года точно невозможно. В ряде случаев его достижение требует достаточно болезненных решений. Либо закрывайте внутренний рынок от импорта, соответственно, позволяйте производителям осуществлять диктат цен для потребителей и, будьте добры, озаботьтесь тем, чтобы потребители могли аналогичный диктат цен транслировать на следующие переделы, дай бог, если они есть в Российской Федерации. И тогда можно будет говорить о технологическом суверенитете.

Либо субсидии. Если российский производитель не тянет экономику против китайского поставщика, значит, дайте ему денежную субсидию, которая будет измеряться миллиардами рублей. Либо давайте раскачивать внутренние пошлины, чтобы они составляли не пять процентов, а, например, сто процентов, как в Америке. Тогда вот этот двукратный гандикап позволит вытягивать собственные производства. Вариантов много, над ними надо работать. Они все непопулярны, они все требуют тех или иных финансовых решений. То есть, так или иначе, все будет упираться в бюджет, а значит, Минфин потребует обоснований. Со словами: «Вы что, хотите ограничить конкурентную среду на российском рынке? С ума сошли?»

Вот смотрите. Соликамский магниевый завод производит ниобий. Высокочистый. Содержание ниобия в руде у нас примерно одна десятая процента. Понятно, происходит обогащение, содержание поднимается. А в Бразилии содержание ниобия в руде сразу пять процентов. После того как его подвергли элементарному обогащению, содержание уже 30 процентов. Дальше они берут этот ниобий, смешали с алюминиевой пудрой и кусковым железом, поднесли спичку и подожгли. Пах! Загорелось, и через несколько минут у тебя феррониобий. За счет этого они могут продавать свой феррониобий по 30 долларов за килограмм.

А нам ниобий вначале нужно добыть из достаточно крепкой руды, размолоть ее, потом обработать хлором, пройти многостадийную ректификацию очистки ниобия от тантала. Мы получаем высокочистый ниобий, из которого можно делать, например, медно-ниобиевые сверхпроводники. Или, например, жаропрочные никель-ниобиевые сплавы. Но наши металлурги говорят: слушайте, давайте нам этот ниобий по цене бразильского. Мы говорим: нет, извините, мы ни в объемах производства не можем вырасти, ни в себестоимости ниже просесть. Просто потому, что руда в 50 раз беднее. Как ни крути, пусть не 50 раз, но в разы цена будет выше. Мы не в состоянии бороться с бразильским ниобием. Как это лечить?

— Пошлиной?

— Но тогда металлурги говорят, что их сплавы становятся неконкурентными по сравнению с китайскими на мировых рынках.

Из ниобия можно делать жаропрочные сплавы, а из них потом авиационные двигатели. Когда эти жаропрочные сплавы можно было продавать для двигателей Boeing и Airbus, все было хорошо с экономикой. Если ты сваливаешься в объем производства сплавов только под объем производства российских двигателей (а он сильно меньше), снижается объем производства. И здесь ты будешь вынужден раскачивать себестоимость, потому что постоянные издержки не масштабируются вниз.

У меня был разговор с коллегами, которые делают твердосплавные инструменты из тантала. Я спрашиваю: «Можете производить больше?» Они говорят: «Производить можем, продать не можем. До тех пор пока были открыты рынки зарубежных развитых стран, мы нормально продавали наши твердосплавные инструменты во всем мире. Сейчас для нас многие рынки закрыты. Ну и кому нам этот твердосплавный резец, с которым можно работать на станке с ЧПУ, продавать? В Африку? Так там нет таких станков». В общем, рынки лимитированы.

Соответственно, чтобы вот так заботливо взрастить всю отрасль редкоземельных металлов, надо по всем переделам посчитать балансы — сколько производится РЗМ, сколько выпускается готовых изделий с их использованием. На это наложить стратегию развития соответствующих секторов экономики, посчитанную в количестве изделий: автомобилей, самолетов, станков и так далее. Минпромторг всерьез озаботился этой задачей: если раньше считался баланс по производству и потреблению собственно редкоземельных металлов, то в конце прошлого года перед экспертным сообществом была поставлена задача посчитать все до изделий, выявить узкие места на промежуточных переделах. По результатам этой работы мы поймем, где у нас бутылочные горлышки и какие меры поддержки нужны, чтобы от них избавиться.

Нужно не ограничиваться металлами на начальных переделах, надо думать обо всей цепочке. Никому в стране не нужны оксиды неодима, потому что никто не потребляет оксид неодима. Но производство металлического неодима не развивается, потому что у нас действующих игроков здесь плюс-минус три‒пять компаний. Если мы говорим про неодимовые магниты, это уже другой разговор. А если про двигатели, сделанные на их основе, или квадрокоптеры с двигателями на неодимовых магнитах, то третий-четвертый. Государство сегодня озадачилось тем, чтобы провести эту сквозную цепочку по всей промышленности страны. И да, это Госплан 2.0! И да, это наступление на святая святых открытого коммерческого рынка — вмешательство в деятельность хозяйствующих субъектов для того, чтобы они выпускали не столько, сколько им хочется, а столько, сколько нужно государству. Поэтому государство в лице всех федеральных и региональных органов исполнительной власти проводит регулярные встречи с представителями бизнес-сообщества и говорит: «Ребята, пожалуйста, стройте новые заводы, мы вам обеспечим — двоеточие — дешевые деньги, удобное подключение ко всем инженерным сетям и энергоресурсам, выделение земельных участков, при необходимости трансфер соответствующих технологий, если вы не можете разработать, выделение субсидий на НИОКР… Все мы вам дадим. Пожалуйста, стройте!»

— Судя по ключевой ставке и политике ЦБ, с дешевыми деньгами у нас все не особо хорошо.

— Нет, не так. Если мы говорим о развитии промышленности, понятно, что там никто в кредит под 30 процентов не строит заводы. Для этого есть такие механизмы, как Фонд развития промышленности, есть Фонд национального благосостояния для инфраструктурных проектов, есть концессионные соглашения, когда регион может на себя часть инфраструктурных инвестиций взять. У нас есть субсидируемые, льготные кредиты. То есть для промышленности-то более дешевые деньги есть. Понятно, что надо уметь их взять, и это требует особого уровня зрелости самих промышленников.

Конец монополии

— Что сейчас происходит на мировом рынке редкоземельных металлов?

— После того как Китай построил у себя редкоземельную промышленность, он обрушил цены на мировом рынке РЗМ вообще в ноль и дождался, пока все закроются. Сейчас он действует так: раскачивает цены вверх, начинает продавать в два-три раза дороже и стричь рынок. Один год стрижет рынок, второй, третий… За эти три года во всем мире набирается много юниоров, которые говорят: «Смотрите, какие высокие цены на рынке. Мы на таких ценах заработаем сверхприбыль. Давайте делать проекты. Давайте лицензировать месторождения, готовиться к проектированию и строительству завода». На четвертый год, как только китайцы видят, что запускается много-много юниоров, они говорят: оп, все! И опять роняют рынок, и все эти юниоры, которые подняли деньги инвесторов на фондовых рынках, мгновенно схлопываются. Всё, проекты закрываются, все опять говорят, что при таких ценах строить невыгодно. Китай три-четыре года держит низкие цены, а потом снова начинает ценовое ралли. Это просто, ну скажем так, диктат одной страны, у которой очень далекий горизонт планирования.

— Получается, чтобы нам сейчас сделать технологическую цепочку полного производства редкоземельных металлов, нужно упереться, что называется, рогом, и переждать период низких цен?

— Как только переждем, все будет хорошо.

— Что предпринимают США в этой ситуации?

— Американцы поняли, что с китайцами будут разводиться. Им нужен свой технологический суверенитет. У них есть возможность использовать технологическую экспертизу со всего мира. Они привлекли австралийцев, чтобы те построили им разделительное производство. А в области производства магнитов привлекли японцев.

— Нам нужно их опередить?

— Американцы для своих собственных продуктов строят свою собственную технологическую цепочку. Мы в России для себя должны построить свою. Нам нужно добиться технологического суверенитета сейчас. Вот мы его добьемся и потом будем думать, надо ли нам кого-то догонять и обгонять на мировых рынках. Для нас сейчас это не является приоритетной задачей. Приоритетная задача — насыщение внутреннего рынка.

— Когда такой крупный потребитель, как США, решит для себя проблему редкоземельных металлов, у Китая уменьшится возможность манипулирования рынком и цены на РЗМ будут более справедливыми?

— Я считаю, что да. Соединенные Штаты не смогут выдерживать текущий уровень цен на редкоземельные металлы на своих внутренних рынках. И поэтому у них будут держаться более высокие цены на редкоземельные металлы.

— Они не дадут свои компаниям покупать РЗМ в Китае? И это фактически будет государственное регулирование рынка?

— В общем-то, да. По крайней мере, для критичных компаний.

— Как вариант, они введут высокие пошлины на китайские редкоземы, чтобы их промышленность покупала американские, хоть они и дороже?

— Да. Тут можно посмотреть на соседний рынок, например на рынок магния. В Америке есть свое собственное производство и потребление магния. Они делают алюминиевые сплавы, а из алюминиевых сплавов — самолеты. Есть национальный производитель — Магниевая корпорация Америки. У них есть уровень себестоимости. И он выше, чем китайские продажные цены на магний! Ну и что? Америка ввела стопроцентную ввозную пошлину на магний из Китая со словами «это антидемпинговая пошлина». Ну и заодно, чтобы два раза не ходить, ввели стопроцентную ввозную пошлину на магний из России со словами «антидемпинговая пошлина против страны-агрессора». В результате, в то время как на мировом рынке действуют цены три — три с половиной доллара за килограмм магния, на внутреннем американском рынке цены держатся на уровне девять — двенадцать долларов за килограмм. И американскому производителю, который выпускает 60 тысяч тонн магния, этой цены достаточно, чтобы уверенно чувствовать себя на внутреннем американском рынке.

— А Boeing при этом себя нормально чувствует?

— Нормально. Доля редкоземельных металлов в конечном изделии — доли процента. Даже если этот металл подорожает в разы, в общей стоимости самолета это будет практически незаметно.

— Нашим авиастроителям магний во сколько обходится? В три доллара?

— Да.

— А надо, чтобы в девять?

— Надо… Когда мы будем иметь массовый серийный выпуск самолетов, повышение цены будет проще обсуждать. Сегодня у нас производство первичных материалов в разы больше, чем производство конечных изделий. России надо раскачивать выпуск конечных изделий. Этим сейчас и занято государство. А наша задача как сырьевиков — заблаговременно обеспечить материалы для развития последующих переделов.