Еще до официального старта операции в приграничных районах было неспокойно. Афганские мятежники вытеснили правительственные войска и заняли часть блокпостов. Начались провокации, вырос поток контрабанды. Советское руководство ответило усилением погранотрядов дополнительными силами и формированием мотоманевренных групп.

А с началом военной операции советские пограничники в сотрудничестве с афганскими силовиками полностью взяли на себя контроль за границей. Для них была установлена специальная зона ответственности глубиной примерно в сто километров с выдвинутыми далеко вглубь территории Афганистана заставами. Одной из мотоманевренных групп погранвойск руководил наш сегодняшний собеседник, ныне полковник в отставке Виктор Спириденок.

Советские пограничники занимались далеко не только наблюдением за приграничной местностью. Они провели десятки крупных войсковых операций по зачистке оперативных районов от оппозиции, боевиков и криминала, охраняли ключевые инфраструктурные и промышленные объекты, прикрывали советские караваны с оружием и солдатами, предупреждали засады, боролись с контрабандистами. Они же осуществляли безопасный вывод советских войск из Афганистана.

За десять лет через эту войну прошло несколько десятков тысяч пограничников. Согласно официальной статистике, 526 из них погибли в бою при исполнении служебного долга (в том числе 58 — из летно-технического состава пограничной авиации). И ни один пограничник не попал в плен.

— В 1986 году я завершал обучение в Академии Фрунзе в Москве, — рассказывает Виктор Спириденок. — У меня были планы уехать в Карелию. Присмотрел себе пластиковые лыжи, думаю, там же снега много. Но незадолго до выпуска нас, человек десять-двенадцать, приглашает генерал и говорит: ребята, мы вам предлагаем в Афганистан ехать.

От такого предложения, конечно, отказываться, сами понимаете, нельзя.

— Почему нельзя?

— Такое у нас было воспитание в то время.

— Хотя война уже идет.

— Да, война уже шла давно. Не буду наговаривать на своих товарищей, были, безусловно, ребята, у которых «связи» или «плоскостопие». Но у меня и мыслей не было как-то уйти с этой темы. Хотя, скажу честно, было очень страшно. И одна из таких неприятных вещей: буквально накануне жена сказала, что у нас будет второй ребенок.

— И вы все равно приняли решение поехать.

— Ну, я с ней поговорил: Света, пойми правильно, есть вероятность не вернуться. Но мы от войны не могли отказываться. У меня отец воевал, мать связная была в партизанском отряде. Поэтому приняли решение. Пришлось взять грех на душу. Хорошо, что срок был минимальный — до двух лет. Старшая дочь к этому времени уже в первый класс пошла.

— Вы из-за родителей приняли решение идти по военной карьере?

— У нас шестеро детей в семье, мать в колхозе работает, отец пенсионер. Жили мы в Белоруссии, в деревне в Витебской области. Я принял решение, что не буду напрягать родителей, поеду в военный вуз, и, если мне понравится служба, значит, буду служить. Если нет, то я по окончании вуза буду иметь высшее образование и уже в армию не надо будет идти.

В летное училище не прошел по зрению. Выбрал пограничное училище КГБ в Алма-Ате. Я хорошо его окончил, получил золотую медаль, стипендию Ленинскую. Отправили меня на остров Кунашир. С 1975 года я офицер-пограничник.

— Конечно, Советский Союз давал возможность «путешествовать» по карьерной траектории.

— Советский Союз давал много возможностей, которых сейчас совершенно нет и о которых наша молодежь даже представления не имеет. Я на всю жизнь остался советским человеком и весь бывший Советский Союз считаю моей родиной. А отношение к развалу СССР и к тем руководителям, под чьим руководством это произошло, конечно, самое негативное.

В глубине Афгана

— В 1986-м уже было понятно, что в Афганистане тяжело?

— Сказать, что там тяжело, особенно на фоне тех боевых действий, которые сейчас происходят в СВО, нельзя. Было понимание, что оттуда можно не вернуться.

— Куда попали в итоге?

— Я попал в Пянджский пограничный отряд и начальником мотоманевренной группы (мангруппы) уехал в Талукан. Это столица Тахарской провинции, городишко такой. На его окраине был большой сад, где и дислоцировалась мангруппа.

— Это на территории Афганистана? Не страшно было так глубоко забираться?

— Это самая дальняя мангруппа, порядка 90 километров от государственной границы, далеко в глубине Афганистана.

Ощущение страха было в течение, наверное, недели-двух. Каждый вечер нашу группу обстреливали из стрелкового оружия. У них такая традиция была. Идешь, пули свистят, ударяют по деревьям, падает листва. Первую неделю я голову втягиваю. Шел со мной в этот момент прапорщик. И говорит, товарищ майор, можете не пригибать голову, вы свою пулю не услышите. Я сообразил, что он сказал абсолютную правду. И вот после этого наступило полнейшее равнодушие к взрывам, свисту пуль.

Единственное, очень неприятно, когда тебя обстреливают реактивными снарядами. Во время обстрела я всегда уходил на КНП, командный пункт, вел наблюдение. И смотришь, взлетает эта ракета. Ее видно, только когда несколько секунд работает маршевый двигатель. Вот этот хвост.

Бух — перелет, бух — недолет, бух — справа взорвалось. В этот момент неприятное, так сказать, ощущение.

— Вы только приехали, и вас сразу отправили на 90 километров вглубь вражеской территории?

— В советские времена все было по классике. Если кого-то куда-то отправляют, первоначально с ними проводят занятия, подготовку, специализацию. Приходили ребята, которые в Афгане уже не один год, рассказывали.

У меня мотоманевренная группа была порядка 400‒450 человек личного состава. Она по числу солдат приравнивалась практически к батальону Советской армии, но по огневой мощи, по боевым возможностям батальон превосходила. Если у армейцев в батарее шесть маленьких 82-миллиметровых минометов или шесть больших минометов 120-миллиметровых, то у меня в батарее было девять маленьких и девять больших минометов. И еще две установки «Град» позже дали. То есть боевая мощь очень и очень солидная. Уже в то время у меня были БМП-2. Мощное вооружение, 30-миллиметровая пушка.

Мы выполняли большое количество разных задач: и сопровождение колонн, и обеспечение выдвижения армейских частей. Допустим, если они идут на операцию в зоне ответственности моей мотоманевренной группы, я выставляю по всему маршруту «блоки», обеспеченные личным составом моих подразделений, чтобы не было внезапного нападения на армейские части. Страховали все выходы на караваны.

— Какие еще задачи ставились?

— Вот 8 марта 1987 года была обстреляна наша база в таджикском городе Пяндж. Собралась на той стороне реки бандгруппа и решила нам отомстить. А у нас была возможность на день-два прилететь домой с той стороны, встретиться с семьей. Не семьи к нам летали, а мы к семьям периодически, раз в два-три месяца. В этот день как раз я вечером лежу на диване, смотрю праздничный концерт, и за окном разрывы этих снарядов. Ну, настолько это дело привычное, что и внимания не обращаю.

Утром моя застава уже зачищала это место. На вертолетах нас туда сразу бросили, и вот буквально наши жены смотрели, как мы кишлаки на той стороне зачищали.

Достаточно специфические задачи у пограничников. Я бы не сказал, что мы там где-то в атаку бегали. Мы просто выполняли ряд задач по обеспечению неприкосновенности государственной границы со стороны Афгана и по обеспечению разных мероприятий, которые проводились на той стороне.

— По сути, зачистка территории — это ведь как раз и есть атакующая операция.

— Да, это обычное дело, если где-то разведка обнаружила появление бандформирований, мы такими мероприятиями постоянно занимались. В основном подобные зачистки, особенно гористых местностей, были возможны только с авиацией, пешком очень мало выполняли таких действий.

Вертолеты у нас — это основной вид транспорта и боевого обеспечения. И вот кто самые настоящие герои в этой войне, так это авиаторы. Даже большие, чем те, которые сейчас воюют в зоне СВО.

— Почему?

— Потому что сейчас наша авиация работает только в основном до линии соприкосновения с дистанцией.

— С кабрирования.

— Да-да. То есть они не заходят в ту зону, где их могут поразить. А наши летчики во время Афганистана побывали во всех самых злачных местах. А вертолеты для боевиков — цель очень и очень желательная.

Вот мне как раз пришлось там находиться в период, когда появились американские «стингеры». И если мы раньше летали на большой высоте и потом опускались, то после появления «стингеров» наши летчики начали ходить «по земле». Ну, я скажу, впечатление такое. Сажают и говорят: давай, командир, показывай дорогу, мы к тебе летим. И на скорости 200 километров в час он летит в двух, трех, четырех метрах над землей. Дерево — он подпрыгивает над этим деревом. Опять вдоль земли стелется.

Таких гонок больше никогда в жизни у меня не было. Тем не менее успевали по вертолету открывать огонь. Вот тоже: на кишлак Колунгузар с базы летим. Смотрю в иллюминатор — летит снаряд. Обычный наш РПГ-7. Мимо прошел. Зацокали пули по обшивке. Пролетели, забыли. Уже потом небольшой шум в вертолете. И я смотрю, мы вместо того, чтобы на Колунгузаре сесть, сразу в Союз залетаем. Присели, отдали раненого летчика из экипажа, пострадавшего во время этого обстрела. Опять взлетели и уже на Колунгузар летим.

То есть для летчиков была вот такая жизнь под пулями. Это было ну как вот попить чаю.

Афганцы и доверие

— Как складывались отношения с афганцами? Тем более что вы были глубоко на афганской территории.

— Отношения были нормальные. Я когда прибыл в мангруппу, категорически запретил стрелять для страховки. Вот мы выдвигаемся куда-то на задание, и бойцы по старой памяти, прежде чем куда-то зайти в зеленку, ее обработают с пулеметов. Я все это дело запретил: только отвечаем на огонь. Потому что под слепой огонь может попасть кто угодно.

Как наступала суббота-воскресенье, так афганцы со всех окружающих кишлаков выходили к воротам КПП и шли к нам лечиться. Привозят афганца, он весь пораненный, ну то ли мы его, то ли он на мине подорвался. Мне капитан-врач докладывает: ну все, я его как мог порезал, заштопал, но, говорит, помрет, блин. Через две недели этот афганец уже приходит, что-то там приносит этому врачу за то, что ему жизнь спас. Живучие они.

Афганцы нам доверяли. Самых больных нам в первую очередь несли. Но, понимаете, вся беда в чем? Азия есть Азия, специфика. Вот он клянется в дружбе, готов все для тебя сейчас сделать, угостить, отблагодарить. Но только ты отошел от его дома, и можешь там навечно остаться. Такой специфический менталитет. Ну мы это понимали. Тем не менее отношение с ними строили по нашему советскому принципу, что люди должны нормально взаимодействовать и относиться друг к другу.

— Обсуждали тогда между собой вопросы о целях войны? Справедливая или несправедливая? Вообще, что вы, пограничники, делаете в глубине соседнего государства?

— Мы доверяли своему правительству. И над этими вопросами особо голову не парили. У нас не было стремления что-то там захватить, уничтожить. Мы всячески оказывали помощь тому правительству, которое было в это время в Афганистане. Оно было дружественное по отношению к нашей стране. И все.

Даже моя мотоманевренная группа уж какое подразделение незначительное — и то помощь оказывала афганцам. Я не говорю о куче объектов, которые за это время построили наши в Афганистане.

Вот сколько раз наши бывшие афганцы приезжали в Афганистан. Их встречают бывшие враги очень уважительно. К американцам относятся совсем по-другому. А русских до сих пор вспоминают, что это хорошие, нормальные люди, и воины хорошие, и помощь оказывали. То есть людей не обманешь, в голове, в памяти у них остается то, что реально было, а не то, что пропаганда говорит.

Состояние армии

— Что это за поколение солдат, которое воевало в Афганистане? Какими они были?

— Очень многое зависит от руководителя, от командира. Если грубо говорить, что в Афганистане, что в Чечне воевали советские ребята, с советским воспитанием. И это самое главное. В Афганистане у меня самое жестокое наказание было, это когда я говорил солдату, который где-то провинился, что я его отправлю в Союз. Он был готов на все, только бы служить здесь, рисковать, но быть в боевых подразделениях.

— Есть точка зрения, что именно в Афганистане впервые проявились проблемы Советской армии, которые потом во весь рост встали уже в чеченской войне. Внутри погранвойск это было заметно?

— Пограничные войска резко отличались от подразделений Министерства обороны своей организованностью, дисциплиной, воспитанием, ответственностью. Каждый день и каждую ночь пограничный отряд выставляет двух человек. Они уходят на 10‒15 километров от пограничной заставы и выполняют боевую задачу. В любой момент могут встретиться с нарушителем. Поэтому у нас и специфика, что мы никогда не ходили вместе. Мы всегда должны соблюдать определенную дистанцию, чтобы, если осуществляется нападение на пограничников, один обязательно останется живой и поднимет тревогу, начнет отражать нападение.

У нас к боевой работе приучали сразу с самого низшего звена. У армейцев по-другому: если солдат уходит на какое-то расстояние с боевым оружием, с боеприпасами, это у них караул. Для них это нонсенс, понимаете?

Поэтому пограничники в те советские времена считались элитными войсками. В первую очередь отбирали либо к нам, либо в ракетные войска стратегического назначения. Отбирали по комсомольским характеристикам, случайных людей не было. Это специфическая жизнь, когда ты постоянно находишься в полной боевой готовности.

— То есть разница в том, что пограничник рассчитывает только на себя, поэтому он всегда собран и мобилизован. И кроме того, понимает, что в любой момент из-за куста может поймать пулю, но обязан подать сигнал тревоги до того, как прилетит вторая. А в армейской службе, вероятно, большую роль играет чувство локтя, кто кого и как прикрывает в группе.

— Вы правильно сказали. Второй момент — характерное воспитание пограничников: у нас нет слова «отступать». Роли не играет, сколько там на нас прется — много, мало. Пограничники все равно вступят в бой. И будут вести этот бой, пока кто-то еще останется живой. Под эту специфику было соответствующее воспитание военнослужащих.

Я всегда смотрел на любую войну как на обычную работу со своей спецификой. И если эту работу ты хорошо выполняешь, значит, не будет погибших

Что касается Советской армии, что сейчас, что тогда, самая характерная черта, я бы так сказал, — это величайшее разгильдяйство.

— Я так понимаю, сверху вниз?

— Оно всегда сверху вниз происходит. По всему хребту. Вы совершенно правы.

И что в советские времена, что в постсоветские времена им надо понравиться начальнику. Хоть услужи, хоть подарок делай, хоть машину отремонтируй. У нас как-то… Мне не понравиться надо, мне надо задачу выполнить. У нас всю жизнь были боевые задачи, понимаете?

И это сказывалось в Афганистане. Там за полтора года у меня ни один человек не погиб. А во время чеченской кампании, когда я руководил отрядом особого назначения, потерял 13 человек. Почему? Потому что я отряд набирал из армейцев. Из тех офицеров, которых увольняли и сокращали в 1995 году.

Я спрашивал: на войну готов ехать? Он отвечает: готов. Если начинает мяться, я говорю: свободен. А если готов, начинаю разбираться, какая у него специальность, что он знает, что он может. Вот я набрал из этих ребят пограничный отряд. Тысяча триста человек. Мы постоянно летали в Чечню с мотоманевренными группами.

Но отношение к службе невозможно перевоспитать за полгода, даже за год. И вот из-за этого отношения в Чечне гибли люди. Причем только человека три в реальной боевой обстановке, остальные, как я уже сказал, по причине разгильдяйства.

— Я правильно понимаю, что на пограничных заставах не было срочников?

— Всегда были срочники. До тех пор, пока не началось реформирование. И, к сожалению, не всегда самые главные реформаторы имели достаточный опыт, достаточно знаний, как это нужно делать.

— О чем идет речь?

— Ну вот смотрите, к нам на заставу всегда присылали хороших ребят. Это же государственная граница, лицо страны. Оружие, боеприпасы, боевая обстановка. Постоянно, каждый день срабатывает система тревоги. Каждый день уходит на выполнение боевой задачи. И, естественно, молодые люди получали такое воспитание, которое позволяло потом всю жизнь идти правильным путем.

Когда возникла идея, что в армии должны служить только профессионалы, то сломали целую систему, функция воспитания молодого поколения сразу исчезла. Государство потеряло мощного воспитателя.

— То есть речь идет не только о передаче опыта от профессионалов срочникам, но и о передаче определенного взгляда на жизнь, морального облика.

— Правильно. Речь шла о большом испытании целой категории надежных, подготовленных, проверенных и правильных ребят, которые, так сказать, не подведут никогда. Это раз.

А мы, пограничные войска, потеряли кадры. Вот у меня пограничная застава 50 человек. Ну хорошо, реформаторы, вы хотите перейти к профессиональной армии. Оставьте 25 должностей для контрактников, а 25 оставьте для срочников. Тогда спустя полтора года я тех, кто отслужил, привлеку на контракт, проверенных, подготовленных, и буду пополнять профессионалами свою профессиональную структуру.

А как теперь начинают набирать? Кого угодно по желанию. Ребята с деревень приходят. Брат ему ночью контрабанду бросает. А он ему говорит, где будет наряд, где не будет наряд. Он пришел в армию зарабатывать деньги, этот профессионал. И ему пофиг, то ли ему зарплату дадут, то ли ему контрабандисты на лапу кинут.

Поэтому пограничники после 2003‒2004 года постепенно стали превращаться в обычную милицию, полицию, таможню, службы, частью прогнившие, коррумпированные.

Возможно, мы не смогли удержать вот это лицо пограничной службы, которая ведет свою историю еще от Отдельного корпуса пограничной стражи, сформированного в Российской империи.

Из Афганистана в Чечню

— Сколько вы пробыли в Афганистане?

— Ротация была. Надо было следующих офицеров подвозить после академии, освобождать должности. Хотя нам обещали два года. Ну вот осенью 1987-го отправили меня начальником боевой подготовки Хорогского (Памирского) пограничного отряда. Спустя полтора года после начала командировки.

— С какими эмоциями встретили известие о выводе войск? Это была незаконченная работа или все-таки долг был выполнен?

— Мы не занимались оценкой политических решений. Оттуда выводились крупные подразделения. Их надо было где-то размещать, технику выводить, все это дело проверять, знаете, сколько забот было… Некогда было думать, мы занимались рутинными задачами.

Когда возникла идея, что в армии должны служить только профессионалы, сломали целую систему, функция воспитания молодого поколения сразу исчезла. Государство потеряло мощного воспитателя

— Кажется, что уже в начале 1990-х Афганская война вместе с героями и простыми военнослужащими была незаслуженно забыта. У вас не осталось обиды на государство?

— Петр, вы глубоко ошибаетесь. Для меня никаких проблем не было, что меня где-то не чествуют как «афганца» или «чеченца». Для меня совершенно другая обида была актуальна. Государство не выполняло свою главную функцию, напрочь ушло от вопроса воспитания людей, от воспитания подрастающих поколений, которые должны потом его развивать, которые должны создавать все блага в государстве, вести его к процветанию. Вот что до сих пор обидно.

А так, я вам честно скажу, никакого тщеславия. Я всегда смотрел на любую войну как на обычную работу. Это работа со своей спецификой. И если эту работу ты хорошо выполняешь — значит, не будет погибших. Значит, выполнены боевые задачи.

Правильно сейчас на СВО никто не говорит: «Мы воюем». «Работаем», «работаем», «мы работаем». Вот это самое главное выражение на войне, понимаете?

— Когда вы принимали решение в Чечню поехать, это тоже была просто работа?

— Мы же ведь, военные, народ простой. Вот есть государство. Мы, военные, стоим на страже нашего государства, выполняем его задачи. Хотя все вокруг меняется.

После того как я завершил службу в конце 1991 года, уже в российских погранвойсках, я уехал служить в Минск, там расширялся оперативно-войсковой отдел пограничников и мы формировали погранвойска Белоруссии. Я был назначен начальником огневой подготовки погранвойск страны, затем начальником Сморгонского пограничного отряда, который готовил личный состав для всех погранвойск Белоруссии.

А в 1994 году проходят выборы президента Белоруссии. Я построил свой отряд, говорю: ребята, мы голосуем за Вячеслава Кебича, это премьер-министр, наш начальник, мы его знаем, а председателя колхоза Лукашенко — нет. У него, Александра Григорьевича, много бестолковых дел было, ну и много положительных, я ему отдаю должное. После выборов он дает команду всех руководителей предприятий и частей, кто голосовал против него, убрать. Нашли причину очень специфическую: «за чрезмерное администрирование» — и меня сняли.

Я говорю: хочу в Россию уйти. Буквально через неделю мне приходят три должности. Две командирские и одна начальника штаба отряда особого назначения в Калининграде. Я знал, что это отряд для войны в Чечне, и от Белоруссии недалеко, поэтому выбрал Калининград. Уезжая из Белоруссии, знал, что поеду на войну.

— Какие у вас были задачи в Чечне?

— Пограничные, специфические. Мы занимались охраной административной границы между Чечней и Дагестаном, между Ингушетией, Грузией, Чечней. По периметру выставляли свои подразделения, не допускали прорыва бандформирований. Обычная пограничная работа, только с учетом того, что там уже ведутся боевые действия.

Очистительная СВО

— Завершая разговор, не могу не спросить о вашем отношении к специальной военной операции на Украине.

— Знаете, я никогда не голосовал за Путина Владимира Владимировича. Никогда. Потому что считал, что он сильно либеральный человек. А я советский человек. Для меня это было, так сказать, некомфортно.

И только когда в 2022 году у него хватило, ну, смелости, что ли, начать специальную военную операцию, я всем своим друзьям сказал, что вот сейчас я пойду голосовать за Путина. С моей точки зрения, эта война спасет наше российское государство от деградации, от развала, от гнили, которая за двадцать пять — тридцать лет в нем накопилась. Этот либеральный подход многие вопросы решил положительно, но, к сожалению, во многом поставил государство на самоуничтожение.

Я всегда своим друзьям говорил, что политикам на Западе достаточно было не обострять отношения с Россией, им достаточно было открыть безвиз, как мы хотели, убрать все пошлины, чтобы мы их товарами завалились, и мы бы самостоятельно сгнили и развалились. Никакой войны нам не нужно было бы. А эти, тупые, говорю, решили повоевать с нами. Они не понимают славянский и русский менталитет, который объединяет наше государство.

Поэтому сейчас у меня абсолютная уверенность в том, что российское государство не просто выживет, оно окрепнет, станет настоящим Государством. Сильным лидером в мире. И экономически, и по нравственным ценностям.

На наше государство будут смотреть другие страны, пример будут брать, будут хотеть с нами дружить.

— Для вас не удивительно, что спустя тридцать лет после развала советской системы находится столько мужественных, сознательных людей, которые готовы взять в руки оружие и воевать за страну?

— Вы правильно подметили, что у нас в стране есть еще много сильных людей. Знаете, основа все-таки не в деньгах, а в потребности души встать на защиту Родины. Почему эти люди есть? Воспитание! Как ни ломали систему образования соросовские работники, сломать до конца не смогли. В школах работали советские учителя. И они за бесплатно, по привычке и зову души занимались воспитанием детей. Они не перешли на «оказание образовательной услуги», а продолжали выполнять и воспитательную функцию.

Сегодня я вижу, как меняется работа в школе. Я бы сказал, в сторону советской школы. И это тоже результат СВО. Наши парни, мужчины отдают свои жизни не зря. Страна укрепляется! И это во всех сферах нашей жизни.

Есть, конечно, и желающие заработать на войне, но это, мне кажется, быстро уходит, после попадания на фронт. Есть определенные категории людей, которые пытаются получить выгоду от участия родственников в войне. Но таких не много. Говорить о них не хочется. И надо активнее очищать армию от разных приспособленцев и коммерсантов, в том числе и с большими звездами.

Руководство страны правильно делает, что использует все возможности пополнения рядов военнослужащих. Это привлечение и осужденных, и добровольцев из других стран, и мечтающих получить какую-то материальную выгоду.

Но основа — это душевный порыв наших военнослужащих!