Поскольку ФРП находится в эпицентре процесса импортозамещения и создания новых производств в российской промышленности, с Антоном Викторовичем мы поговорили не только о том, как работает фонд, и о его перспективах, но и об импортозамещении и иностранных производителях, а также об инвестиционном процессе.

— Как выглядит работа фонда «изнутри», как вы отбираете проекты?

— Каждые две недели экспертный совет из 18 человек смотрит заявки. Это все очень квалифицированные люди: некоторые из них представляют крупнейшие банки и участвуют в работе кредитных комитетов. Так что они умеют определять, стоит выдать кредит или нет, очень часто являются конкурентами.

В совете есть по одному представителю наших крупнейших деловых объединений, в том числе РСПП, ТПП, «Деловой России», а также представители агентств, таких как АСИ.

Но самое главное, мы совершенно независимы от аппарата фонда. И система у нас выстроена так, что даже с отрицательными экспертизами заявитель имеет возможность выйти на заседание экспертного совета.

— Что такое «отрицательная экспертиза»?

— Заявитель заполняет форму на сайте, происходит экспресс-оценка, насколько проект соответствует мандату фонда. Дальше в электронном личном кабинете заявитель загружает бухгалтерскую отчетность, финансовую модель, бизнес-план, письма от потенциальных покупателей. Список не больше, чем в обычном банке. Затем идет параллельно пять экспертиз: правовая, экспертиза залогов, экспертиза финансовой модели и бизнес-плана с точки зрения реализуемости, возвратности, чувствительности к изменениям рыночных условий; научно-техническая экспертиза — насколько технологии совершенны: это сегодняшний день, завтрашний. Но не позавчерашний. Мы не примем позавчерашний день.

И производственно-технологическая экспертиза: а вообще площадка-то у тебя есть? или это голое поле, где ничего нет? Это, кстати, тоже вариант и тоже ответ. Даже если действительно голое поле, все равно у тебя есть шанс получить заем, потому что, допустим, одновременно с этим ты принес пару проектов, которые реализовал в прошлом, — значит, ты умеешь это делать, у тебя есть эта квалификация, ты принес хорошее обеспечение, классную модель и хороший рынок. Тогда все отлично.

Затем проводится общее заседание внутри фонда в аппарате, где все эти экспертизы сводятся и делается общий вывод: фонд поддерживает заявку или не поддерживает.

У нас первое впечатление может быть отрицательное по каким-то причинам. В таких случаях мы обязательно подключаем заявителя. Во многих госинститутах развития просто принимают решение без их участия. Мы считаем, что важнейший элемент правильно организованного процесса — это возможность защититься для заявителя. В большинстве случаев проект действительно слабенький, и мы его отклоняем. Но у нас были случаи, и неоднократно, когда люди получали одобрение и деньги, хотя некоторые экспертизы были отрицательными и поначалу нам проект не нравился. Но заявитель смог нас переубедить, мы в него поверили и сказали «да». А бывают экспертизы положительные, все замечательное, «кругленькое» и фонд «за»… но вот что-то не нравится. Начали опрос заявителя — и все, от него только пух и перья полетели.

Без экспертного совета ни один проект одобрен быть не может. Не может директор фонда сказать: «Выделите деньги». Это и множество иных нюансов организации процесса дало вот такой эффект, что у нас проблемные активы составляют 1,2 процента. У коммерческих банков этот показатель в несколько раз выше.

Без тиражирования

— А как с масштабируемостью? Ведь заявок от тех, кто обращается за поддержкой, больше, чем ФРП может удовлетворить?

— Конечно, особенно когда ставка начинает расти. В принципе, мы фонд делали в тот период, когда, наоборот, ставка снижалась и инфляция была маленькая. Задачей фонда было предоставить средства тем, кто реализовывал длинный проект, но банки не готовы были финансировать на такой срок. Причем не готовы под любую ставку. Считали, что слишком большие риски, что недостаточно прибыли, то есть внутренняя норма доходности меньше 15, и 15 процентов для них маловато. Поэтому, с одной стороны, мы довольны, с другой стороны, возвращаясь к вопросу о распространении практики, могу сказать, что, конечно, здесь мы не очень довольны. На наш взгляд, можно было бы распространить такой подход на некоторые другие отрасли, хоть и не на все.

— На какие, например?

— Мы рассчитывали, что будет сделан фонд развития туризма, который финансировал бы длинные и очень длинные проекты: строительство гостиниц, туристических инфраструктурных элементов, для горных лыж, например, подъемники, трассы и так далее, это надолго. В каждом направлении спортивно-туристического звена можно найти долго окупающиеся вещи, которые можно было бы помочь бизнесу сделать. Если бы такой фонд был создан давно, то, я убежден, мы бы были гораздо дальше, чем сейчас, с точки зрения оснащенности наших туристических центров. У нас не было бы проблем с нормальными гостиницами, потому что в некоторые города приедешь, а поселиться некуда, в лучшем случае есть несколько частных домиков, которые в режиме апартаментов сдаются. А просто нормальной четырехзвездочной гостиницы в таких древних городах, как, например, Тутаев и ряде других, просто нет. Нет, и это стыдоба, по-другому я не могу сказать.

Ну и что касается оснащенности различными культурно-досуговыми объектами в этих туристических центрах — таких объектов тоже маловато. Все это можно было бы поднимать с помощью фонда развития туризма, устроенного примерно по типу Фонда развития промышленности, но с более длинными горизонтами.

Мы всегда были уверены, что можно было бы и для малой энергетики сделать что-нибудь похожее. У нас потенциал огромный в этой сфере, и вместо того, чтобы завозить всякие бочки с топливом, можно было бы и по северу, и в горных районах ставить мини-станции, причем без перекрытия русел рек, соответствующих технологий сейчас множество: солнечная энергетика, мини-ГЭС, ветряки и прочее.

Мы также думали про пищевую промышленность, переработку в сельском хозяйстве. Сейчас все, что связано с сельским хозяйством, покрывается двумя организациями — Россельхозбанком и «Росагролизингом». Россельхозбанк — это классический рыночный агент с обычной рыночной ставкой, которая потом субсидируется. Он принимает решение исходя из того, что ему потом компенсируют. Но далеко не всегда можно рассчитывать на то, что банк поддержит какие-то нетрадиционные технологии или еще что-то подобное. Потому что у коммерческих организаций свое представление о риске. Поэтому нужен государственный институт развития, такой классический, каким является Фонд развития промышленности. Я знаю, что в течение нескольких лет были попытки взаимодействия с Минсельхозом на эту тему, но всякий раз мы не встречали понимания. Соответственно, и деловые объединения, такие как «Деловая Россия», РСПП, ТПП, не смогли убедить руководство Минсельхоза в том, что надо двигаться этим путем.

Так что на данный момент можно констатировать, что все попытки тиражирования опыта ФРП в других отраслях пока не привели к какому-то результату.

Фонд развивается, фонд вроде бы поддерживается, первоначальные опасения некоторых чиновников либерального толка, что это будет очередная воровайка, развеялись, но дело тиражирования в других сферах стоит на месте.

— Насколько модель ФРП подходит для того, чтобы к ней добавить элемент использования финансовых рынков? На Западе была успешная практика SBIC с секьюритизацией выданных займов под госгарантии — может быть, нам стоит использовать подобный механизм?

— ФРП — другое звено, мы сами пользуемся банковскими гарантиями. Так, заявитель может принести гарантию будущую, еще пока не оформленную, от Корпорации МСП, от любого регионального гарантирующего института, мы принимаем эти гарантии с большим удовольствием.

Что касается выпуска облигаций, то мы давно, семь-восемь лет назад, даже пробовали сделать что-то типа инвестиционного лифта, когда компания с перспективной технологией проходит в своем развитии через несколько институтов развития. Сначала это Фонд содействия инновациям, более известный как Фонд Бортника. На следующем этапе мы с Корпорацией МСП, потом уже что-нибудь типа ВЭБа или Российского фонда прямых инвестиций.

Еще, как вариант, где-то на стадии Фонда Бортника может быть РВК — Российская венчурная корпорация. В общем, есть какое-то количество институтов, которые можно условно по фазам развития компаний разделить.

Наш фонд не гарантирующий институт. Он выдает только займы, а дальше мы очень внимательно следим за целевым использованием соответствующих средств. Идет акцепт каждого платежа на соответствие. Буквально каждого.

Для чего нужен фонд? Для того, чтобы закрыть провалы рынка, когда коммерческие банки не хотят, не справляются

— Например, поставил один станок — выделили деньги на другой?

— Да, проектирование, ОКР, закупка оборудования, закупка всякой оснастки и так далее. В ФРП действует система предварительного контроля (акцептования) платежей, которая позволяет четко отслеживать использование средств. Займы перечисляются на отдельный банковский счет. Совершать платежи с него можно только после подтверждения сотрудником ФРП, который анализирует соответствие заявки на расходование средств смете, техническому заданию, календарному плану.

Поэтому у нас деньги не простаивают и расходуются клиентами целевым образом. Остатки есть, но это на нашем же счету в Казначействе. Так надежнее и нет нецелевых трат.

Дальше мы мониторим развитие проекта. Отклонение по одному показателю обычно не является для фонда причиной проведения внеплановой проверки — например, проект может выйти из графика, и для оценки степени риска нереализации достаточно пояснений и обоснований клиента. Впрочем, если срабатывают сразу несколько триггеров, эксперты фонда выезжают с проверкой, а заемщика приглашают для отчета о ситуации, но у большинства компаний реализация проектов идет в штатном режиме, и сотрудники ФРП не беспокоят промышленников излишними визитами.

Разумное импортозамещение

— Если судить по проектам, которые финансирует фонд и с которыми обращаются сейчас, где мы находимся, в какой точке по части импортозамещения?

— По каждому коду ОКВЭД я не скажу, хотя есть вещи, на которые нам уже фактически не нужно никакого импорта. А если он и есть, то это так называемый полезный конкурентный импорт.

Во многих случаях не нужно стремиться к тому, чтобы все сто процентов импорта были замещены. Это неправильно. Нужно иметь гарантии импортных поставок на серьезный срок. Вот если вы таких гарантий не имеете, то соответствующую часть нужно постараться заместить. Или самим, или найти альтернативного поставщика из какой-то другой страны.

Так вот, сейчас очень мало осталось позиций, где наши хоть чуть-чуть уже чего-то не делают. В некоторых случаях надо продолжать изо всех сил наращивать собственное производство, в некоторых случаях можно остановиться и пустить это на рынок, пусть они уже сами дальше увеличиваются, если хотят. Они могут к нам прийти, а мы им говорим: ребят, рынок импортозамещен достаточно. Как случилось со всякими упаковочными материалами. Мы их делаем сами почти на сто процентов. Можем что-то и завозить, но мы сами способны покрыть вообще весь спрос. Как и со стеклом, и с рядом металлических изделий.

— Получается, нужно иметь некий перечень стратегических отраслей и их уже замещать?

— В современном мире периодически происходит что-то, что просто выкидывает, казалось бы, стратегическую вещь на свалку истории. Мы в промышленности видим довольно много таких примеров. Придумали что-то новое ― и стратегический материал просто перестал быть таковым.

Поэтому не могу сказать, что надо строго следовать списку стратегических товаров, материалов, отраслей. Надо заниматься всем, но детально смотреть ситуацию и риски.

Вот у нас дружба с Китаем, будем надеяться, что она продлится максимально долго или, может быть, бесконечно долго. Китайцы — прагматичная нация и прошли непростой путь, что, опять-таки, добавляет прагматизма. Нет такого мессианства ярко выраженного, в Америке оно по-прежнему имеет место, а вот у них уже нет. Это дает хорошую надежду, что нормальные, прагматичные подходы возобладают над какими-то идеологическими или амбициозными.

У нас была прекрасная программа «Приоритетные проекты». Там можно было взять в разные годы до двух и даже до пяти миллиардов рублей, и она пользовалась огромным спросом. Мы ее закрыли, потому что пошел вал заявок на большие суммы, и мы поняли, что денег совсем не будет

Но если что-то можно произвести в России с хорошей рентабельностью, почему бы это не делать? В другой стране, не обязательно в Китае, во Вьетнаме или еще где-то, может оказаться себестоимость еще ниже. Никто не спорит. Но если даже при этой низкой себестоимости российский производитель может получать прибыль, то почему бы его в этом не поддержать? Хотя это может быть совершенно не стратегической историей. Главное — увидеть провалы рынка.

Для чего нужен фонд? Для того, чтобы закрыть провалы рынка, когда коммерческие банки не хотят, не справляются. У заявителя желание есть, он профессиональный, грамотный, у него есть хорошая команда, он подготовил кадры, у него есть площадка, туда подведены или вот-вот будут подведены коммуникации, шикарный бизнес-план, все просчитано, пусть рентабельность не 40 процентов, а, скажем, 15, но она есть. А банк не хочет.

— Вот свежий пример: оси для полуприцепов. Спрос на прицепы растет, оси наши производители выпускают, приходят китайские производители и локализуют тут производство. Наши кредитуются по 27 процентов, «ключ» плюс. Вы им помогаете, чтобы это было пониже, но все-таки вы же не всесильны, и если ставка Народного банка Китая три процента, то, даже если деньги перегнать сюда, будет пять процентов. Вы же не можете это выровнять.

— Нет, конечно.

— Значит, есть риск, как когда-то в случае с саморезами и со многими другими товарами, что наше производство осей будет «погребено» Китаем, который с легкостью будет демпинговать. Как искать в таком случае баланс?

— Смотрите, у нас денег не столько, сколько бы нам хотелось и во сколько мы оцениваем потенциальные заявки, которые могут приходить.

— А во сколько вы их оцениваете?

— Двести миллиардов рублей в год абсолютно точно. Мы вынуждены были даже закрыть некоторые программы, чтобы к нам не шел поток проектов с большим «чеком». Например, у нас была прекрасная программа «Приоритетные проекты». Там можно было взять в разные годы до двух и даже до пяти миллиардов рублей, и она пользовалась огромным спросом. Мы ее закрыли, потому что пошел вал заявок на большие суммы и мы поняли, что денег совсем не будет.

Теперь максимальный чек по нашей флагманской программе «Проекты развития» или по программе «Комплектующие изделия» — один миллиард рублей. Нынешняя мощность у нас где-то 80‒100 миллиардов в год, а могла бы быть 200, даже еще больше. Заявок много.

Мы же говорим, что будем поддерживать любого, кто здесь организует производство. В портфеле фонда были заявки, а теперь это уже реализующиеся и реализовавшиеся проекты, где учредителями российских компаний-заявителей были иностранцы, как физические лица, так и юридические. Мы ничего плохого в этом не видим, потому что это произошло здесь, у нас. И если они сами готовы профинансировать по ставке три процента — ну слава богу, пусть финансируются.

Пускай у них собственник будет китайский, но это сделано в России, российские налоги, российские и китайские рабочие, соответствующие зарплаты, технологии, в конечном счете, здесь, в России, здания и сооружения в России. Мы спокойно взаимодействуем с иностранными заявителями при раскрытии ими конечных бенефициаров, если они готовы. Помогаем с закупками соответствующего иностранного оборудования если поставщик из-за рубежа, чтобы не купить бог знает что и неизвестно у кого. Мы сами заинтересованы в том, чтобы проекты реализовались и наши заемщики нам вернули средства с процентом.

— Вы говорите о локализации технологий. Но вот пришли сюда сборочные производства Volkswagen и прочих, потом они в один момент ушли, и мы оказались без технологий, без собственного автопрома, он был сборочным.

— Во-первых, на некоторые площадки, после того как европейские компании ушли, зашли те же самые китайцы. И не только китайцы. Очень интересуются, например, индийцы, смотрят, выбирают площадки, есть много других желающих. На западных производителях свет клином не сошелся.

Во-вторых, оборудование-то есть. Стоит оборудование, стоят линии, подведены все коммуникации. Переоборудовать что-то, начать другое производить не настолько сложно для настоящих производственников. В прошлом году АвтоВАЗ сделал гораздо больше, чем ожидали, и продал, и вышел в прибыль, и чувствует себя сравнительно неплохо. Да, выпускает отечественные модели, да, во многом для их реализации использовались западные наработки. Вот так получилось. Но мы-то стараемся. Люди работают, люди выпускают автомобили. Ну да, не идеальные, может быть, не суперсовременные. Но выпускают же.

Теперь что касается 719-го постановления (постановление правительства РФ от 17 июля 2015 г. № 719 «О подтверждении производства российской промышленной продукции» определяет, какие продукты считать российскими, и направлено на защиту отечественного производства. — «Монокль») и собственно локализации. Проблема даже не в том, что может уйти с российского рынка тот, кто здесь поставил завод, изготавливающий уже какие-то конечные изделия. Очень часто проблема именно в собственных комплектующих. В том, чего мы не делали совсем. Мы хотим продолжать выпускать конечные изделия — но они были заточены под импортные комплектующие. Это проблема, и проблема серьезная. Но по программе «Комплектующие» через Фонд развития промышленности прошли уже полторы сотни проектов. Это все организация российского производства этих самых комплектующих. От литейки для того же автомобилестроения до различных лекарственных субстанций.

У нас лекарства все из импортных субстанций, а мы финансируем производство отечественных. Почему не финансируют банки? Поначалу это очень низкомаржинальная история, и только потом она выстреливает.

Вот появляются ребята, которые готовы делать субстанции. Есть оборудование, они разбираются в теме. Иногда спрашивают: ну как же так? Импорт у нас как был там 20 процентов, так и остался. Что за ерунда?

— Как раз хотели этот вопрос задать. Доля импорта в ВВП действительно не падает…

— А структура импорта поменялась, и очень серьезно. Мы закупаем оборудование, чтобы импортозамещать следующий передел, то есть производить на нем те же комплектующие, те же субстанции, ну и, естественно, конечную продукцию. Неудивительно. У нас было два процента отечественного станкостроения. Два! На девяносто восемь мы покупали оборудование за рубежом. Ну а сейчас больше двадцати процентов наше. Уже хорошо. Ну да, может быть, кому-то кажется медленно. Но это все здоровые инвестиционные проекты, они не бывают быстрыми. Чуда не будет. В этой сфере чудо невозможно. Это понимают ответственные люди, знающие производство, мучающиеся со всякими еще стандартами, требованиями обязательными… У нас здесь законодательство до сих пор зачастую хуже, чем европейское и американское. Очень много советского наследия, хотя мы там режем и режем, но все равно еще очень много нелепостей.

Кем был Китай сорок лет назад? И что такое Китай сейчас? Китай нам демонстрирует, что если спокойно работать, верить в себя и не впадать в панику, то можно все сделать

Так вот, все эти люди, которые в этом возятся каждый день, они прекрасно понимают, что по щелчку ничего не возникнет. Это нереально. Но все-таки смотрите, за десять лет с двух до двадцати процентов, в тяжелейшей сфере, где и компетенций толком уже не осталось.

Да, у нас есть пример Китая. Кем был Китай сорок лет назад? И что такое Китай сейчас? Китай нам демонстрирует, что если спокойно работать, верить в себя и не впадать в панику, то можно все сделать. А наша функция как Фонда развития промышленности просто этому помочь. Каждые две недели заседает экспертный совет фонда, который рассматривает от 10 до 30 проектов. Иногда попадаются заявки ранее профинансированных проектов по изменению каких-то ковенант. Это чаще всего случается из-за того, что как раз меняются рынки. Изменилась номенклатура закупаемого, потребовалось увеличить мощность или заменить покупаемое в Австрии, например, на китайское. Экспертный совет принимает решение: согласиться, не согласиться или найти какое-то иное компромиссное решение.

Для нас что главное? Не строгое следование неким догмам. Для нас нужно, чтобы проект в первую очередь был полезный. Поэтому мы спокойно идем на правки в первоначальных планах.

— Сейчас компании готовы вообще инвестировать? Насколько они готовы брать у вас, либо у банков, либо еще у кого-то?

— Это вопрос уже не только ко мне как главе экспертного совета ФРП, а скорее ко мне как заместителю председателя «Деловой России» и человеку, который возглавляет объединенный экспертный совет «большой четверки» по вопросам обеления (совместный экспертный совет, куда входят представители РСПП, «Опоры России», «Деловой России» и ТПП. — «Монокль»).

Действительно, в последнее время, в последние месяцы бизнес стал замораживать инвестиционные проекты. Факт. Те, которые не замораживают, по-прежнему ориентируются или на свои, или на дешевые, субсидируемые деньги, государственные в том числе. Верят ли они в эти инвестиционные проекты? Да, верят, потому что на самом деле просто хотят заработать. То есть они видят возможность занять открывшиеся ниши, а ниши до сих пор еще многие открыты. Они видят, как легко можно с импортозамещением заработать и вытеснить кого-то просто за счет более низких издержек, в том числе таких, которые называются «за морем телушка — полушка, да рубль перевоз». Иногда проще сделать здесь, чем откуда-то везти.

Кстати, немало торговых компаний в ФРП. Заявителем они делают специально созданную проектную компанию и через нее подают заявку.

Так что пока потенциал есть, мы прогнозируем пусть маленький, но рост ВВП в наступившем году. А инвестиции, как я уже сказал, приостановлены. У нас периодически проводятся опросы наших членов, и все больше и больше людей отвечают: «Остановили или вот-вот остановим». Основная причина — ставка, потому что без кредита чаще всего не получается. Не у всех есть проекты, которые соответствуют тем институтам развития, где можно получить помощь, субсидировать процентные ставки, а если и есть, то условия такие, что все-таки какую-то часть нужно положить или свою, или от какого-то инвестора-соинвестора, а тут уже ставка начинает играть роль.

Это означает, что через три‒пять лет мы можем свалиться и в спад. И воде бы ситуация изменится, и будет все хорошо, а ресурса не будет. А когда ресурса такого нет, а настроение промышленников меняется, вот тут вторая волна инфляции пойдет. Еще увидите ее.

― Как вы думаете, доля импорта в целом у нас в ВВП когда-нибудь снизится радикально? Как у США, где импорт товаров сейчас 11 процентов, товаров и услуг — 15 процентов.

— Я сторонник аккуратного отношения к импорту. Если у нас есть, условно, не единственный источник импорта, а три-четыре страны, откуда это можно получить, они из разных блоков, союзов или вообще внеблоковые, то можно спокойно смотреть на этот импорт.  У нас не такое большое население, чтобы действительно, как Китай, производить все. Там, где можно это сделать, мы будем помогать. Главное — не смотреть на эту цифру 20 процентов как на что-то, что нужно снижать изо всех сил. Спокойно, разумно смотрим.
Вот как декомпозируются эти 20 процентов по отраслям и регионам? Потому что страна гигантская и этот фактор надо учитывать. Где критическая история — туда направить дополнительные стимулы. И мониторить. Не получается — значит, надо еще усилить. Разобраться, почему не получается, поговорить с людьми, кто потенциально мог бы что-то тут делать. Получилось? Отлично. Вот так к импорту надо относиться.

― Поскольку банковские кредиты везде слишком короткие и слишком дорогие, то инвестиционных источников, по-хорошему, три: собственные средства, венчурные инвестиции либо долевой капитал и, соответственно, институты развития. В каком соотношении они должны быть в идеале?

― Идеальная картина — это когда государственные институты развития — ноль. Почему возникает государственный институт развития в нормальной экономике? Потому что надо закрывать провалы рынка, к сожалению, без них ну никак. Всю историю человечества не получается.

Возникают институты развития. Мы смотрим: ставка какая? Высокая или низкая? Идеальная картинка: ставка низкая, три‒пять процентов, как и мы даем. Ну и отлично, идите в банк. Что вам, пять процентов, что ли, жалко заплатить, если рентабельность все равно более десяти? Не хотите банки — идите через краудфандинг или просто к инвесторам на бирже, пожалуйста.

В ситуации, когда на рынке достаточное количество пробелов, мы видим: вот не хочет банк кредитовать своего заемщика. Приведи к нам, посчитаем, кто под сколько готов прокредитовать. Идеал — 50 на 50, мы 50 процентов и вы с самим заемщиком 50 процентов. Как я уже сказал, идеально, когда мы ноль, а вы все остальное. Но не получается. Дальше уже все зависит от ЦБ.

Чем выше ставка, тем мы даем больше. У нас сейчас проекты есть, где у нас 80 процентов. Жалко, но они приоритетные.  Они очень нужны нашей стране.

— А иные способы финансирования?

— Есть такая история, как ЗПИФы. Страховщики и пенсионщики собирают деньги. Прежде чем наступают страховые случаи, они у них лежат. Их куда-то вкладывают.

Я предложил очень простую историю. В ЦБ и страховщикам. И все вроде с интересом отнеслись, особенно снизу.

Вот хороший институт развития, сколько их по стране? Десяток? Рядом с ним ЗПИФы. И если мы проект одобряем, давайте ваши деньги сюда. Так надежность вырастет, риска меньше, увеличите эту доступную для инвестирования долю.

Внес предложение. Пока смотрим, ждем.