Об этом, собственно, и написана статья двух экономистов — Марата Узякова и Алексея Янтовского (см. «Прогноз, год 2025-й: что же пошло не так?», стр. 55). Они построили модель российского ВВП по множеству факторов и обнаружили: больше, чем ключевая ставка, на динамику ВВП влияют как минимум торможение роста расходов бюджета, торможение роста экспорта, снижение нефтяных цен и, казалось бы, не вопиющее, но все же произошедшее повышение налогового бремени в виде роста налога на прибыль и подоходных налогов. В этот момент я не предлагаю немедленно рассматривать в качестве вариантов стимулирования экономики немедленный рост бюджетных расходов или обратное снижение налога на прибыль, а всего лишь обращаю внимание на то, что даже на макроуровне мы, используя более или менее тонкие модели, можем увидеть целую группу взаимосвязанных факторов, многие из которых управляемы сверху. А вовсе не один.

Вброшу еще один философский тезис: экономическое развитие вообще циклично. И при всей важности факторов, определяемых экономической политикой, переход от застоя (спада, стагнации) к росту практически всегда бывает результатом сложившихся обстоятельств и реакции на них игроков на микроуровне, а вовсе не результатом невероятно продуманной экономической политики властей. И это не российская особенность.

Рузвельт с Кейнсом ничего не смогли сделать с Великой депрессией, пока не началась Вторая мировая война. План Маршалла мало послужил выходу из дыры поствоенной немецкой экономики. Зато ей очень помогла тонкая и динамичная деятельность Людвига Эрхарда. Американская программа для Японии (тоже после войны) полностью провалилась, и японцам пришлось самим думать, что делать: создавать уникальный по тем временам сплав финансового и промышленного капитала. И даже пресловутая рейганомика мало что дала бы американцам, если бы к этому моменту не созрели две большие инновации: появились доступные компьютеры и началась экспансия глобального капитала в развивающийся мир.

Или посмотрим на собственные циклы и выходы из кризиса. Конец 1998-го —1999 год: промышленный рост спровоцирован явно нежеланной и, казалось бы, катастрофической девальвацией. И позже поддержан извне — ростом цен на нефть в 2003 году, которая, в свою очередь, была следствием преодоления мирового кризиса 1997 года. Кризис 2008 года нашей экономикой преодолен не был, несмотря на все старания. Импульсом к росту послужил только 2014 год благодаря введению мощного пакета санкций, на которые наша обрабатывающая промышленность мгновенно отреагировала ростом.

Потом ковид, 2020 год: что может быть хуже? Потребительский спрос должен был рухнуть. Но мы увидели рост. В огромной мере за счет сбоя логистических цепочек и еще одного шага к локализации нашей экономики. Ну и, наконец, драматические по размаху санкции 2022 года и в ответ — глобальная перестройка экономики и очень высокие темпы роста. Мне жаль, что эти темпы чаще всего объясняются ростом бюджетных расходов. Да, такие обстоятельства были. Но куда больше работало огромное открывшееся окно импортозамещения, которое мы, кстати говоря, за счет очень мягкой для всех партнеров внешнеторговой политики и отсутствия хоть какой-то интенции к протекционизму использовали в неполной мере.

Недавно Трамп сделал комплимент России. Сказал, что у нее безграничные экономические возможности: безграничные ресурсы, территория, квалифицированные кадры. Он абсолютно прав. «Сушить весла» у нас нет никакой причины. Текущий спад имеет циклическую природу, и выход из него сложится неминуемо, потому что люди «на земле» диверсифицируют производство, снижают издержки, внедряют новые технологии. Массово. Мы об этом недавно писали (см. «Карта мягкой посадки», «Монокль» № 21 за 2025 год). Такая ситуация — это не стагнация. Это просто заминка.

Но тем не менее у нас есть несколько неясных факторов, которые могут системно и постоянно поддавливать экономику вниз.

Непрозрачная ситуация с себестоимостью и стратегиями естественных монополий. Их сегодняшние сложности — у кого, как у «Газпрома», потеря рынка, у кого, как у РЖД, — избыток спроса и снижение технологических параметров — вызывают один рефлекс: поднять тарифы. Такой шаг, естественно, будет давить хозяйство вниз, может быть, не столь явно, как ключевая ставка, но зато долго. При этом программ модернизации, диверсификации и прочих возможностей как-то изнутри исправить ситуацию от естественных монополий не видно.

То же касается многочисленных строек национальных проектов. Мы ничего не знаем об их экономической эффективности, при том что да: города, инфраструктура — все меняется к лучшему. Но нынешний кризис стройки показывает, что легкодоступные ресурсы закончились и нужны более экономически эффективные решения.

Далее, надо искать решения для экономически легкого и эффективного вовлечения в инвестиционный оборот свободных денег населения. А их много — больше 40 трлн (у нас все инвестиции в год примерно столько же). Сейчас они проходят слишком уж длинный цикл: депозит — кредит — субсидия бюджета по кредиту, а уж потом инвестиции, — обрастая по дороге транзакционными издержками, что вредит эффективности использования денег. Мы предлагаем подумать о создании рынка инфраструктурных или стратегических облигаций (см. «Есть на что строить», «Монокль» № 23 за 2025 год).

Так что напрашиваются четыре шага:

— больше протекционизма;

— больше чисто экономической эффективности естественных монополий;

— анализ себестоимости «народных» строек;

— и креатив на финансовом рынке.

Но даже если этого всего не будет, наша микроэкономика все равно справится.