Один из самых крупных британских специалистов по русской литературе Дональд Рейфилд известен и в России, и во всем мире книгой «Жизнь Антона Чехова». Грузия — это еще одна сфера его исследовательских интересов. В книге «Грузия. Перекресток империй. История длиной в три тысячи лет» Рейфилд подробно, период за периодом, рассказывает историю грузинского народа. «Эксперт» поговорил с ним о его новой книге и о том, как сейчас воспринимают в Британии классиков русской литературы.
— Для чего вы написали эту книгу?
— Я работал как следователь, я собирал материал. Но я не думал никого обвинять, я пытался разобраться, что случилось и почему. Есть множество государств, которые просто исчезли с лица земли. Где сейчас Осетинское царство? Где сейчас Кавказская Албания? Выживаемость Грузии можно объяснить ограждающими ее от врагов Кавказским хребтом и бездорожьем. Но грузинам присущ еще и боевой дух. В отличие от армян, которые разбросаны по всему миру, они не любят эмигрировать. Грузинам очень трудно жить за границей — даже во Франции. Они готовы предпочесть смерть на родине. И в то же время только психолог сможет разобраться, почему Грузия раз за разом, начиная еще со времен Римской империи, апеллирует к Западу, каждый раз рассчитывая, что ответ будет иным, но он всегда один и тот же: «Да, мы очень сочувствуем, но только что мы подписали договоры, которые не позволяют нам вам помогать, но мы пришлем к вам миссионеров, сотрудников неправительственных организаций, которые попробуют вам помочь». Сейчас появляется новое поколение грузин, которое руководствуется принципом «Мы хорошо знали наших врагов, но слишком доверяли нашим друзьям». Им надо найти собственный путь, как нашли его финны.
— На какие образцы жанра вы ориентировались?
— Первый раз я написал ее на английском языке, предполагая, что она заинтересует англичан, в частности тех, кто бывал в Грузии. Но несмотря на то, что англичане ездят туда все чаще и чаще, это очень узкий круг читателей. В России — другое дело. Здесь аудитория может быть намного шире. Здесь Грузия как жена, с которой развелся, вы уже не вместе, но тебе интересно знать, что с ней происходит, с кем она теперь общается. Тридцать лет назад в России все знали, что это земля обетованная, где можно пить и есть то, чего нет в Москве, там можно наслаждаться солнцем и свободно разговаривать с людьми. При написании русской версии я старался быть как можно деликатнее, осознавая, что для русских характерны империалистические настроения — точно так же, как и для англичан. Когда ты пишешь для них о Восточной Африке, ты можешь столкнуться как с мнением людей, которые считают англичан благодетелями, так и тех, кто считает их угнетателями. Но в Англии сейчас все больше тех, кто склоняется ко второй точке зрения, и в самом деле, часто мы совершали ужасные злодеяния. Что же касается русских, то они склонны считать, что спасли Грузию от Ирана и от Турции. В этом утверждении есть большая доля правды, и Россия до сих пор ждет благодарности от стран, которые она спасла от погибели, в то время как Англия уже поняла, что никакой благодарности ждать от бывших колоний не приходиться.
— Как вы работали с таким огромным количеством источников? Сколько это у вас заняло времени?
— Еще в Советском Союзе история Грузии была тщательно проработана с самого начала до восемнадцатого века. Начиная с восемнадцатого века грузинские историки должны были максимально осторожно трактовать исторические факты, чтобы не допустить критики политики России, реализуемой по отношению к Грузии. Но все, что касается предшествующей истории, было написано очень качественно. В семидесятые годы грузинским историкам в своих исторических исследованиях даже удавалось обойтись без ссылок на Маркса и Ленина. У них был доступ к персидским и турецким источникам, и единственное, чего им недоставало, — это западные архивы. Русские издания я нашел в русском консульстве во Франции, которое раньше занималось всем, кроме дипломатии. Но основные сведения я получил в грузинских архивах, которые сейчас полностью открыты. Когда я туда попал, то понял, что мне надо было писать эту книгу в двадцать лет, а не в семьдесят: только в архиве грузинской компартии два миллиона с лишним файлов, почти столько же в архиве министерства внутренних дел. Но у меня уже было много готового материала, который я собрал, работая в архивах еще в советские годы. С того момента, как я подписал контракт на книгу, до момента ее сдачи прошло три года.
— Каким образом в поле ваших исследовательских интересов попал Чехов?
— Когда-то в Австралии, в Брисбене, я преподавал русскую литературу и, чтобы сплотить студентов, решил поставить пьесу. Из всех русских пьес «Дядя Ваня» оказалась самой подходящей. Она самая простая — в ней всего девять персонажей. Мы поставили эту пьесу, и над городом в начале второго действия в соответствии с ходом пьесы даже разразилась тропическая гроза. В конце публика плакала. Спектакль получился намного лучше, чем я ожидал. И тогда я понял, что в произведениях Чехова есть что-то, что проявляется только в тот момент, когда они разыгрываются на сцене — на страницах этого увидеть нельзя. Тогда я начал писать о Чехове. Когда открылся чеховский архив в Ленинской библиотеке, это было в начале девяностых, я почувствовал себя мальчиком в кондитерской. Семья Чеховых сохранила все — даже старые газеты и какие-то клочки бумаги. Странно, что Чехов ненавидел биографов, не любил, когда к нему лезли в душу, и при этом собирал все, что могло бы как раз этому способствовать. Тогда у меня был первый лэптоп, и библиотекари боялись, что я обесточу здание, но разрешали им пользоваться. Я переписывал и переписывал документы — у меня на это ушло три года. Но писал я эту книгу очень быстро. Про Чехова писать очень приятно. Особенно у меня вызывало симпатию то, что у него были отрицательные стороны. Он мог быть жестоким, мстительным. Он был нормальным человеком. Среди великих русских писателей это очень редко встречается.
— Почему именно Чехов, а не Толстой, к примеру, стал предметом ваших исследований?
— Толстой прожил восемьдесят два года. Когда человек долго живет, очень трудно написать его биографию. Самый интересный период жизни любого писателя связан с его духовными поисками, а как только он становится довольным собой и начинает проповедовать — что о нем можно написать? Второй момент связан с тем, что Толстой очень много читал. Как автор может справиться с биографией человека, который прочитал десять тысяч книг на пяти языках? Даже целый комитет авторов не сможет написать его биографию, а если сможет, то это будет плохо читаться. А Чехов читал относительно мало и несистематически — только то, что у него было под рукой. Еще он мало говорил. Как и всякий хороший врач, он предпочитал слушать. Он был человеком скрытным, но при этом очень ярко проявлялся как личность в своих текстах. У него очень много биографов, потому что писать о нем интересно. В процессе работы над биографией Чехова мне захотелось написать книгу о русской медицине второй половины девятнадцатого века. Это один из самых блестящих моментов в русской истории, я бы приравнял его к русской музыке и драматургии в моменты их взлета. Она появилась из ничего после Крымской войны и угасла после революции.
— Как вы можете объяснить, что Чехова с таким восторгом приняли на Западе?
— Чехов стал учителем для всех остальных писателей. Когда он появился, в Англии был кризис рассказа как жанра, их разучились писать интересно. Переводы Чехова сразу открыли дорогу Кэтрин Мэнсфилд в Англии. В драматургии очень многому научились у Чехова Самюэль Беккет и Гарольд Пинтер. Для актеров он стал новым Шекспиром, который создал таких персонажей, как Тригорин, которых можно играть постоянно, как до этого момента играли короля Лира. Как читатели англичане полюбили его за ненавязчивость. Им претит, когда им кто-то проповедует. Толстой был популярным, но в основном среди социалистов и квакеров за его убеждения. Все остальные, как и когда-то Катков, очень раздражаются, когда доходят до восьмой части, думая, что раз Анна умерла, то все — роман окончен. У Чехова нет никаких эпилогов и никаких советов читателям. Его очень легко переводить. Толстого тоже легко переводить. У него солидный стиль, и он всегда пишет однозначно, ты всегда понимаешь, что он имел в виду, у него нет ничего неуловимого, все ясно. У Чехова есть что-то неуловимое, но при этом все равно переводится легко, в отличие от большинства других русских писателей. Например, я считаю Лескова писателем такого же порядка, как Чехов или Толстой, но как его перевести? Я не знаю. Пока нет переводчиков, способных сделать это.
— Почему судьбы книг других выдающихся русских писателей — Булгакова, Шолохова, Пастернака, Набокова — сложились хоть и удачно, но все же не настолько?
— Набоков прославился как англоязычный писатель. Он очень удачно перешел на английский язык, и я расцениваю этот переход как уникальный случай. «Дар» и «Лолита» — произведения одного уровня, несмотря на то что одно из них написано на неродном языке. Шолохова уже никто не читает. Раньше его читали, потому что хотели знать, что собой представляет жизнь в Советском Союзе, и из всего, что там было написано в тридцатые годы, Шолохова читать было интереснее и легче всего. Другое дело, если писателя расстреливали или ссылали в ГУЛАГ, тогда интерес к его произведениям сразу повышался. Их читали и читают вне зависимости от качества написанного. В прошлом году я переводил Шаламова. У нас уже сорок лет существует перевод его «Колымских рассказов», но у него есть еще пять сборников рассказов, и издатели решили все это опубликовать. Возможно, это ошибка. Далеко не все рассказы Шаламова отличаются хорошим качеством. Некоторые тексты написаны начерно, и повторяют его предыдущие сюжеты. Солженицына больше знают как историка. «Архипелаг ГУЛАГ» намного популярнее, чем его романы, где нет любовной интриги, зато есть предвзятость и схематичность. И хотя видно, что это великий писатель, он пользуется намного меньшей популярностью, чем раньше. Булгакова до сих пор и читают, и ставят на сцене. Специалисты очень высоко ценят творчество Андрея Платонова, но читать его — депрессивное занятие: там нет никакой надежды. И для него нужен гениальный переводчик. Гроссман очень удачно разошелся в Британии, но я не считаю его такой звездой, как Платонова.
Русские писатели во всем мире вызывают уважение тем, что находятся под пристальным вниманием властей. Как говорил Мандельштам, «поэзию уважают только у нас — за нее убивают». Николай Первый назначил самого себя цензором. Это большой комплимент. В других странах такого комплимента писателям никогда не доставалось. Гитлер не читал книг, а Сталин читал их все время. Все завидуют русским писателям, потому что их могли казнить или сослать в ссылку в Сибирь. Таким образом, они приравнивались к важным политическим деятелям. У нас в Англии такое редко бывает. Я думаю, что наш премьер-министр давно ничего не читает.
— Почему еще одна большая тройка русских писателей, Пушкин, Лермонтов и Гоголь, так заметно уступают в своей популярности на Западе Толстому, Чехову и Достоевскому?
— Это другое поколение. Проблема в том, что Пушкина очень трудно переводить, и Набоков это продемонстрировал, сделав ужасный, но очень точный перевод «Евгения Онегина» в трех томах, благодаря которому англоязычные читатели убедились, что это великое произведение, в которое нужно верить, хотя нельзя до конца понять почему. Два года назад вышел перевод «Евгения Онегина», сделанный Стэнли Митчеллом, ныне уже покойным, над которым он работал всю жизнь. Ты читаешь его и думаешь: «Это только что открытая поэма Байрона». Эта проблема с переводом пушкинских произведений тянется еще с девятнадцатого века. Пушкина переводить очень сложно, даже его прозу. Но Пушкина знают по опере «Евгений Онегин» — за его славу на Западе отвечает композитор Петр Чайковский.
Биография Лермонтова более интересна, чем его поэзия, но это все вопрос перевода. В его сочинениях, как и в сочинениях Пушкина, есть что-то, что переводчики передать не в состоянии. Что касается Гоголя, то я сам недавно перевел его «Мертвые души». Сначала я хотел просто опубликовать этот роман с гравюрами Шагала, которые были опубликованы в издании 1947 года, — я потратил на него половину своей пенсии, сейчас это букинистическая редкость. Но внучка Шагала запросила за права на публикацию его гравюр огромную сумму, и одновременно я решил, что старый перевод не годится и надо сделать новый. Я не говорю, что получился окончательный перевод «Мертвых душ», но мне кажется, что я совершил шаг вперед в англоязычной истории этого произведения. В Англии очень любят гоголевских «Ревизора» и «Женитьбу». «Игроков», к сожалению, не знают, а между тем это самая современная пьеса в классическом русском репертуаре: ни одной женской роли и сумасшедший мир, в котором одна группа шулеров обманывает вторую. Это гениальная пьеса!
— Какое место в общем объеме чтения англичан занимает русская литература?
— Англичане не очень любят переводную литературу. Она занимает два процента от всей продаваемой художественной литературы, в отличие от Франции и Германии, где на переводы приходится половина продаж. Очень хорошо читают Достоевского. Постоянно появляются его новые переводы. Если у какого-то произведения появляется второй перевод, это означает, что с первым есть какая-то проблема. Но если у произведения тринадцать переводов, как это часто бывает с произведениями Достоевского, значит, идеал остается недостижимым. Из современных русских писателей самый популярный — Борис Акунин. Его книги — это очень хорошее чтиво. Я его знаю лично, очень люблю и уважаю. Я рад его успеху. Но даже у него в Британии нет такого количества читателей, как в России. Он блестяще адаптировал реалии девятнадцатого века для современного детективного романа, но вряд ли его будут читать через сто лет. Пелевин в Англии не пользуется успехом. Его мало читают, так же как Толстую, Улицкую, Токареву. Не знаю, почему так происходит. Может быть, потому, что даже крупным британским издательствам трудно добиться, чтобы на их книгу написали рецензию. Их публикуется двадцать или тридцать в воскресных газетах, тогда как число книг, вышедших из печати за этот же период, может достигать тысячи. Очень много книг проходят мимо читателей. Я сам перевожу с грузинского. Иногда мне попадается на глаза текст, и я считаю, что это гениальный роман. Но потом думаю: «А кто будет писать рецензию?» Чтобы книгу заметили, на маркетинг и PR надо потратить больше денег, чем на перевод и печать.
— Ради чего вы тогда совершаете такой огромный труд и тратите на тот или иной текст годы жизни?
— Про «Чехова» я знал, что он будет продаваться. Я был готов опубликовать материал, который все остальные не хотели публиковать, потому что расценивали его как дискредитацию Чехова. Я понимал, что если я это сделаю, то, может быть, мои коллеги в университете мне этого не простят. В России мне долго не могли простить эту книгу и одно время даже перестали приглашать на конференции, посвященные Чехову. Я не был докладчиком, но все равно попадал в повестку дня в разделе «разве можно так себя вести». Но недавно меня опять пригласили на конференцию, так что посмотрим, осмелюсь ли я там появиться. «Жизнь Антона Чехова» получила такой резонанс, что я смог себе позволить купить новую машину — Chekhovmobil. Когда я написал о Сталине и его подручных, то на вырученные деньги я сделал в доме капитальный ремонт. «История Грузии» должна продаваться в России хорошо, но здесь очень трудно жить литературным трудом. По сравнению с тем, что платят авторам британские издательства, российские гонорары очень малы. Но я — бывший профессор, у меня есть пенсия, и я не очень нуждаюсь в добавочных деньгах, в отличие от настоящих писателей, которые голодают на чердаках.
— Есть ли сейчас среди писателей фигура, сопоставимая с Чеховым?
— Бывает, что английский романист хорошо начинает, но, как только пожинает первый успех, превращается в фабрику по производству чтива. Я не называю имен, потому что не хочу никого обижать. Но я знаю несколько авторов, у которых их первые произведения самые лучшие. Сначала они эпатируют публику, выплескивают копившееся годами, а потом у них появляется агент, который начинает им диктовать, что и как они должны писать.
— Но ведь Чехов тоже работал ради гонорара. Как ему удалось, сочиняя ради денег, достигнуть таких вершин?
— Это гениальность. Другого объяснения нет. Может быть, дело в том, что он получил очень хорошее образование. Когда всматриваешься в таганрогскую гимназию, то хочешь отправить туда собственных детей. Так хорошо там учили, так много интересных преподавателей там работало. Они сами писали рассказы, и очень неплохие. Таких людей уже не принимают в профессию. Их воспринимают как ненормальных. Медицинское образование тоже очень помогает в писательской профессии. Врачей обучали наблюдению, умению писать историю болезни. Но главное, врачу надо уметь слушать. У Чехова как у драматурга был очень хороший слух на разговорную речь. Он понимал, что люди, которые долго жили вместе, говорят одни и теми же фразами. Это очень редкий писатель может уловить. И в то же время он сам признавал, что у его драм есть недостатки: «У меня нет завязки и нет развязки». Но зато ты можешь думать что угодно и сочинять собственное окончание и собственное начало.
— Для англичан пьесы Чехова — это сцены из русской жизни или они вкладывают в них какой-то свой смысл?
— Сначала они их просто не понимали. Например, в «Вишневом саде» они не понимали, как аристократка может сидеть рядом с беременной служанкой. Актрисы отказывались от этой роли, потому что это было неприлично. Но и в России случались аналогичные реакции на чеховские пьесы. В Санкт-Петербурге критики отказывались писать рецензию на «Трех сестер», так как это была пьеса про адюльтер. Только после Первой мировой войны, когда в Англию приехали Михаил Чехов и Федор Комиссаржевский, который говорил, что надо ставить пьесы Чехова, как «спектакли для идиотов», английские актеры научились их играть, но до сих пор они не овладели этим искусством в совершенстве. Они играют слишком медленно, слишком серьезно. Для постановки чеховских пьес нужен темп и цинизм. Но англичане очень любят играть Чехова. У нас в Англии очень много «вишневых садов», в моей собственной жизни я очень часто встречаю профессоров Серебряковых с молодыми женами, пьяные врачи, как Астров, тоже бывают у нас. Чехов как Шекспир — его можно приспосабливать к любому времени к любой стране.
— Что сейчас читают в такой читающей стране, как Англия?
— Сейчас англичане стремятся читать как можно более короткие произведения. Я заметил по своим студентам, что все труднее заставлять их читать длинные романы. Мы сначала перешли на повести, потом на рассказы, а потом пришлось перейти на выдержки из книг. У современных читателей не хватает терпения. Хотя сейчас Британию охватила мода на скандинавские романы: они такие скучные и длинные, что я их не могу читать. В Англии издана книга таинственной итальянки Элены Ферранте, и все от нее в восторге. Это роман о двух девушках в Неаполе: одна нормальная, другая — ненормальная, и вся книга посвящена тому, как у них складываются отношения. Я начал читать ее сразу на итальянском, чтобы не предъявлять претензий к переводчику, и понял, что это роман принадлежит к разряду «литература для скучающих женщин». Но ее все читают и обсуждают, и даже сам издатель не понимает, как это произошло. Но я не считаю, что англичане много читают, немцы и французы читают гораздо больше нас. В Англии и в Америке большая проблема с элементарной грамотностью. Скоро наша образовательная система будет вынуждена перейти на китайский метод обучения, которые основан на примитивном вдалбливании знаний.
