— Что на сегодняшний день представляет собой концепция Московского театра эстрады?

— Театр переживал разные исторические периоды, но что было главным все это время — в нем никогда не было постоянной актерской труппы. Театр существовал за счет приглашения самодостаточных эстрадных артистов Советского Союза, и не только эстрадных. На его сцене выступали практически все известные и не очень известные артисты. Мало кто миновал эту сцену. Сейчас театр превращается в открытое сценическое пространство — не в смысле отсутствия стен, а в смысле того, кто будет здесь выступать. Мне бы хотелось, чтобы театр двигался в сторону оправдания своего нелогичного названия.

— При этом постоянной актерской труппы в нем как не было, так и не будет?

— Нет. Я убежден, что труппа может существовать при обязательном наличии режиссера-вождя. Есть разные примеры: Художественным театром имени Чехова руководит не режиссер, а актер. И все же мне кажется, что театр — это союз творческих людей, во главе которого стоит режиссер со своей системой сценических координат.

— По каким принципам вы будете формировать репертуар?

— Две минуты назад я уже сказал, что он будет двигаться в сторону оправдания своего эклектичного названия. Может ли на этой сцене быть сыгран «Гамлет» Шекспира? Если режиссер может рассказать эту историю эстрадным языком — да, это возможно. Если он рассказывает эту историю на языке классического драматического театра — это тоже возможно, но это не будет большой удачей Театра эстрады.

«Отелло» Шекспира — это тоже развлекательный жанр. От того, что в спектаклях по этой пьесе Отелло душит Дездемону, они не становятся менее развлекательными

— Существуют ли какие-либо жанровые предпочтения в выборе театральных постановок для Театра эстрады? Могут ли это быть, например, мюзиклы?

— Jesus Christ Superstar идет на сцене Театра Моссовета, и никому не приходит в голову спросить почему.

— Ограничений никаких нет?

— Нет никаких ограничений, но желательно, чтобы эти постановки приближались к системе координат, заданной названием театра. Если бы знаменитый спектакль Художественного театра «Лес» по пьесе Александра Островского, каким я его когда-то видел, игрался на сцене Театра эстрады, он был бы абсолютно ему органичен.

— Что, с вашей точки зрения, происходит с эстрадными жанрами? Как они меняются?

— Надо договориться о терминах. Эстрада — очень широкое понятие. Был такой французский философ Роже Гароди, который написал знаменитую книгу «Реализм без берегов», и эстрада — она тоже «без берегов». Елена Камбурова — это эстрада, и Николай Басков — это тоже эстрада. Как вы думаете, что-то общее между ними есть?

— Они оба поют.

— Только и всего.

— Театр открывается мистическим мюзиклом «Между двух миров» — в этом есть какой-то символизм?

— Я вас должен успокоить. Это абсолютно случайное совпадение, а не программное произведение, как чеховская «Чайка». Так получилось, что к моменту открытия Театра эстрады готовым к работе был коллектив мюзикла «Между двух миров». В этих показах нет ни художественной, ни идеологической платформы. Театр мог бы открыться вечером вашего покорного слуги «Место встречи изменилось». И это было бы даже логичнее после перерыва в работе театра продолжительностью пять с половиной лет.

— Какие технические возможности у театра появились?

— Я в этом не большой специалист. Но могу сказать, что театр оснащен самым современным звуковым и световым оборудованием. К сожалению, у нас нет возможности восстановить звезд советской эстрады в формате 3D. Архитектура зрительного зала не позволяет это сделать.

— Но идея такая была?

— Я давно ношусь с этой идеей, но форма сцены полукругом не позволяет ее реализовать.

— Как у вас произошел переход из категории артистов развлекательного жанра в артисты драматические?

— Я хочу расшифровать, что такое развлекательный жанр. Дело в том, что «Отелло» Шекспира — это тоже развлекательный жанр. От того, что в спектаклях по этой пьесе Отелло душит Дездемону, они не становятся менее развлекательными. Словом «развлекательный» сейчас принято камуфлировать слово «легковесный», не включающий никакие другие центры, кроме потребительских и самых грубых инстинктов. Когда нам рассказывают историю Ромео и Джульетты, нас тоже развлекают. Вы хотите спросить, как у меня произошел переход с концертной эстрады на театральную сцену?

— Именно это я имел в виду.

— Когда закончилась советская власть, я понял, что у меня в этом жанре нет будущего. Как сказал Герцен, «нельзя дать внешней свободы больше, чем ее есть внутри». Свобода превратилась во вседозволенность. Тогда внешние табу надо было перенести внутрь себя, но к этому население оказалось не готово. Мне пришлось столкнуться с запредельным уровнем хамства, бескультурья и с какой-то грязью. И я понял, что люди имеют на это право, потому что я — продукт, который возникает в момент выхода на сцену. Для меня неизбежны публичность и взаимодействие с аудиторией. Если в театре партнером является другой актер, то на эстрадном концерте твоим партнером является зритель. Только у них нет роли, и они эту роль играют как хотят, в зависимости от уровня культуры и воспитания. Мне это стало невыносимо. Мне к тому времени было уже около пятидесяти лет. Я стал искать возможность избегать такого рода душевных травм. Не хочу приводить конкретных примеров, я делал это много раз.

Если в театре партнером является другой актер, то на эстрадном концерте твоим партнером является зритель. Только у них нет роли, и они эту роль играют как хотят, в зависимости от уровня культуры и воспитания. Мне это стало невыносимо

— Но как раз в этот период юмор и артисты эстрады стали очень востребованными.

— Можно задать вам вопрос? Со мной ведь трудно говорить общими формулировками. Я очень сильно погружен в материал. Когда вы говорите о востребованности артистов, вы кого имеет в виду?

— В первую очередь бросается в глаза бурное развитие империи КВН.

— Это то, что показывают по телевизору бесплатно. Я говорю об артистах, которые работают на сцене, а телепространства вообще не касаюсь. За это люди не платят деньги.

— Можно вспомнить еще Евгения Петросяна. Вы не жалеете о каких-то упущенных возможностях?

— Я ни о чем не жалею. Все, что я хотел, я сделал. Что касается Евгения Петросяна, то, как гласит пословица, о вкусах не спорят. Кому-то нравится Евгений Петросян, и таких людей много. И что из этого следует? Почему это должно быть для меня рецептом? Разве я проживаю жизнь Евгения Петросяна?

— Вы проживаете жизнь Геннадия Хазанова, и это то, что должно происходить. Наблюдая со стороны современную индустрию юмора, что вы можете сказать, например, о стендаперах? Это что-то совсем новое? Возможно ли было что-то подобное в советский период?

— В советский период этого не могло быть. Я вам скажу больше. Это прозвучит очень смешно. В 1987 году у меня были первые гастроли в Соединенных Штатах. И в середине декабря 1987 года я ехал в аэропорт Лос-Анджелеса, и моим водителем был мой старый товарищ Миша Шуфутинский. Сидя с ним в машине, я сказал «Хорошо бы сделать Comedy Club в Советском Союзе». Я приехал с этой идеей в Москву. На меня посмотрели как на сумасшедшего: «Comedy Club в Советском Союзе? Ты понимаешь, что ты произносишь? Одно название дает повод прибить тебя к позорному столбу». По поводу возможности Comedy Club в Советском Союзе. Вам сколько лет?

— Сорок девять. Я успел застать советскую эпоху.

— Вы абсолютно ничего не застали. Когда вам было четырнадцать лет, уже шла смертельная сватка Яковлева с Лигачевым по поводу письма Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Тогда уже даже близко не было о того, с чем пришлось столкнуться мне, поскольку год вашего рождения — это год рождения моей дочери. Тогда мне было без малого тридцать лет. Это было заидеологизированное и зацензурированное пространство, где нельзя было слова от себя произнести. Какой стендап? Одиннадцать инстанций должен был пройти человек с момента написания текста до его выхода на эстраду. Одиннадцать!

Это было заидеологизированное и зацензурированное пространство, где нельзя было слова от себя произнести. Какой стендап? Одиннадцать инстанций должен был пройти человек с момента написания текста до его выхода на эстраду. Одиннадцать!

— Но даже в ваших телевизионных выступлениях не было ощущения, что вы произносите заученный текст.

— На телевидении была своя цензура. И там могли быть не одиннадцать, а двадцать пять инстанций, и телевидение это не пропускало. А могло не быть, и телевидение говорит: «Давайте!» Могло быть и такое, хотя почти никогда не было. Что касается импровизаций, то мне хочется знать, что вы имеете в виду. Может быть, мне способом актерского существования удавалось создать впечатление что это импровизация?

— Да, создавалось впечатление, что ваши монологи рождаются в тот момент, когда шла запись.

— Это, скорее, профессиональный навык. Когда тот же упомянутый вами Евгений Петросян произносит: «Здравствуйте» — у меня возникает впечатление, что это говорит не он, а какой-то записанный голос.

— Как вы оцениваете то, что сейчас происходит в юмористических жанрах?

— Я не могу оценивать. Я это не смотрю.

— Вам неинтересно?

— Абсолютно. Совсем. Я иногда смотрю какие-то миниатюры Comedy Club. Иногда они бывают удачными. Там есть талантливые люди. Беда в том, что их талант оказался, в соответствии с моей системой координат, в безвоздушном пространстве. Например, артист уникальной индивидуальности Михаил Галустян. Трагедия этого человека в том, что на его пути не встретился ни Рязанов, ни Данелия, ни Гайдай. Поэтому его дарование, с моей точки зрения, очень сильно девальвировано качеством того, в чем ему приходилось существовать. Но это не его вина, это его беда.

— Советские артисты, такие как, например, Аркадий Райкин, если бы у них была такая возможность, могли бы импровизировать на сцене?

— Я не понимаю, о какой импровизации идет речь. Я готов отвечать про что хотите. Но про какую импровизацию идет речь? Что такое импровизация? Это то, что не зафиксировано. Это когда человек выходит на сцену, и ему предлагают: «Поговорите о погоде». И он начинает говорить о погоде. Мой разговор с вами — это импровизация на тему, которую вы мне задаете. А вы мне говорите про какую-то другую импровизацию — про какую, я не знаю.

— В советское время артисты проводили творческие вечера, на которых принято отвечать на вопросы публики, посылаемые в записках. Эти ответы можно расценивать как своего рода стендап?

— Вы правы, эти ответы можно позиционировать как импровизацию. Но чтобы вы знали, что это такое. Чтобы вы не сомневались. Эти творческие встречи были возможностью заработать. Люди брали ролики и приезжали с ними в какую-нибудь деревню. Это был чистой воды зоопарк. Потому что представить себе, что в Москве артист Куравлев проводит творческий вечер, было невозможно. Куравлев, Царствие ему небесное, грандиозный был артист, ехал в деревню, в Тамбовскую область и с успехом там выступал. Но о какой импровизации вы говорите?

— Как вы ощущали свою невероятную популярность в Советском Союзе? Муслима Магомаева, например, не просто носили на руках, а носили его, когда сидел в автомобиле, — с вами случалось что-то подобное?

— Нет мой автомобиль не носили на руках. Мне в Барнауле приносили початые бутылки водки со стаканами и предложением выпить. Если говорить серьезно, то я пережил период очень большой востребованности и, что там кокетничать, большой зрительской любви. Потом я обнаружил, что не любящих меня значительно больше, чем я предполагал. Вот и все.

— Вам на протяжении многих лет удавалось фантастически талантливо смешить большое количество людей? Вы чувствовали, что играете в их жизни какую-то очень важную роль?

— Я вам скажу абсолютно искренне. Я давно расстался с иллюзией, что я способен влиять на какие-то слои общества. Это заблуждение было. Я его, к счастью, прошел. Ничего этого у меня нет. Но мне казалось одно время, что от звучащего слова что-то зависит. Потом я понял, что это юношеские иллюзии. Потому что если бы от звучащего слова что-нибудь зависело, уверяю вас, человечество жило бы совсем в другом мире.

— А вы за тот период что-нибудь поняли про юмор? Смех — что это за эмоция? Почему люди так любят смеяться?

— Я понял, что человек, занимающийся юмором, должен знать: ничто так не разъединяет людей как юмор, потому что гораздо проще вызвать у людей слезы.

— Ваша жизнь в театре совсем другая?

— Конечно. Я просто другим занимаюсь, сохраняя свою профессию, и даже, стараясь ее каким-то образом улучшать.