Лестничная философия

Под конец двухчасовой экскурсии по школьным коридорам Константин Эдуардович Тхостов с заговорщицким видом сказал, на миг остановившись перед боковой дверью:

— Сейчас я вам покажу кое-что действительно необычное. Это материальное выражение всей моей философии…

Необычного за это время было так много, что удивить еще чем-то было трудно. Но за дверью оказалась обычная лестница эвакуационного выхода — черный ход. Ну ладно, не очень обычная. Широкая, просторная, солнечная, в два марша вверх-вниз, с парящим в воздухе пролетом между ними — современная лестница старого питерского парадного, в сквозные пролеты таких лестниц в советских фильмах любили сигать вниз головой арестованные шпионы.

— Нет мелочей в школе. За эту лестницу меня строители чуть не сожгли. Я говорю: пацаны, здесь эвакуаторный выход должен быть по проекту — стена глухая, два мрачных лестничных марша. Не для детей это. — Тхостов стоит перед лестницей на первом этаже. — В школе каждый уголочек должен быть пронизан смыслами. Мы же понимаем, что жизнь идет только в одном направлении. День не перепрожить. Вот мы с вами в отправной точке. Человек рождается, начинается его становление, вот он идет, идет, вот первые его годы-ступеньки. На руках, за ручку.

Тхостов поднимается на первую лестничную площадку между этажами.

— И оказывается на распутье. Первый выбор. Хочешь туда, вниз. Хочешь туда, вверх. Но каждый ребенок, делая выбор, неосознанно понимает, что вверх дорога тяжелее.

И Тхостов спускается по другой лестнице обратно.

— Выбирает вот этот путь и оказывается где? В исходнике. Но ты не можешь вернуться обратно. И ты природой создан сильным человеком. А сильный человек не ищет слабых путей. И жизнь всегда дает тебе шанс. Он не всегда удобный, он рискованный. Но ты идешь…

Мы проходим под низким пролетом, обратно к началу лестницы, голова сама втягивается в плечи. Тхостов комментирует:

— Тут все продумано. Не надо опускать голову. Надо идти. Не бояться жить. Это первый принцип, который должен усвоить любой человек. Ты возвращаешься к истокам. Сильный человек, ошибаясь, признает ошибку, исправляет и больше не повторяет.

Он снова поднимается на пролет между первым и вторым этажами.

— Дальше у нас две дороги. И обе вверх. Какую выбрать? — Он показывает на два лестничных марша, но один ведет на второй этаж и заканчивается, а другой — еще выше, на второй и третий.

— Вроде как вверх поднялся, и хватит. — Он показывает на лестницу второго этажа. — Нет. Мои дети выбирают вот этот путь, — он показывает на другую. — И поднимаются на самый верх.

Мы останавливаемся на верхней площадке у входа на третий этаж. И, хитро улыбаясь, Тхостов заканчивает неожиданной сентенцией:

— Чем учитель отличается от всех остальных? Тем, что учитель, поднявшись наверх, понимает, что есть дорога еще выше!

И тычет пальцем в угол, где скромно стоит железная пожарная лесенка на чердак.

Прерванная династия

— Константин Эдуардович, вы не похожи на директора.

— Да ладно, я сейчас сниму галстук и буду похож…

Очень подвижный, уже седеющий — соль с перцем — но крепкий, плотно сбитый мужик, которому, кажется, тесно в строгом костюме и галстуке, как взбитому лимонаду — в бутылке. Коренной петербуржец, выходец из династии военных морских медиков. Дед защищал Ленинград, прадед — полный Георгиевский кавалер. Вся история династии была связана с Военно-медицинской академией, и ему была прямая дорога туда же. Он и поступил в ВМА. Но сразу что-то пошло не так. Сначала не удалось поступить на второй, «морской» факультет, и он попал в первый взвод подготовки врачей для Воздушно-десантных войск. Старослужащие попытались объяснить молодому, кто тут главный, но дворовый питерский парень мириться с этим не стал. По результатам бурного конфликта на почве неуставных отношений руководство академии быстро объяснило студенту Тхостову, что «мы здесь сначала военные и только потом — медицинские». И его отчислили.

Приблизительно в это время отец демобилизовался на Западную Украину, и Константин в 1991 году поступил в Прикарпатский университет, получил профильное образование по специальности «учитель математики и физики», а после его окончания вернулся в Питер и с тех пор работает в школе № 369.

— Почему вы тогда решили поступать на педагогический? Нарушить преемственность династии…

— Это случайность, которая является закономерной особенностью нынешнего времени. После ВМА я попытался поступать в гражданские медвузы. Меня не приняли по причине того, что в 1989 году уже была стабильная такса на поступление — пять тысяч долларов. Я не платил принципиально. Почему у нас системы здравоохранения сейчас нет? Потому что все, кому сорок-пятьдесят лет, прошли через коррупционное поступление. Умных не брали. Это был период развала СССР, становления новой России, и вот в этом промежутке 1990-1997 годов схема работала просто как часы. Как следствие, видите, что в здравии делается?

Мы живем последние десять лет на двух фундаментальных основополагающих принципах: уважение и доверие. И если школа заинтересована в успехе ребенка, она не допустит и не потерпит, чтобы инакомыслие стало проблемой

Мне посоветовали: «Иди на физмат в пед». Так началась моя история. Становление мое — это дело рук моих преподавателей институтских, блестящих педагогов старой педагогической школы. Это была мощнейшая школа формирования учительства. Я последний, кто получил диплом учителя. Дальше шли 1997-1998 годы, когда вузы выпускали уже «бакалавров черной магии». И это беда, которая подкосила систему образования.

В школе я был классическим «неудобным отличником». Все то, что мы сейчас культивируем в детях, гасилось в советской школе. Она была абсолютно прямолинейна: «Я учитель, есть только мое мнение, а ты никто и звать тебя никак». А школа — она про детей, а не про амбиции взрослых.

«Болонская гидра» против «совка»

— Могу уверенно предположить, что в вуз вы шли без намерения после его окончания встать к школьной доске с указкой в измазанных мелом пальцах…

— Я не мог даже предположить, что буду работать в школе. Я шел в науку, писал достаточно серьезные работы по математическим моделям. И к третьему курсу уже понимал свой дальнейший путь — аспирантура, докторантура, и поехали дальше в науку. Но была обязательная педагогическая практика в лагере после третьего курса. И когда я прошел ее, неожиданно понял, что мое будущее не бумага, а дети.

— А что с вами случилось в летнем лагере?

— Почему именно после третьего курса советская система подготовки педкадров вставляла обязательную летнюю практику? Ты три года изучаешь психологию, физиологию — предметы околопедагогического цикла. Понять, насколько ты хорошо усвоил этот материал, невозможно на теоретическом экзамене. Ты на практике должен понимать. Вот у тебя ребенок. Он у тебя двадцать четыре часа в сутки. У него есть физиологические процессы, возрастные особенности. Это разнополый коллектив, потому что в любом лагере есть отряд. Это коллектив из разных социальных групп с разными интересами.

Практика — это экзамен на профпригодность. В этот момент у тебя тумблер либо щелкает и ты понимаешь, что это твое, либо нет. Дети уехали, а их голоса звучали у меня в ушах. Я шел по пустому лагерю и знал, какой ребенок где у меня спит, сидит, обедает… Этот двадцать один день повернул меня в направлении будущей профессии. Понимаете? То есть советская система подготовки педкадров была мудрой и выверенной.

— Ну вы осознали, что ваше призвание быть воспитателем. В детских лагерях все-таки не педагоги, а воспитатели работают. Так что же с учительством?

— На четвертом курсе после первого, теоретического семестра второй был практикой в школе. Вместо шести недель практики я остался там на весь год, выпустил свой первый девятый класс. В аудитории я вернулся, когда мой курс уже сдал зачетную сессию и два экзамена. Я все лето сдавал «хвосты» и вышел из института с полугодовым опытом преподавания. В Питер я вернулся уже готовым специалистом.

Это была еще система подготовки педкадров, когда государство формировало личность своего специалиста так, что он после получения документа сразу мог работать по специальности, а значит, отдавал в бюджет страны потраченные на него деньги. Сейчас бакалавр образования — это кто? Вот я, учитель математики и физики по первому образованию, понятно, чем занимаюсь. Бакалавр образования чем занимается? Это человек, который четыре года ел бюджет, а потом еще два года должен, магистратуру заканчивая, определять, что он за диковинный зверь. Если мы были заточены на развитие страны, то нынешние идут в магистратуру уже управленческую, и мы наплодили кучу управленцев, ни дня не работавших «на земле».

Еще год-два — и наша система образования, сделав в 1990-е шаг назад, сделает несколько шагов вперед и станет вообще недосягаемой. А самое главное, опыт 1990-х годов помог нам сделать ее абсолютно защищенной

Болонская гидра, зараза, пришла к нам по соросовским линеечкам и засела в экономике. Слава богу, похоронили ее три года назад. Здравые люди наконец достучались, убрали тех, кто был лоббистами этой истории. И сейчас дай бог, чтобы ректоры сохранили этот посыл президента и быстро переформатировали гнилую систему подготовки профкадров в нормальную.

Школа юных милитаристов

— Когда после детского лагеря вы попали в реальную школу, это первое соприкосновение именно с системой образования насколько изменило ваши взгляды на всю эту сферу?

— Оно изначально было у меня сформировано, еще когда я в школе учился. Школа, которая ломает ребенка и ставит во главу интересы взрослых, — это плохая школа. И когда мне говорят, что советская школа была хорошей, я говорю: давайте разложим понятия. В советской школе была палочная система воспитания, а программа была заточена на ВПК. То есть мы изучали физику в разрезе космических полетов и баллистических запусков. Мы изучали математику в разрезе определенных моделей, которые ориентированы на военные нужды. Образование было направлено на развитие специфической советской экономики оборонного типа.

Пример конкретный. Мы строили лучшие ракеты и самолеты. Boeing и Airbus от нас отставали. У нас было лучшее в мире вертолетостроение и кораблестроение — наши авианесущие корабли «Минск», «Новороссийск» и «Киев» были лучше американских авианосцев, потому что могли уходить в автономный поход самостоятельно, а этим нужна целая эскадра сопровождения. У нас автопром стартовал, оттолкнувшись от итальянского автопрома и построив уникальные шедевры — УАЗ и «Ниву». Но дальше начинался застой отрасли, потому что мы шли не в гражданское развитие, а в ВПК.

Советское образование было фундаментальным и прекрасным. Но материал, который предоставлялся в школьном курсе, позволял ребенку бесшовно включаться в экономику, ориентированную на военно-промышленные нужды. А экономика — это не только военные. И сегодня машин у нас нет, самолеты конкуренцию не выдержали. Мы остановились в восьмидесятых. Двигатели перестали совершенствовать. Мы проиграли. У нас не то чтобы гражданских специалистов не готовили. Учителей готовили прекрасных. Медиков готовили великолепных. Ученые были просто от бога. Посмотрите, сколько нобелевских лауреатов. Но не было практической экономики, которая позволяла бы развиваться помимо того, что было для военных нужд.

И инакомыслие у нас выжигалось каленым железом. Были те, кто говорил: блин, а почему так? Почему нельзя помимо кукурузы сеять еще рожь, пшеницу? А мы говорили: так надо, так партия сказала. Вот это и разрушало прекрасную систему. Инакомыслие должно служить во благо государства.

Место силы

Мы подходим к зданию начальной школы. После недавно законченной полной реконструкции оно разноцветно играет на солнце, как кубик фирменного питерского мармелада. И сам Тхостов, размахивая руками, рассказывает о ней так, как ребенок. Перед входом стоит толпа родителей, ожидающих детей, и на диктофонной расшифровке в этом месте целый абзац слов «Здрасьте!!!», словно технику заклинило.

— Когда меня сюда отправили, школу обходили стороной. Это была школа на вымирание. Половина первого класса, половина второго класса. Больше не набиралось. Потому что вон там гимназия, там — школа углубленная. Но зато здесь было три отборных девятых класса — всех, кто никуда не пригодился, запихивали в 369-ю. Ровно через год четыре первых класса набрали, я ногами выходил все детские сады в округе…

К моменту вступления Тхостова в должность директора строение пребывало в жалком состоянии. Вопрос стоял о сносе или полной реконструкции. Тхостов твердо выбрал второе.

— Школа — это место силы ребенка. Помните «Ночной дозор»? Когда герою ведьма говорила, что надо вернуться в то место, где все началось, он приходит и говорит, что дома нет. А стеночка-то осталась. Помните? И вот стеночка должна остаться. Мы открылись в день сорокалетия школы. Сюда пришли первые школьники, которые пошли в 1984 году в первый класс. Надо было видеть их слезы. И вот это важно. Если у тебя корней нет, дерево засохло. Поэтому мы сохранили старую школу, но построили ее по современным лекалам.

— Почему родители не заходят в школу, а топчутся перед входом?

— У меня здесь 920 детей. Вы представляете, что будет, если в школу зайдут 920 родителей? А как сделать, чтобы родитель не потерял своего ребенка и в то же время не мешал? Нужно сделать школу полностью цифровой, от входа. Смотрите. — Во входном тамбуре Тхостов показывает на одиноко стоящий в стороне терминал. — У всех детей есть NFC-метки, их появление в школе фиксируется. Потом, после уроков, мама набирает на терминале фамилию, вызов поступает учителю, он отправляет ребенка на выход, метка фиксирует: он вышел. Учитель не отвлекается от класса, мать не беспокоится.

Ценности начинаются со школьного холла. Тхостов показывает еще на один терминал — в патриотически-державном обрамлении:

— Здесь только малыши, им хочется играть. Здесь они и играют, и впитывают наши национальные символы. Флаг, гимн, герб — все интерактивное, все в игре. Не все умеют читать, поэтому они могут ткнуть пальчиком в экран и прослушать гимн, информацию про флаг, про герб.

Первый этаж похож на аквариум — мягкие аквамариновые тона на стенах, морские гады на дверях в кабинеты…

— Какой самый сложный предмет в начальной школе? — на ходу рассуждает Тхостов. — Не русский, не математика. Окружающий мир. Ни хрена дети не понимают. Не надо заставлять учить, ты их погрузи. Вот тактильная карта. Они же визуалы, и им надо пощупать. Так многогранность нашего мира определяется. Соответственно, первый этаж — это водный мир, второй — земной, потом — космос.

Битва за учебники

— Когда говорят, что у нас сейчас плохое образование, имеют в виду, как правило, три проблмы. Это плохие учебники, учителя сильно загружены бюрократией, отчетностью и новая беда: нет понятия дисциплины. Насколько это верно?

— Просто наше образование в разное время несло на себе разные социальные задачи. Поэтому мы не говорим, хорошее или плохое. Оно наше, точка. У российского образования есть очень важный, ключевой показатель. Оно было, есть и, я надеюсь, оно будет всегда фундаментальным.

— Так учебники хорошие?

— Современные учебники — это наследие перестроечного периода, когда анархия стала матерью порядка и за вражьи деньги мы едва не утратили собственную уникальность. Ведь первое, с чего началось вторжение в нашу святая святых, — это как раз учебники. И, обратите внимание, первое, по чему ударили, были история и физика. Именно их посадили на концентрум. Раньше предметы изучали линейно, начинали с четвертого-пятого класса, и до одиннадцатого — в линейку. Ну то есть шаг за шагом, история Древнего мира и до Новейшей истории. Великую Отечественную войну в советское время изучали не меньше полутора четвертей, а то и две — вторую и третью. Мы битву за Москву четыре дня изучали. А деградировали до того, что вся Великая Отечественная умещалась в четыре урока. И дети стали путать Великую Отечественную и Вторую мировую.

Важно помнить, что ребенок рождается чистым и открытым. И если школа и общество способны эту чистоту сохранить до выпуска из школы, то из нее выходит патриот своей Родины

Стерлась идентичность наших целостных звеньев истории России. Потому что с пятого по девятый они изучали всю историю — отрывочно, «концентрированно», а потом в выпускных классах повторяли то же самое, но якобы уже на уровне понимания зрелого человека. Это называлось первый и второй концентрум, такой предметный концентрат. А как ты за пять лет уложишь то, что раньше изучали семь? И зачем за два года повторять то, что ты уже прошел? И получили на выходе, что ребенок не понимает ни причин, ни следствий событий. Вот все ругают учебник истории Мединского, а ведь его главная заслуга — он нам вернул линейное прохождение курса.

То же самое физика. Почему наши дети сегодня не знают физики? Потому что раньше начиналась в седьмом классе физика явлений, в девятом классе пошли фундаментальные законы механики, потом шла молекулярная физика, электричество, магнетизм, ядерная физика. Это был старший возрастной ценз, когда у тебя математический аппарат соответствует восприятию тех задач, которые уложены в фундаментальный курс физики. А концентрум по физике, как и по истории, укладывал в седьмой-девятый классы всю физику, включая ядерную, а потом в десятом-одиннадцатом классах проходили то же самое, но на некоем «взрослом языке».

Проблема с учебниками в том, что у нас всегда учить и лечить мастаков было много, только ни учителей, ни врачей что-то в очередь на работу не стоит. Пора понять, что есть государствообразующие профессии. Их нужно оберегать и не подпускать никого, кто может эти профессии попытаться изменить и нарушить. Поэтому учебники — это монополия государства, которые, прежде чем будут допущены к ребенку, должны пройти экспертизу. Должен быть заказ государства на учебники. Все. Никакого рынка.

Борьба с бюрократией

— Учителя жалуются на загруженность излишней отчетностью…

— К сожалению, мы развратили сообщество учителей абсолютно неверной трактовкой майских указов президента. У нас сегодня приоритетом является эффективность. Не просто работа ради работы, а эффективность. Главным показателем которой являются достижения детей. И вот только тогда средняя заработная плата учительства может соответствовать средней заработной плате экономики того региона, где этот учитель работает. Учитель должен не получать, а зарабатывать.

— Ну, экономический эффект работы учителя сильно отсрочен, нет? Пока там еще ученик вырастет и станет работать в секторе реальной экономики…

— Я уверен, что учитель — это человек, который формирует экономику страны. У нас школьное образование является обязательным. Высшее — нет. У нас все имеют школьное образование — сам учитель, инженер, летчик, врач, журналист. Представляете себе, даже президент у нас с обязательным школьным образованием! Учитель — это государев человек, выполняющий государственное задание. Не будет учителя — не будет президента. Значит, учитель должен быть защищен обществом.

Но при этом он должен полностью отвечать за все то, что делает. Мы все должны родителям внятно объяснять: нельзя любить собственных детей за оценки и не надо говорить плохо об учителе. Учитель учит, ребенок учится, семья любит и воспитывает. А руководитель образовательной организации формирует ту среду, в которой хорошо и тому, кто учит, и тому, кто учится. Если все на своих местах, поверьте мне, учитель никогда не будет загружен бумажками, это возьмет на себя администратор.

На примере нашей школы я показываю вам эффективность работы отдельно взятой образовательной организации Российской Федерации, работающей четко по стандартам российского образования. Здесь нет места для перегруза. У нас электронные формы, электронные дневники, электронные журналы. У меня сегодня электронное собрание с родителями. Вот отсюда я разговариваю раз в три недели на открытом госпаблике с любым интересантом того, что происходит в лицее, — вне зависимости от того, учатся у него здесь дети или нет.

— Вы имеете в виду, что бюрократизация работы учителя — это следствие неверной организационной работы самой школы?

— Да не только школы! Например, губернатор одной соседней области сократил весь административно-управленческий персонал, сведя его до трех единиц. Как следствие, работу, например, заместителя по воспитательной работе переложили на учителей как допнагрузку. Может ли учитель выполнять функцию заместителя на альтернативной бесплатной основе? Нет, конечно. А в этой области, как выяснилось, может! И губернатор отчитался в федеральный центр о том, что вот он такой красивый и сократил управленческий персонал.

Такое есть и в школах — и мы видим не умеющих работать с компьютером директоров, не понимающих, как можно формулировать свою мысль. Им учителя пишут доклады на педагогические советы, понимаете? А учитель пополам с уроками ведет госпаблик, потому что он обязательный. Беда детей — это нерадивые взрослые, а беда учителей — это нерадивые управленцы. И у нас учитель, вместо того чтобы заниматься своей работой, готовит доклад директору, вышестоящему дураку, который дальше отчитается перед вышестоящим дураком.

«Где бабки, Лебовски?»

— Вы ведь журналист? Куда вы должны просить вас повести?

— В столовую?

— Молодец! Мужчина! Нет, в библиотеку…

Библиотека — сочетание книжных традиций и молодежного чилаута. Благородные книжные шкафы — и легкомысленные пуфики с диванчиками. Но разговор сворачивает на серьезные темы.

— Откуда на все это великолепие деньги?

— Здесь только нормативное, бюджетное финансирование, — категорично отрубает Тхостов. — Сразу оговариваемся. Это не изыски. Это то, что государство выделяет по нормативу на одного ребенка. Более того, здесь, в начальной школе учится 920 детей, а нормативно эта школа на 744. То есть, если бы я забрал норматив по фактическому наполнению этой школы, здесь бы везде были золотые инкрустации. Качество знаний в школе — более чем из 2000 детей вместе со старшей школой — 80 процентов учатся на четверки и пятерки. Школа в федеральном топе стоит по качеству знаний. Почему, знаете? Потому что у меня учителя к каждому уроку готовы. Он открыт. Прямая онлайн-трансляция любого урока под запись. Любая мама вместе с маленьким ребенком видит этот урок. Можно его не подготовить? И более того, она архивируется. Это серьезная доказательная база в случае конфликта интересов родителей и школы. Здесь мы убираем третьи руки репетиторов.

— Меня терзают смутные сомнения. И вот это прямо вот обычное бюджетное финансирование? Тогда возникает вопрос: почему не в каждой школе так?

— Ну, если я каждый штрих и чих в этой истории через себя пропустил… Мы купили, по тендеру, в соответствии с 44-м ФЗ, книжные шкафы. Заказали от стенки до стенки. Вот шкаф, видите, тонкая секция? Подрядчики говорят: «А давайте без нее? Ну, мы ошиблись, может, как-нибудь решим?» Вообще просто. Срок действия контракта видишь? Успеешь до этого поставить — хорошо. Нет? Штрафные пени. А закон так хитро прописан, что действительно маленькие пени выставляют. Но когда они переваливают через пять процентов контракта, они уже невозвратные. А дальше, чем дольше ты тянешь, тем больше ты платишь. Чем больше ты платишь, тем больше я покупаю. И они не поверили. Ну, я, видимо, у них первый такой принципиальный. Но теперь будут знать. Потому что все, что я отжал в штрафных санкциях, все вернулось сюда. Я же ушлый парень. Я двадцать пять лет директор одной и той же школы.

Уважение строится на доверии

— Есть устоявшееся мнение, что уже давно в пединституты идут «по звонку», когда больше никуда не поступил, и выходят профессионально несостоятельными кадрами, которые нельзя подпускать к детям…

— У меня много молодых специалистов и нет такой проблемы. Потому что мы кадры сами воспитываем и растим. Наши лучшие выпускники поступают в РГПУ имени Герцена и, заканчивая его, возвращаются к нам в новом статусе. Школа — это уникальная среда, которая сама себя восполняет. У меня половина замов — мои дети, выпускники. Сегодняшняя причина лютого дефицита кадров в стране — болонская система подготовки кадров. Бакалавры заполонили образование — недоучки, недоучителя! Человек после получения высшего педагогического образования должен в год окончания вуза без проблем встать к доске и на понятном детям языке, и не только детям, но и взрослым коллегам, объяснить тот материал по своему предмету. Мы возрождаем институт наставничества. Наставники были в царской России, в Советском Союзе невозможно было получить звание Героя Социалистического труда, не имея несколько десятков учеников. Сейчас мы восстанавливаем эти социальные лифты, возвращаем наши традиции, наши ценности.

— А что касается потери престижа профессии и утери уважения среди учеников и их родителей?

— Кто хочет потерять уважение к себе, тот его и потеряет. Вне зависимости от того, учитель ты или не учитель. Вы сегодня живых детей видели. У них уже практически летнее каникулярное время. У них оценки годовые стоят. Много неуважения вы видели сегодня? Наоборот, мы слышим эмоциональный всплеск в кабинете, думаем, бесятся, заглядываем — а там два учителя и дети играют в классе. Ребенок с классным руководителем, последние уроки, ну чего их травить — поиграй с ними, дай им выплеснуть эмоции, они тебе целый год честно исполняли и контрольные, и самостоятельные, и олимпиады.

Понимаете, уважение есть там, где оно взаимно. Мы последнюю грань между учителем и учеником стерли тогда, когда полностью ушли от меловых досок, перешли на «цифру» и обратились к детям за помощью. И тот, кто сидел на последней парте, пересел на первую. Потому что он понял, что его не только учат, но и у него учатся. И он понял, как сложно учить. Наступил момент истины. Здесь едины и те, кто учит, и те, кто учится. Не надо корчить из себя истину в последней инстанции. Ты ничего не понимаешь в современных технологиях, уважаемый учитель. Но в них понимает твой наставник, твой ребенок. Доверься ему. И тогда он доверится тебе.

Мы живем последние десять лет на двух фундаментальных основополагающих принципах: уважение и доверие. Дети не терпят лжи. Это неправильно, когда пятерка — это потому, что ты хороший и удобный, а двойка — потому что ты неудобный. Ребенок в школе формируется как личность. И если школа заинтересована в успехе ребенка, она не допустит и не потерпит, чтобы инакомыслие стало проблемой. Ты выслушай, пойми, выскажи свою точку зрения и найди точки соприкосновения. Дети знают, что учителя — носители фундаментальной информации. Потому что они получили образование, они готовятся к урокам. Они не используют доступные ресурсы, они, наоборот, работают с первоисточниками. Википедия давно не наш конек.

И вот здесь очень важно, чтобы доверие и уважение были основой взаимоотношений внутри общества, которое мы, как некий срез, формируем в понимании ребенка. У меня люди не боятся работать под камерами, потому что они понимают, что это доверие и это уважение. И детям спокойнее. Потому что у них есть возможность обратиться еще раз к уроку и выполнить задание, которое им задали. Оценка — это всего лишь констатация степени готовности в данный момент времени по данному конкретному вопросу. Все. У нас нет исправления оценок. Нельзя обратно вернуться еще раз. Мы детей с вами производим с первой попытки? Или доделываем? Вот и мы детей учим так. Это твой продукт. Он может получиться или не получится. Пусть они в школе ошибаются. Но если мы их будем карать за это, они ничему не научатся. Наша миссия — научить их научиться.

Чему учить?

— Сейчас власти и общество остро обсуждают проблему недостатка рабочих рук. В стиле «полная страна блогеров, а заводы стоят». Предлагается ограничить прием в выпускные классы и всех выгнать в ПТУ, учить работать руками…

— Не надо людям мешать получать среднее образование, нужно просто в рамках этого среднего образования давать первоначальное профессиональное образование. Денег столько нет в стране, чтобы на каждого ребенка ПТУ построить. Это будет такой же перебор, как в свое время с высшим образованием.

— Мир меняется. Информации становится больше. Появляются новые технологии. Изменяется представление о мире. Но мы знаем, что ребенок — это довольно ограниченное существо с точки зрения физиологии. Он не может учиться больше определенного количества часов в день. И учебный год не бесконечен. Как определить, что нужно современному человеку? Какие предметы нужны?

— Федеральный государственный образовательный стандарт формирует государство. Мы знаем, что школа должна научить писать, читать и считать. Поэтому, соответственно, русский язык, математика, предметы естественно-научного цикла — это все то, что формирует дальнейшее развитие нашей экономики. Искусственный интеллект не заменит нам ни рабочих рук, ни учителя, ни врача. Это инструмент. Но этим инструментом надо пользоваться. Предмет «информатика» в школы вошел, еще когда я был школьником, в советское время. И он вошел не потому, что так захотели школы, а потому, что так развивалась экономика. Курс на информатизацию был взят еще в шестидесятые годы. Ну космос мы осваивали, понимаете, там не кочегары подбрасывали в топку. Общество, развиваясь, формирует запрос к школе. Здесь очень важно понять, что у нас не общество формирует список предметов, а мировое сообщество предопределяет развитие себя, любимого. А значит, если мы живем в цифровом мире, естественным образом мы должны понимать, что язык программирования — это английский, поэтому весь мир знает английский язык.

Поэтому мы, изучая английский язык, формируем свой ответ на вызовы цифрового мира двадцать первого века. Мы, изучая свои язык и историю, сохраняем свою идентичность. Наука формирует и естественно-научные, и точные дисциплины — для проектирования математических моделей. Потому что все начинается с них. И даже если бы нам очень хотелось школьный цикл свести к трем предметам, это было бы совершенно невозможно с точки зрения мировой экономики.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Раньше говорили: «Зачем мне геометрия, она ни разу в жизни не пригодилась», — но вроде согласились, что математика развивает мозг. Теперь молодежь говорит: «Зачем мне география, у меня гугл-карта есть»…

— Прекрасно. Для чего нужна география? А история нужна? А как вы историю без географии будете изучать? Вы поймите, это все не мы придумали. Это все наше развитие. Ведь что мы изучаем? Мы изучаем мировой опыт на уроках физики, химии, биологии, формируя тем самым отправную точку для развития тех или иных дисциплин вот с вот этого места, а не с нуля, понимаете?

Изначально нужные люди

Во взрослой школе на дверях кабинетов не крабики и рыбки, а магнитные электронные планшеты — с расписанием уроков в кабинете на день, указанием классов и имени учителя. Планшеты подключены к школьной локальной сети и управляются централизованно.

— Не боитесь, что украдут?

— Не боюсь. У себя не воруют. Вы же сам у себя телефон не украдете? У меня в коридорах по всей школе телефоны валяются на зарядке у розеток — ни один никогда не пропал.

В классах работает компьютерная платформа Pelican — система онлайн-присутствия: из каждого кабинета на сервер идут трансляции. Мы заходим в класс и просим показать, как это работает. Учительница берет на клавиатуре компьютера несколько аккордов, и на экране появляется вид на класс сверху. Урок уже закончен, лишь одинокий Леонид Смирнов на экране печально третий раз переписывает контрольную.

— Ребенок может учиться, даже если болеет дома, — объясняет учительница. — Он смотрит трансляцию онлайн, он может отвечать на вопросы либо письменно, либо «поднимая руку», что включает ему микрофон. — Она тыкает курсором в символ поднятой вверх ладошки в углу экрана. — Все мои материалы выводятся на электронную доску и также отражаются в трансляции. Дети любят играть во все, и трансляция выработала у них кровожадную шутку: при общих опросах или проверке домашнего задания они на вопрос «С кого начнем?» отвечают: «С тех, кто сегодня учится дома».

В лабораторном корпусе царит прохладная тишина.

— Школьное образование — это колоссальные деньги, которые государство вкладывает в детей. Мы понимаем с вами, что в казну они не вернутся. Байки про то, что еще через пять лет он станет специалистом — это байки. Что мы делаем? Повышаем профессионалитет. Мы объясняем детям, что получать деньги порочно, их нужно зарабатывать. Интеллектом или физическим трудом, но зарабатывать. Девочки у нас создают модели одежды, защищают эти проекты на конкурсах, побеждают на олимпиадах, получают гранты. Они в конце концов регистрируют свои первые предприятия, которые при поддержке правительства РФ возвращают в казну налоги.

— Вы имеете в виду, что это прямые возвратные деньги?

— Прямые возвратные деньги еще на школьной скамье. Первый шаг в профессию в Петербурге активно развивается. И в части производственных, профориентационных работ у меня ребята на переходе из десятого в одиннадцатый класс совместно с Центром опережающего развития Санкт-Петербурга получают первую рабочую специальность — лаборант химического анализа. Они на химпроизводство приходят уже специалистами высшего уровня.

— У нас, в советской школе, тоже были уроки труда и УПК. Девочек учили готовить…

— А если она не хочет готовить? Или шить? Есть варианты: внизу — слесарка, столярка, гончарка, 3D-шка (3D-моделирование со специальным принтером). Компьютерная графика. У меня дети из мастерских не вылезают. Но есть один момент. Мои дети никому ничего не должны. У этих ребят четкие цели. Они понимают, ради чего они приходят и делают, у них свобода выбора. Девочка хочет строгать, паять? Она может прийти, точно так же, как и мальчик, в любую мастерскую. А если мальчик хочет готовить?

Это немедленно подтверждается в мастерских уроков труда. Тхостов демонстративно, для меня, спрашивает:

— Девочки ходят к вам?

— Ну, весь год. Сегодня колечки себе из меди делали.

— А это что? — В углу стоит странный агрегат, похожий на жестяную ромашку — центральная колонна, испещренная перфорацией, сверху, по кругу, во все стороны, торчат перекладины.

— Это проект на олимпиаду. Сушилка для белья. Внутри колонны — вентилятор. Через перфорацию обдувает одежду, развешанную на плечиках. Все сушится одновременно.

— Вот! — торжествующе воздевает указательный палец Тхостов. — Оформляй авторское право — и на производство.

Семья и школа

— Что касается нравственного воспитания…

— А воспитание может быть безнравственным?

— Хорошо, перефразируем. Школа должна прививать ребенку какие-то ценности или это должно оставаться в зоне ответственности семьи?

— Школа — это живые люди. То есть любой школьный коллектив либо понимает свою миссию, либо его вообще надо разгонять. Семья и школа — это две половинки одного целого. Внутри находится ребенок. И сомкнуты эти половинки должны быть очень крепко, чтобы, пока ребенок не окреп и не встал на ноги, его охраняли и оберегали. Вы были у нас в начальной школе. Ты заходишь, и у тебя вся Родина, вот она. Патриотично? Патриотично. Нравственно? Нравственно. Мы заставляем учить? Нет. Мы погружаем ребенка в среду. Задача любой школы — создать ту уникальную среду, где ребенок сможет безболезненно найти ответы на самые важные жизненные вопросы. Что такое хорошо и что такое плохо. Как написать правильно заглавную букву слова Родина. Как петь гимн. Это очень важно. Но это нельзя навязать.

Школа не может быть с уклоном на биологов, на физиков, на химиков, она должна дать государству человека, способного стать специалистом и влиться в реальную экономику

И очень важно, чтобы мы в школах помнили, что ребенок рождается чистым, открытым. И если школа и общество способны эту чистоту сохранить до выпуска из школы, то это прекрасно. Тогда из нее выходит патриот своей Родины, искренне любящий ее. Тогда это человек, который чтит традиции своей главной опоры, своей семьи. Почему президент говорит про единое образовательное пространство? Потому что вы находитесь в модели, которая должна быть повсеместна. И мои коллеги за это получают заработную плату. А органы управления образованием муниципального, регионального уровня, отвечают за это перед министерством, которое отвечает за это перед премьер-министром, который отвечает за это перед президентом. Потому что гарантом исполнения конституционных норм кто у нас является? Президент. А он обозначил ребенка главной ценностью государства.

Изначально нужные люди — 2

В кабинете химии, больше похожем на научную лабораторию, усталая учительница протирает предметный стол и говорит:

— Первый класс сегодня приходил.

— Первый — это в смысле по счету? — не понимаю я.

— Нет, первоклассники, курчатовский класс, приходили, реакции проводили. Сначала разбирали признаки химических реакций, ну, что они там могли вспомнить на своем уровне. У них чуть-чуть другая базовая программа, у них «Окружающий мир» поглубже немножко. А завтра девочка придет на производственную методику — у нас совместный проект с одним производством. Сейчас по нормативной документации начинают нормировать содержание нитратов в красящих веществах продуктов. Вот вы кушаете йогурт, там написано: «Вишенка», — а покрашен он соком моркови или свеклы. В этом соке присутствуют нитраты. Это содержание нужно нормировать. Методика достаточно простая, она гостовская, но у лаборатории нашего партнера и так задач навалом. Вот отдали нам проект. Мы поразвлекаемся, посмотрим, как это все делается.

На выходе Тхостов останавливается и важно отмечает:

— У нас не элитная, не престижная — обычная школа!

Мы выходим из школы, и он, улыбаясь, показывает на окна первого этажа:

— Все очень четко расписано. Классы группы продленного дня. Куча кружков, секции. Начинаем в семь утра, заканчиваем в десять вечера. В одиннадцать — это уже совсем плохо, потому что есть регламентные моменты, которые нельзя обойти. Был прецедент лютый. Я ненормированно работаю. И однажды в два часа ночи, выходя с работы, понимаю, что у меня кто-то еще сидит в мастерских: окна светятся. Технологически — да, в мастерских сидят у меня учителя. Но тут захожу — трое детей мастерят какую-то хрень. Я взбесился, говорю: вы больные, меня же завтра ваши родители порвут, как Тузик грелку. Они говорят: не успеваем, завтра уже конкурс. Вызвал им служебную машину и отправил по домам.

Человек будущего

— Со времен Российской империи, с сохранением этих традиций в СССР, педагогическая система гордилась тем, что выращивала интеллектуальных людей — в противовес западной системе воспитания «квалифицированных потребителей». В перестроечные времена пришла Болонская система, которую не столько со злым умыслом, сколько от глупого преклонения перед всем западным стали топорно впихивать в наши школы… Я еще не закончил, но вижу, что вы уже не согласны…

— Два момента. Второй. Потребителями их делала не школа, а родители, которые вышли из ничего, где было все запрещено, в эпоху изобилия. И первый: систему образования советского периода разрушали целенаправленно. К сожалению, мы в моменте оказались недостаточно сильны, утратили некогда феноменальное государство СССР. Но мы сильные. Вся наша парадигма строится на понятных нам фундаментальных основах. Это семья и школа. Мы понимаем, что у нас очень сильное государство, которое способно делать шаг назад для того, чтобы сделать два-три вперед. Это абсолютно нормальная история проб и ошибок, но они не являются катастрофическими, как например, Украина берет и продает свои недра, понимая, что она обрекает себя на вечную зависимость.

Я уверен, еще год-два — и система образования, сделав в девяностые шаг назад, сделает несколько шагов вперед и станет вообще недосягаемой.

— Смотрите, в Советском Союзе была школа с ужасным воспитанием, с палочной системой, и образование хоть фундаментальное, но направленное на ВПК. В девяностые годы именно это образование хотели развалить. Сейчас формируется новая образовательная парадигма. А какова ее направленность? Грубо говоря, что за человек выйдет из этой системы?

— Мне кажется, что мы сегодня уже твердо стоим на формировании личности выпускника как представителя реальной, а не сырьевой экономики. Это люди, которые не получают, а зарабатывают, которые не берут, а отдают государству, для того чтобы формировать его сильные стороны, в том числе и себе во благо.

В 2003 году школу окончили шесть первых серебряных медалистов. В этом году золотых медалистов пятьдесят три, а общее их число перевалило за пять сотен. Сегодня лицей входит в топ-3 общеобразовательных учреждений Северной столицы

Почему сокращается количество платников в вузах? Это вызывает шок в обществе, но не надо нам столько людей с девальвированным образованием. Нам нужны специалисты, которые будут в реальном секторе экономики своими руками ее развивать. В этом удел нашей работы. Именно в школе и формируется реальная экономика. Школа не может быть с уклоном на биологов, на физиков, на химиков. Нет. Мы должны дать государству обученного человека, способного стать специалистом и влиться в реальную экономику исходя из его возможностей и запросов государства и общества. Как-то так.