Позволим себе привести обширную цитату, с которой фактически начинается книга и в которой, собственно, и содержится главная ее мысль: «Экономический кризис сыграл центральную роль в последние годы советской истории, и его значение часто недооценивают. В сочетании с разоблачениями преступлений и ошибок недавнего прошлого этот кризис способствовал массовому недовольству и мобилизации антисистемных движений. Очевидно, что советская планово-распределительная модель была расточительной, разорительной, порождала хронический дефицит товаров даже первой необходимости. Тем не менее до сих пор многим неясно, что вызвало ее быстрое обрушение.

Пишут, что экономика впала в кризис из-за падения цен на нефть. Также говорится о том, что сопротивление партии, военно-промышленного комплекса и других “лобби” помешало Горбачеву провести необходимые экономические реформы. Эти концепции не подтверждаются фактами.

В этой книге я следую за теми экономистами, которые пришли к выводу, что советскую экономику погубили не структурные недостатки, не цены на нефть, не консервативные лоббисты, а реформы горбачевской эпохи.

Неумышленное разрушение советской экономики и финансов теми, кто ее реформировал, — самое убедительное объяснение и, по-видимому, главная причина распада СССР». И это было не случайно: «Горбачев и его реформаторски настроенное окружение превратили консервативные преобразования сверху в авантюру коренной перестройки и в конечном счете убрали критически важные опоры, на которых держались советская система и государство».

Финансовый крах

Но у этого разрушения, как считает Зубок, было несколько непосредственных причин. Особую роль в разрушении советской экономики, по мнению автора, сыграл принятый в 1988 году закон «О кооперативах». Увлечение Горбачева идеей развития кооперативов было не случайно, он, по мнению Зубка, выбрал себе в наставники Ленина, более того «отождествлял себя с Лениным и был последним верующим ленинцем». Конечно, это удивительно читать о человеке, который разрушил и страну, и ленинскую партию, но идея развития кооперативов действительно была заимствована Горбачевым у Ленина. Однако Горбачев явно не понял ни вождя, ни его идеи. Для Ленина кооперация была способом переустройства именно сельского хозяйства, которое после революции, Декрета о земле и последовавшего за ними «черного передела» лишилось в России своей основы — крупных хозяйств. Стоит напомнить, что аграрная программа социал-демократов до революции этого не предусматривала, имелась в виду национализация крупных хозяйств и превращение их в то, что потом получило название «совхозы». Что было бы правильнее и лучше — сейчас об этом поздно судить, но в результате всего произошедшего в 1917 году страна лишилась крупных сельхозпроизводителей. Это понимал и Ленин. В кооперации он видел выход, тем более что к этому подталкивал пример многих западных стран, где самые разные кооперативы — и производственные, и потребительские и сбытовые, причем именно в сельском хозяйстве, — уже тогда получили очень широкое распространение. Но, конечно, вождь представить себе не мог, что кооперативы при его верном последователе начнут создавать параллельно основной работе сотрудники крупнейших предприятий, даже оборонных, что сразу подрывало дисциплину: кооператоры в первую очередь старались работать на себя, причем бесплатно используя помещение и оборудование своих предприятий. Автор этих строк даже в то время кооперативного энтузиазма удивлялся странной безответственности этого решения, ведь разрушительный характер подобного кооперирования был очевиден.

Но главным, как считает Владислав Зубок, было то, что люди, которые начали открывать кооперативы, мгновенно увидели возможности, о которых раньше могли только мечтать в теневом секторе экономики. «Через семь месяцев после вступления закона в силу в стране был зарегистрирован сорок один “кооперативный” коммерческий банк. Спустя год их число в СССР выросло до 225. Эти банки проделали большую, неконтролируемую дыру в советской финансовой системе… Учредители кооперативов, кредитуемые ими же созданными банками, начали скупать товары и сырье у госпредприятий по низким госценам. Затем они перепродавали эти товары населению по гораздо более высоким рыночным ценам или, еще выгодней, экспортировали их за границу по мировым ценам, получая до пятисот и более процентов прибыли. При этом налог на прибыль кооперативов не превышал 10‒13 процентов. Коммерческие банкиры из кооперативного сектора придумали еще одну чрезвычайно выгодную схему: они получали от родственных госпредприятий “помощь” в безналичном расчете и обналичивали ее, используя новые лазейки между двумя видами денежного обращения. Струи и ручейки обналиченных “новых” денег вскоре превратились в бурный поток, увеличивая денежную массу на руках у населения. К концу 1989 года ни Политбюро, ни Госбанк уже не могли заткнуть эти лазейки. Поток превратился в инфляционный потоп».

Еще бóльшим ударом по стабильности финансовой системы страны оказалась антиалкогольная кампания. Акцизные доходы от продажи водки государством, как указывает Зубок, уменьшились с 54 млрд рублей в 1984 году до 11 млрд в 1986-м. По некоторым оценкам, этот удар по финансовой системе страны оказался даже гораздо сильнее, чем от падения цен на нефть.

Неумышленное разрушение советской экономики и финансов теми, кто ее реформировал, — самое убедительное объяснение и, по-видимому, главная причина распада СССР

Еще одним источником финансовых проблем стал, по мнению Зубка, закон «О государственном предприятии»: «Документ был продуктом нового курса — совместить “социализм” с рынком с помощью государственного регулирования, — пишет он. — Авторы закона вдохновлялись экономическими дискуссиями 1960-х годов и сформулировали политику “трех С”: самоокупаемость, самофинансирование и самоуправление. На практике это значило, что государство передавало право владения (но не право собственности!) предприятием его руководству и трудовому коллективу, которые теперь сами отвечали за активы, производство и связи. Они могли брать кредиты в государственных банках и решать, как потратить деньги. В соответствии с договором и центральным планом экономического развития предприятия были обязаны поставлять государству определенное количество продукции и товаров. Сверх этого “госзаказа” можно было работать на прибыль, часть отдавать в госбюджет, а часть оставлять себе. Новый закон обязывал региональные и местные партийные власти не вмешиваться в экономические отношения между предприятиями и государством… Коллективы получили право владения прибылью от огромных экономических активов, но при этом их обязанности перед государством как собственником остались юридически неопределенными, а прежние механизмы контроля государства над ними разрушались». В результате разрушалось государственное управление в целом, в том числе управление финансами, и без того испытывавшее значительные проблемы из-за все усложняющегося характера экономики.

И финансовая система СССР не выдержала всех этих ударов и рухнула. «В 1986 и 1987 годах, в годы чернобыльской катастрофы и дефицита водки, Министерство финансов напечатало всего 3,9 и 5,9 миллиарда рублей. Однако в 1987‒1988 годах, когда законы о предприятиях и кооперативах пробили непоправимые бреши в финансовой системе, вливания рублевой ликвидности возросли до 11,7 и 18,3 миллиарда соответственно. В 1990 году парламентский популизм, суверенитет республик и “война законов” против союзного правительства заставили Минфин напечатать 28,4 миллиарда рублей. В 1991 году, когда Горбачев передал полномочия республикам, рублевая эмиссия увеличилась до 93,4 миллиарда. “Сбережения” советского населения росли в геометрической прогрессии, но быстро превращались в бесполезную кучу бумаги. Государство, не способное выполнять свою главную функцию — обеспечивать стабильность валюты, — неизбежно должно было развалиться».

Зачем русским независимость от собственного государства

Но, конечно, разрушительное воздействие на состояние и экономики в целом, и финансов, и управления страной оказало противостояние советского и российского руководства, в ходе которого российское руководство и лично Ельцин, думая не о судьбах страны, а фактически только о личных амбициях, стало разрушать все механизмы государственного управления Союзом.

Как пишет Владислав Зубок, когда 12 июня 1990 года Съезд народных депутатов Российской Федерации принял Декларацию о суверенитете России, многие западные наблюдатели недоумевали: зачем русским понадобилась независимость от собственного государства? Но это было не желание рядовых русских граждан, а реализация амбиций российского руководства.

Автор не стесняется в эпитетах, которые он раздает и Горбачеву, и Ельцину. Но если Горбачев у него скорее слабый и нерешительный человек, явно не соответствующий масштабу задач, которые ему приходится решать, то Ельцин в его изложении — это самовлюбленный самодур, столь же несоответствующий, хотя и по-другому, стоящим перед ним и страной задачам. «Ельцин со своими выходками и замашками выглядел хамоватым провинциальным актером», — пишет Зубок. Поведению российского руководства поражались американские политики, но это не мешало им использовать противостояние российского и советского руководства в своих интересах. Хотя Зубок подчеркивает, что в ходе своего исследования он «пришел к твердому убеждению, что в истории гибели СССР внешние движущие силы нужно рассматривать как вторичные по отношению к внутренним».

Противостояние общесоветского и российского руководства привело к тому, что, как напоминает автор книги, наши разведчики из-за границы предупреждали главу КГБ Крючкова: «Лидеры крупнейших капиталистических стран ожидают “прекращения существования нашего государства”». И агент задавался вопросом, почему «в Москве никто не пытается предупредить такое трагическое развитие событий».

Отмечая, что «трудно найти пример в истории или даже подобрать емкую метафору к правлению Горбачева в 1989 году», Зубок находит для Горбачева сравнение с капитаном огромного корабля, «который внезапно решает плыть к далекой земле обетованной, вопреки настроениям и интуиции своей команды. Ни у кого на судне нет карты, а компас сломан. Всем кажется, что корабль плывет верным курсом, но на самом деле он давно заблудился и идет навстречу страшному шторму. Трудностей становится все больше, и капитан решает, что экипаж саботирует команды и не заслуживает доверия. Поэтому он обращается к пассажирам, волей судьбы оказавшимся на судне, и предлагает совместно обсудить, каким же образом лучше всего достигнуть заветной цели». Хотя если под пассажирами понимать жителей СССР, то Горбачев как раз не сумел организовать с ними реальное обсуждение стоящих перед страной задач, а остался в плену привычной для него аппаратной политики и аппаратных манипуляций, а заодно своего апломба и самомнения. В отличие, как подчеркивает Зубок, от Ельцина, понявшего силу гражданского движения и сумевшего опереться на него. Если Горбачев манипулировал чиновниками, то Ельцин научился манипулировать улицей и поэтому выиграл в их противостоянии. Хотя стоит отметить, что именно Горбачев своей политикой демократизации фактически предоставил ему эту возможность.

Идея демократизации

И Зубок задается вопросом: откуда у Горбачева возникла идея демократизировать Советский Союз? При этом он напоминает, что: «Горбачев вырос в обществе, в котором образованное меньшинство всегда тайно жаждало свободы от деспотического государства». И что даже советская конституция 1936 года официально гарантировала социалистическую демократию, свободу слова, совести и другие гражданские права. По мнению Зубка, Горбачев, связанный с интеллигенцией со студенческих лет и во многом ориентирующийся на ее настроения и устремления, разделял ее мечты о политических свободах: «Для Горбачева было естественно признавать… — советский народ должен иметь право голоса в делах страны, без “демократического социализма” люди останутся отчужденными от продуктов своего труда и станут вести себя как крепостные, экономическая модернизация будет невозможна».

Генсек с головой окунулся в теоретические размышления и чтение «классиков» и вывел для себя формулу, которая стала основой его политических реформ: «Больше социализма — больше демократии». «Идея Горбачева, — отмечает Зубок, — поражала своим размахом: вернуть российский коммунизм на исходную точку его прихода к власти и перенаправить великий эксперимент в демократическое русло». Отправным моментом политических реформ должны были, по плану Горбачева, стать всенародные состязательные выборы народных депутатов на Съезд народных депутатов, который должен был стать главным политическим органом в стране, оттеснив от власти партийный аппарат. И снова источником его вдохновения стал вождь революции — ведь в первой советской конституции именно съезд Советов был главным органом власти.

Однако Горбачев вновь не понял вождя. Ленин неоднократно в своих размышлениях подчеркивал важность партии как стержня, вокруг которого должны строиться остальные институты власти, в том числе Советы. Конечно, с точки зрения идеальной демократии это неверно и абсурдно, но в условиях хаоса, воцарившегося в стране после революции, партия была единственной организованной силой, способной этот хаос преодолеть. А в условиях хаоса, который стал разрастаться в стране с началом перестройки, оттеснить партию от власти означало поставить под угрозу всю систему власти и само существование страны, что и реализовалось в дальнейшем. Как отмечает Зубок, «Горбачев допустил исторический просчет. В конце 1988 года он приступил к демонтажу партийного аппарата, единственного инструмента, способного удержать под контролем реформы и всю страну. Его диагноз оказался неверным. Партийная бюрократия, которую он рассматривал как главное препятствие на пути модернизации и оживления советского социалистического проекта, предпочитала консервативные и поэтапные реформы, оставаясь при этом послушным инструментом в руках лидера страны».

Соревнование реформаторов

О необходимости реформирования советской экономической системы, чтобы придать ей больший динамизм и открыть возможности для реализации низовой предприимчивости и инициативности, задумывались многие известные экономисты и партийные деятели, тот же Косыгин, начиная с хрущевских времен. Однако каждый раз на пути реформ вставал страх разбалансировать экономическую систему Советского Союза, потому что и те и другие знали ее и понимали, как она функционирует. Во времена перестройки реформой экономики занялись люди, в большинстве своем, конечно, образованные, но не знавшие и не понимавшие реальной экономики. Зубок достаточно подробно рассматривает варианты реформ, предлагавшиеся разными командами экономистов: Явлинского, Петракова, Абалкина, Шаталина, Бочарова, Яременко, Гайдара. Симпатии Зубка явно на стороне Петракова и Бочарова. Программу Петракова он считает наиболее реалистичной: «Будь идеи Петракова воплощены в 1990 году, когда государственные рычаги и финансовая система еще не были окончательно разрушены, судьба советской экономики могла бы сложиться совсем иначе».

Но отдает он должное и программе Бочарова, которая была подготовлена при участии команды известного американского экономиста российского происхождения Михаила Бернштама. «Американская команда, — пишет Зубок, — разработала интереснейшую альтернативу Вашингтонскому консенсусу. Бернштам назвал этот подход “реформой без шока”. Вместо крупных западных кредитов он и его коллеги предлагали использовать в качестве инвестиционного пула личные сбережения людей на банковских счетах, чтобы с их помощью рефинансировать государственные предприятия на рыночных условиях. По мнению специалистов, это позволяло одним выстрелом убить нескольких зайцев — советские предприятия преодолели бы зависимость от госбюджета, миллионы людей стали бы инвесторами, а потребность в западном финансировании сократилась. Бернштам верил, что стратегию возможно реализовать в рамках “сильного децентрализованного Союза”». Аналогичные предложения выдвигал и Яременко, в то время директор Института народнохозяйственного прогнозирования.

Программе Явлинского Зубок также отдает должное за то, что тот «считал, что применение Вашингтонского консенсуса окажет слишком дестабилизирующее и разрушительное воздействие на советскую экономику. Он настаивал, что радикальная приватизация и дерегуляция должны проводиться с учетом социальной нестабильности и по возможности избегая ее».

Зубок усматривает во всех планах реформ многочисленные дефекты, но наиболее критически он относится к программе Гайдара, написанной по рецептам Вашингтонского консенсуса, которая в конце концов победила в соревновании программ реформ, во многом благодаря склонности Ельцина к крутым радикальным решениям. Бернштам вспоминал, что, когда он познакомился с некоторыми наметками гайдаровского плана реформ, то «увидел в нем призрак ядерной катастрофы» и в прямом, и в переносном смысле. Что, собственно, и произошло.

Путч и распад

В книге, о которой мы говорим, описано еще много сюжетов. Очень подробно изложена, например, история распада и ликвидации КПСС, история взаимоотношений Горбачева и Ельцина с западными лидерами в поисках моральной и финансовой поддержки, с лидерами остальных республик, особенно Украины, история согласования нового союзного договора, которая и стала поводом для неудачного путча, фактически положившего конец существованию СССР, история самого путча. Описывать перипетии всех этих событий, о которых довольно подробно рассказывает Зубок, мы не будем, приведем только его оценку поведения путчистов во время путча и Ельцина, но уже в 1993 году. Как пишет Зубок, «Крючков и его соратники по хунте запустили чрезвычайное положение без какого бы то ни было ясного плана и реалистичной экономической программы и, главное, без решимости подавить сопротивление любыми средствами. Трагедия разрешилась фарсом — в припадке морального коллапса путчисты решили покаяться, позднее», «когда Ельцину уже не нужно было приукрашивать августовские события в своих политических целях, он характеризовал членов ГКЧП как “самых обычных, средних советских людей”, а вовсе не как безжалостных циников и тоталитарных деспотов. Он даже признал за ними уважение к человеческой жизни и законности — именно поэтому они уступили и потеряли власть. В октябре 1993 года, во время конституционного кризиса в Москве, Ельцин повел себя иначе: приказал открыть огонь из танковых орудий по зданию противостоявшего ему российского парламента, арестовал своих политических оппонентов и остался у власти еще на шесть лет». После путча оставалось только подвести точку в существовании Союза, что и было сделано в Беловежской Пуще, где, как пишет Зубок, «трое славянских лидеров вели себя так, словно совершали ритуальное убийство».

Зубок В. М. Коллапс. Гибель Советского Союза. Москва: Издательство АСТ: ОГИЗ. 2023. 656с. Тираж 2000 экз.